Историю усекновения главы Иоанна Крестителя постоянно писали с момента изобретения живописи. Сначала это была излюбленная тема северных мастеров, а итальянцы её избегали, но во времена торжества барокко Саломея с отрезанной головой Предтечи Христа оказалась одной из популярнейших сюжетов римской и неаполитанской живописи. Тему решали по разному. Иногда Саломея была невинной жертвой интриги своей матери, Иродиады, иногда – её прямой сообщницей. В семнадцатом веке
распространилась мизогиния, то есть ненависть к женщинам, и образ юной красавицы с отрезанной мужской головой на подносе как нельзя лучше соответствовал духу времени.

[474x227] [474x227]

Рубенс, как опытный коммерсант, резко повысил уровень сенсационности и без того сенсационного сюжета. Его Саломея, заговорщически улыбаясь матери, подаёт на стол ошеломлённому Ироду блюдо с головой Иоанна, и эта композиция достаточно традиционна для сюжета. Но Иродиада – такую Иродиаду мы ещё не видели. Лукаво поглядывая на мужа, она элегантнейшим жестом десертной вилочкой приоткрывает мертвые губы, из которых не так давно излетали проклятия в её адрес. Смысл жеста очень груб, но сам жест грациозен и по форме в высшей степени культурен. Тут соединение двух легенд, спровоцированное Святым Иеронимом, комментировавшим историю с усекновением главы Крестителя. Иероним сравнил Иродиаду с Фульвией, которая настояла на казни обвинявшего её Цицерона и проткнула язык отрубленной головы гвоздём. Кроме того, имел место апокриф,утверждавший, что Иродиада воткнула в голову Иоанна нож. Эту композицию мы можем видеть на картине Андреа Ансальдо, хранящуюся в Генуе, в Палаццо Бьянка: царица в бешенстве возносит кинжал над блюдом с мёртвой головой, которое ей протягивает испуганная и чуть не плачущая юная Саломея. Рубенс пошёл дальше, его Иродиада спокойна, слегка иронична и держит в пальчиках не кинжал, не брутальный гвоздь, а изящную вилочку. И спокойствие царицы внушает несравненно больший ужас. Персонажи картины резко делятся на две части. Мужчины испуганы, потрясены, женщины – в том числе служанка за спиной Иродиады – явно испытывают удовольствие от удавшейся провокации. Одним из промежуточных персонажей в этом смысле оказывается смеющийся мальчик, развлекавший гостей фокуса с обезъяной. Он ещё не мужчина, чудовищность ситуации его не трогает. Он всего лишь развлекатель, но еготодвинула в сторону девушка, показавшая свой фокус – с мёртвой головой.
И ещё один важный момент, доказывающий, что Рубенс был настоящим мастером макабра. Торжествующая Саломея не просто протягивает блюдо пирующим, она приподнимает с блюда крышку: так подавали деликатесы или горячие яства. Застолье Ирода в самом деле изыскано – слева от Саломеи на столе лежит гигантский омар – но появление принцессы с мертвой человеческой головой в качестве сенсации пира придаёт сцене оттенок каннибализма.

[474x227] [474x227]

В семнадцатом веке каннибализм преследовался, но всё равно маячил на заднем плане культуры как жуткое напоминание об убийственном голоде длинных холодных зим. А, например, во время неаполитанского восстания 1647 года восставшие не только разорвали дона Джузеппе Карафаса части, но и собирались съесть его сердце и ноги, «которые нас принуждали целовать», как заявил один из убийц. Впрочем, тошнотворных примеров можно привести множествМожно только гадать, что заставило Рубенса использовать для модели монструозной Иродиады свою возлюбленную Елену Фоурман, да ещё в роскошном бархатном берете, знакомом нам по многим её портретам. И точно так же можно гадать, по каким причинам торговец Гаспар Роомер заказал Рубенсу именно этот сюжет для своей коллекции.
Роомер не был либертином, напротив, он был строг и богобоязнен до ханжества. Жена его умерла довольно рано, а дочь ушла в монастырь. Идеал протестанского финансиста эпохи первоначального накопления. Но страсти-то его сжигали нешуточные, потому что коллекция Роомера была полна садистскими шедеврами неаполитанского натурализма, вплоть до устрашающего «Силена» Риберы и одной из версий пытки Марсия Апполоном.

[535x397]

Об этой картине (как о практически любой картине барокко) можно говорить очень, очень долго, потому что мастера того времени вкладывали в свои работы неимоверное множество смыслов, аллюзий, деталей и мелочей, большинство которых попросту не считывается ленивыми туристами, фланирующими по картинным галереям современного мира.