До войны мои родители, брат Валентин и сестра Лена с семьями жили в Донецке. А брат Боря со своей семьей жил во Львове, куда он был направлен по комсомольской путевке в 1939 году. После окончания войны я писала в Донецк, но ответа не получила. Так как Донецк был в оккупации в годы войны, то все могло случиться…
И вот такое счастье!!! Пришло письмо от родителей. Папа написал письмо в Москву в Министерство путей сообщения и получил все сведения обо мне. Ему сообщили и о гибели моего мужа. Папа писал мне, что они живут во Львове, и очень просил меня перевестись работать на Львовскую железную дорогу, чтобы жить с ними в одном городе. Во Львов они переехали к сыну Борису, куда он вернулся после войны на свою работу. Вместе с родителями во Львов переехала и сестра Лена с детьми. Когда ее муж демобилизовался после войны, то он приехал к семье уже во Львов.
[700x494]

Наше решение с Николаем было единодушным: просить Министерство путей сообщения о переводе на Львовскую железную дорогу. Несмотря на трудности с кадрами после войны министерство пошло нам навстречу и сделало перевод во Львов, чтобы я могла жить рядом с родителями.
В мае 1946 года мы с Николаем зарегистрировались в Ленинграде. В Выборге в то время ЗАГСА еще не было.
И вот в июне 1946 года вся моя семья – 4 человека в товарном вагоне приехала на станцию Клепаров во Львове. Путешествие наше было прекрасным. Детки чувствовали себя хорошо. Всем было удобно, так как мы везли мебель, которую я приобрела в Выборге. Погода стояла чудесная.
Нас никто не встречал, хотя ждали со дня на день. Ведь мы ехали из Выборга грузовыми поездами несколько дней и точное прибытие во Львов сообщить не могли. Оставив в вагоне мужа и сыночка, мы с доченькой отправились в город искать дом моих родителей на улице Снопковской. Чтобы туда добраться, надо было пройти весь город. Тогда с транспортом во Львове было очень плохо. Никакой транспорт на Снопковскую не ходил. Пока мы добрались до дома родителей мы с доченькой очень устали. Встреча была такой трогательной, теплой, сердечной и душевной, что все невзгоды нашего путешествия казались пустяком. Мы с братом, папой и всеми родственниками отправились машиной на станцию Клепаров. Отпраздновав в вагоне встречу шампанским, работники станции опечатали вагон с нашими вещами, а мы все уехали на Снопковскую. Это был предел моего счастья! Я опять была в кругу родных людей.
Руководство Львовской дороги приняло нас с мужем очень радушно. Сразу же нам дали двухкомнатную квартиру и назначили на работу в Управление Львовской железной дороги. Николая назначили на ту же должность, на которой он работал до войны в Ленинграде, а именно дежурным по дороге. А я была назначена старшим инженером секретной службы дороги и получала добавку за секретность. Меня это, конечно, устраивало. Работа была очень интересная. Моей задачей были проверка и создание реальных схем всех станций Львовской дороги, а также расчеты их пропускной способности поездов на время воинских перевозок. Я тогда объездила с комиссией все станции Львовской дороги, корректируя и составляя новые схемы путей и технических сооружений. После этого я производила расчеты. Эта работа меня настолько увлекла, что я даже не заметила, как прошла моя боль расставания с прежней работой и самым любимым городом Ленинградом, в который мне больше было не суждено вернуться работать.
Все было хорошо. Стасичек пошел в первый класс, Людочка - в детский садик, мы – на работу. И дом, и садик, и школа, и моя работа - все было рядом на одной улице – коротенькой улице Гоголя в два десятка домов.

Я уже писала, что до войны Николай работал дежурным на Октябрьской железной дороге в Ленинграде. Тогда, перед войной, Советский Союз заключил мирный договор с фашистской Германией о ненападении и по этому договору мы посылали в Германию тысячи тонн золотой отборной пшеницы. И вдруг Германия вероломно нападает на нас! Это чудовищное злодеяние не могло никого оставить равнодушным! Уже враги были на нашей территории, а наши составы мирно направлялись по расписанию в Германию…
И вот в первые же дни войны Николай после очередного дежурства в восемь вечера отправился с коллегами в кафе пообщаться. В разговоре Николай бросил такую фразу: «Мы им золотую пшеницу, а они нам бомбы». В туже ночь в 3 часа он был арестован и осужден «тройкой». Это был такой орган власти, который без суда и следствия вершил судьбы миллионов невинных людей, которых за одно только неугодное слово или по наговору осуждали как политических преступников и высылали на Колыму или в Сибирь. Вот и Николай в ту же ночь был осужден на 10 лет ссылки без права переписки и отправлен на Колыму. Ни он о семье, ни семья о нем больше ничего не знали.
