Я выброшу своё перо;
Оно ни к чёрту не годится.
А мне же заново родиться
Придётся где-нибудь в метро,
Под пасодобль и болеро
Минут, фигур, шагов и взоров -
От скифов, римлян и хазаров,
Башмачкиных и Балтазаров,
Кружащих тенями в лучах
(В них лепень мрамора зачах)
Не знающих устатка трубин,
Чей спектр неотвратимо трупен.
Я манекен с ключом надежды,
Завёрнутым в кочан одежды,
И, глубже, скользких потрохов,
Дымящих пульсиков и вишен,
Там кладезь, говорят, грехов,
А также дух, что неподвижен.
И стану молча я смотреть
Не видя, пусто пред собою.
И кто-то ластиком стереть,
Что было пёстрою толпою,
Сподобится, я знаю, вновь,
Когда, когда впервые кровь
Волною хлынула от сердца,
И будет нечем мне согреться.
И как земля, я захочу
Иному тёплому лучу
Себя открыть… Но что дано мне?
Копаться в привидений сонме,
Архетипический маньяк –
Моряк познанья – с печки бряк.
Всё сломано и ждёт починки.
Но по соломинке, песчинке,
Как одуванчика пушок,
В отчаяньи непостиженья:
Письмо ли, храм, самадхи, шок -
Движенье лиц, лицо движенья…
Вселенные, что сквозь меня,
Не пригубив, день ото дня.
Вот дно. Без тока, камень-ил,
Не вглядываться. Не казаться.
В потоке жизнь остановил.
Как крыльев бабочки касаться.
Боль. Не моё. Меня здесь нет.
Смирился. Вдох. А в лицах – свет.
И пузырём теперь наверх,
Но мимо всё, и шум не слышен.
Беззвучный вытесняет смех
И ум, и вкус пунцовых вишен.