В 1943 году правительство решило использовать этих невинных людей, организуя из них «штрафные» батальоны, отправляя их на самые опасные участки фронта, чтобы первый шквальный огонь они принимали на себя. Попав в такой батальон, Николай не хотел жить и сам рвался под пули. Это просто чудо, что ни одна пуля, ни осколок не попали в него. Кругом падали бойцы, а он шел, как свеча, и за него в бою даже прятались бойцы.
Так до конца войны он провоевал на самой передовой линии фронта и остался цел и невредим. Очевидно, сама судьба его берегла и не сломила – он и после всех жизненных невзгод остался человеком в лучшем понимании этого слова.

Таких чудесных людей за всю свою долгую жизнь я больше не встречала. Он был очень добрым, отзывчивым человеком ко всем окружающим его людям и всем, чем мог, старался помогать. Часто вину своих коллег он брал на себя. Коллеги его обожали. К тому же он обладал феноменальной памятью, за что его очень ценило руководство, с которым он непосредственно работал. Он прекрасно помнил расположение и назначение путей на всех станциях дороги и поэтому легко руководил работой всех станций. Неоднократно он демонстрировал друзьям свою зрительную память, запоминая шестизначную нумерацию вагонов проходящих поездов. Потом они сверяли эти номера с натурным листком поезда и были поражены таким дивным явлением. Ведь состав имел до 30 вагонов с такой нумерацией, и идентичность была полная. Это было чудо, но чудо живое с добрыми глазами, милой улыбкой, прекрасной чистой душой и неисчерпаемым юмором.
Он был замечательный работник, муж, друг и отец моим детям. Моих детей он любил так, как многие родные отцы не умеют любить своих детей. А Стасик и Людочка его просто обожали. Бывало, усадит он на оба колена сыночка и доченьку, и играет им на гитаре разные смешные песенки, корчит рожицы или с невозмутимым лицом рассказывает разные небылицы. Им смешно и весело. Он научил сына играть в шахматы. Он помогал детям делать различные, довольно сложные игрушки, много им читал и рассказывал. Он привил моему сыночку истинно мужские качества: выдержку, смелость, уход за собой, любовь к спорту. И Стасик в юности имел первый разряд по шахматам, плаванью, бегу, боксу, стрельбе и по зимним видам спорта.
Стасик очень привязался к Николаю, они были большие друзья.
Коля очень уважал всю мою большую семью, особенно маму и папу. Мои родители отвечали ему тем же.
В 1947 году во Львове при консерватории проводился набор в хор мальчиков для подготовки будущих солистов оперных театров. Принимали деток с абсолютным музыкальным слухом и красивым голосом. Конкурс был колоссальным, но Коля все ходил со Стасиком на все экзамены. И вот из 1200 претендентов было отобрано только 30 человек, в том числе и мой сын.
И начались репетиции. Стасичек успешно учился. Дети уже выступали перед преподавателями консерватории и родителями. Мой сыночек уже солировал в хоре несколько песен, в том числе песню: «Прощайте, скалистые горы». Я была счастлива за сыночка. Но через год правительство Украины распорядилось организовать такой хор мальчиков при Киевской консерватории и при этом ликвидировать хор во Львове, а лучших ребят со Львова забрать в Киев. Там они будут жить в пансионе в комфортных условиях, учиться в школе и петь в хоре. Нескольким мальчикам из Львовского хора, в том числе и моему сыну, предложили переехать в Киев, но я не согласилась отпустить любимого сыночка. К тому же Стасичек отлично успевал по всем предметам в школе.
Когда хор мальчиков был ликвидирован, Николай пошел со Стасиком в музыкальную школу, где сыночек успешно сдал экзамены и был принят учеником по классу скрипки. Уже через полгода мы с Колей ходили на концерты, и я со слезами на глазах слушала, как мой сыночек играет колыбельную Моцарта и многое другое. Занятия шли успешно.
Но в феврале 1952 года Стасик прыгал с трамплина на коньках и сломал правую руку. С тех пор он перестал играть на скрипке и никакие уговоры не помогли. В музыкальную школу Стасик больше не пошел.
Но музыку он не оставил. Научился играть на гитаре и петь все романсы и песни, которые пела я. У него абсолютный музыкальный слух и очень приятный лирический тенор. Он всегда душа любой компании. И поныне он любит романсы. К сожалению, поет сам редко, но зато слушает концерты по российским телеканалам, пересылает нам диски с русскими романсами в исполнении молодых певцов. Меня это очень радует. Душа его осталась такой же нежной, романтической и музыкальной.
Оставив музыкальную школу, Стасик увлекся детальным изучением шахматных игр и часами просиживал с книгами, разыгрывая шахматные партии. Дома в моем присутствии играл на скрипке романсы и отдельные этюды. Бывало, я аккомпанировала на гитаре, а он играл романсы. Особенно нам нравился романс Глинки «Сомнения». Это было очень мило и трогательно.
Я очень хотела, чтобы у моего музыкального сыночка с приятным лирическим тенором музыка стала частью его жизни. Когда сын женился, я мечтала, что в его доме будет часто звучать музыка. Ведь его жена окончила музыкальную школу по классу фортепиано, имеет хороший слух и приятный голос, а в доме были и пианино, и гитара, и скрипка. К моему сожалению, музыка в доме звучала редко. Но в компаниях он всегда брал в руки гитару и становился кумиром.

Николай очень любил меня. Все заботы он готов был взять на себя. Когда он первое время работал посменно, а я работала ежедневно и приходила домой только после шести вечера, он сам ходил на базар, готовил обед, кормил детей и меня, когда я забегала домой на обед. Он не давал мне вымыть посуду после обеда. «Я сам все сделаю – говорил он – Ты лучше посиди со мной». В те годы у нас был только один выходной – воскресенье. Можете представить, сколько домашних дел ждало меня в выходной. Фактически в этот день приходилось больше работать, чем на работе. Коля это понимал и меня жалел, во всем мне помогал. Чтобы нам помочь приглядывать за детками в 1949 году приехала моя свекровь Анастасия Евдокимовна – мать первого мужа. Они с Колей очень подружились. Он, как и я, стал называть ее мамой. Теперь нам было легче, дети были присмотрены и вовремя накормлены, как и мы с Колей.
Я жила как в сказке. Началась мирная жизнь. Все у нас было прекрасно: любимый и любящий муж, большая чистая любовь. Но счастье не бывает долгим. В августе 1950 года вдруг пришло письмо в Управление дороги на имя моего мужа. В нем сообщалось, что его жена и дети живы, находятся в тяжелых условиях и им нужна помощь. Это известие для нас обоих было как гром среди ясного неба. Казалось бы, нужно радоваться, что они живы. Но для нас это был удар. В тот же день я попросила Николая не приходить домой, а уйти в общежитие и просить у руководства дороги квартиру для его семьи, которую он должен забрать во Львов. Пока он не устроит семью, мы вместе не будем. Так я это объяснила своей семье. Трудно передать мое душевное состояние. Расстаться с любимым, дорогим мне человеком было равносильно смерти - так чувствовало мое сердце, но разум твердил: «На чужом несчастии не построишь свое счастье». Я представляла, сколько было пережито этой семьей ужасных потрясений, когда его арестовали и когда они были в неведении, где он и что с ним все эти годы. И вдруг оказывается, что он живой и невредимый, но с другой семьей.
«Твое решение правильное, он должен быть со своей первой семьей» - твердила я себе. Но сердце замирало и стремилось к нему. Николай переживал то же самое, с той лишь разницей, что он и не думал со мной расставаться. И, несмотря на то, что мы уже не жили вместе, мы ежедневно как сумасшедшие летели навстречу друг другу, чтобы хоть часок побыть вместе. Я от родителей держала втайне наши встречи, так как мое решение вернуть его первой семье было ими одобрено. Чувства наши оказались сильнее любых обещаний и запретов. Мы продолжали встречаться.
Когда во Львов приехала его семья, жена Николая предъявила в ЗАГС свидетельство об их браке, которое автоматически аннулировало наш брак. Я стала свободна.
Так как мы с Николаем уже не жили вместе, меня с работы стал поджидать мой коллега – инженер связи некий Шепелинский. Это был стройный, подтянутый, словоохотливый холостой поляк, моложе меня на шесть лет. Раньше я на него никакого внимания не обращала, хотя он часто заходил в наш отдел. Теперь он стал провожать меня до дома – это было буквально 200 – 300 метров от моего дома. Я тогда жила в доме, который был во дворе Управления дороги, где я работала.
Однажды он под каким-то предлогом зашел к нам и познакомился с моей свекровью. А я еще тайно встречалась с Николаем, часто после работы задерживалась, а он меня ждал у нас дома и завоевал симпатии моей свекрови. Мне он говорил, что я ему давно нравлюсь, но так как была замужем, то он не смел даже подумать о каких-то наших отношениях. Теперь, когда я стала свободна, он осмелился мне сказать: «Давай поженимся и уедем в Польшу. Я обещаю тебе и твоим детям хорошую жизнь. Я все сделаю, чтобы ты меня полюбила, и уверен, что когда меня узнаешь поближе, то полюбишь». Вот такое было объяснение и предложение.
Тогда полякам разрешали уезжать в Польшу, тем более что он был офицер Войска польского, воевал в Отечественную войну, хотя родился и вырос на Украине. В Польше у него было много родственников. Ему, как офицеру, обещали в Польше жилье и хорошую работу. Его старшая сестра, с которой он жил, уговаривала меня уехать с ними. Я понимала, что он хороший, порядочный человек, надежная опора в жизни, но я еще очень любила Николая. Сердцу не прикажешь! Вскоре он один уехал в Польшу. Мы очень тепло простились. Я пожелала ему счастья в новой жизни.
Прошло еще какое-то время, и к нам домой стал приходить незнакомый мужчина, обычно днем, когда дома была одна свекровь. Он никак не представился, а просто спросил меня и расспрашивал обо мне и моих детях. Первые годы, как я приехала, я работала в секретном отделе железной дороги, поэтому этот визит меня очень насторожил и заставил нас со свекровью очень поволноваться. Мало ли что? Наконец он мне назначил встречу и просил меня его ждать, Конечно, я ждала его с замиранием сердца. Он оказался очень любезным и предложил мне с ним пройтись. Простившись со свекровью, мы вышли из квартиры. На мой вопрос, куда мы идем, он уклончиво ответил, что скоро мы будем на месте. У меня подкашивались ноги, но я держалась спокойной. Когда мы подошли к дому областного управления Министерства государственной безопасности – МГБ, я все поняла. Миллионы мыслей проносились в моей голове: что будет с детьми, что будет со мной, с близкими, родными и так далее…
Когда мы вошли в серое здание, и за мной захлопнулась железная дверь, у которой стояла охрана с непроницаемыми лицами, у меня оборвалось сердце. Я шла как в угаре вслед за своим спутником по коридорам, поднималась на этажи, опять шла по длинным коридорам. Они мне показались бесконечными. Наконец мы остановились у какой-то двери. Он мне сказал подождать, а сам вошел в кабинет. Вскоре меня пригласили в этот кабинет, а мой спутник ушел. Когда я вошла, мне навстречу поднялся пожилой мужчина в военной форме с погонами, видимо, большой чин. Он сразу обратился ко мне по имени, отчеству и предложил сесть.
«Подайте ее дело» - сказал он помощнику. Я похолодела. Значит, на меня заведено «дело». Я сидела ни живая, ни мертвая. Он открыл мою папку, достал лист бумаги, на котором было что-то нарисовано. Оказывается, это был план моей квартиры с указанием выходов на три стороны. Он показал мне листок и спросил, правильно ли нарисован план моей квартиры. Я подтвердила. Тогда он любезно и спокойно сказал, что им подходит моя квартира для их работы, и они хотят сделать ее явочной. Я с тревогой сказала, что у меня двое детей, и я очень боюсь за их жизнь. Но он доброжелательно уверил меня, что ни мне, ни моей семье ничего не угрожает. После оформления всех формальностей уже под утро меня на машине с сопровождающим привезли домой.
Встреча со свекровью была трогательной. Мы обе плакали. Она боялась, что больше меня не увидит. К нашему счастью, все обошлось. Так начались в моей квартире встречи посторонних людей. Обычно они приходили днем, когда дома была только свекровь.
Однажды, когда я приболела и была дома, на встречу пришел мужчина лет сорока, выхоленный, с усиками, прекрасно одет, вежливый и очень любезный – местный украинец. В ожидании своего коллеги он разговорился со мной, сказал, что он профессор геологии и работает во Львовской Академии Наук, в войну потерял жену и двое детей. Он заходил еще пару раз, когда я была дома. И начал этот Владимир Иванович – так его звали, а фамилии даже не знаю – наведываться к моей свекрови и рассказывать ей о своих чувствах ко мне. Свекрови он нравился и она ему обещала повлиять на меня. Но мое сердце все еще принадлежало Николаю, и никто мне был не нужен.
Тогда Владимир Иванович избрал более, как ему показалось, «эффектный» способ ухаживания. Ему, как местному украинцу, казалось, что любимую женщину можно задобрить подарками. Видя нашу послевоенную бедность, а на мне была только железнодорожная форма и шинель, он стал приносить мне чудесные польские отрезы на пальто, на костюм, на платья, Стасику на костюм… И все это в мое отсутствие. Он оставлял их для меня моей свекрови. Я запретила ей брать эти подношения, но она сказала, что она не может ему отказать в любезности, не может его обидеть. Оказывается, моя свекровь обещала ему, что я буду с ним, только нужно время. И он ей верил. Я уже точно не помню, было ли это на 8 Марта или 1 Мая, когда он заранее пригласил меня на вечер к ним в Академию. И хотя он мне совсем не нравился, я пообещала ему пойти. Мне было интересно побывать в их обществе. Но я потом забыла о своем обещании.
На праздник у меня собрались друзья, было шумно и весело. Когда раздался стук в дверь (звонка у меня, как у многих в то время, не было), я открыла и, увидев его, стоя на пороге, весело сказала: «Я вышла замуж». Этим я хотела дать ему понять, что с ним никогда не буду. Он, не промолвив ни слова, пулей помчался по коридору и исчез.
После этого болел полгода и не появлялся. Когда он пришел, спустя полгода, свекровь его не узнала. Он очень похудел и изменился. Он рассказал свекрови, что три месяца лежал в больнице с инфарктом. Теперь свекровь отдала ему отрезы и извинялась, что так получилось.
За использование моей квартиры я получала приличную сумму, которая мне была очень кстати. Ведь нас было четверо, свекровь получала маленькую пенсию, и пенсия на детей была маленькая, я одна работала. Так продолжалось до 1953 года, до моего замужества с Голубенко.
Возможно, мы были бы вместе с Николаем, если б не пришла большая беда: Николай пристрастился к спиртному. Когда я его об этом спрашивала, он говорил, что выпивает после работы: «Приду домой, выпью стакан водки и мне безразлично, кто рядом со мной». Но, к моему сожалению, он уже и на встречу со мной стал приходить выпившим. Это меня окончательно убедило в том, что без водки он уже жить не может, и что прежнего Николая никогда уже не будет. Мне с ним было не по пути. Надо было думать о своем будущем.
В марте 1951 года я перешла работать преподавателем специальных предметов во Львовский техникум железнодорожного транспорта. Техникум находился в другом районе города, я работала в две смены и приходила домой поздно, поэтому наши встречи были все реже и реже. За это время Коля превратился в алкоголика. На его неоднократные просьбы вернуться ко мне я отвечала отказом.
В техникуме я встретила одинокого мужчину, который предложил мне руку и сердце. Он уже был кандидат технических наук, писал докторскую диссертацию. Он должен был ее защищать в Ростове летом 1953 года. После расставания с Николаем, которого я безгранично любила, но с болью вычеркнула из своей жизни, мне было все равно, с кем я буду, лишь бы это был порядочный, хороший человек. Поэтому я и дала согласие на наш брак, но только после нашего переезда в Ростов. Но моему сыну не понравился мой жених. Вернее, невзлюбила его моя свекровь за то, что он не уделял ей внимания, и прозвала его «лошадиной мордой». Свою неприязнь к нему она внушила моему сыну. Стасик мне сказал: «Если ты будешь с ним, я уйду из дома». Этих слов было достаточно, чтобы навсегда закрыть путь ко мне этому человеку. Когда он в 1953 году вернулся из Ростова, я уже была замужем.


[482x208]