— Что такое? — вскрикнула Дени, когда Ирри мягко потрясла её за плечо. Было ещё темно. — Что-то не так, — сразу поняла она. — Кто это, Даарио? Что случилось?

                Даарио снился ей, во сне они были мужем и женой; простые люди, простая жизнь в высоком каменном доме с красной дверью. И во сне он покрывал её поцелуями — губы, шею, груди.

                — Нет, кхалиси, — напевно произнесла Ирри, — пришли ваш евнух Серый Червь и лысый. Примете ли вы их?

                — Да. — Дени вдруг сообразила, что волосы у неё всклокочены, а ночная рубашка в полном беспорядке.— Помоги мне одеться. И принеси бокал вина. Нужно привести голову в порядок. — Нужно утопить в вине мой сон.

                До неё донеслись негромкие всхлипывания.

                — Кто это там плачет?

                — Ваша рабыня Миссандей, — у Джики в руках была тонкая восковая свечка.

                — Моя служанка. У меня нет рабов. — Дени не понимала, в чём дело. — Почему она плачет?

                — Оплакивает брата, — сказала Ирри.

                Подробности ей рассказали Скахаз, Резник и Серый Червь, когда появились. Они ещё не начали говорить, а Дени уже поняла, что вести не будут добрыми. Достаточно было одного взгляда на уродливое лицо Бритоголового, чтобы догадаться.

                — Сыны Гарпии?

                Скахаз кивнул. Его ухмылка была мрачной.

                — Сколько погибших?

                Резник сжал руки:

                — Д-девять, светлейшая. Подлое, нечестивое деяние. Кошмарная ночь, кошмарная.

                Девять. — Словно кинжал вонзился в сердце. Каждую ночь у подножья ступенчатых мееринийских пирамид начинался очередной раунд незримой войны. Каждое утро восходящее солнце освещало тела, ещё не успевшие остыть, и чуть поодаль знак гарпии, нарисованный кровью на камнях. Если вольноотпущенник богател, если осмеливался слишком откровенно выражать свои мысли, он был обречён. — Но девять за одну ночь, это слишком... — Её это пугало.

                — Как это случилось?

                Отвечал Серый Червь:

                — На ваших слуг напали, когда они патрулировали улицы Меерина, охраняя порядок, дарованный городу вашей светлостью. Дозорные были хорошо вооружены, у них были копья, и щиты, и короткие мечи. Они дежурили по двое, парами и погибли. Ваши слуги Чёрный Кулак и Сетерис были найдены в Лабиринте Маздана, их убили из арбалета. Ваших слуг Моссадора и Дюрана нашли возле дамбы, их раздавило камнями. Ваши слуги Эладон Златоволосый и Верное Копьё были отравлены в винной лавке, куда они заглядывали всякий раз, когда были на дежурстве.

                Моссадор. — Пальцы сами сжались в кулаки. Налётчики с островов Василиска напали на дом Миссандей и её братьев на реке Нэйт, угнали их в рабство и продали на невольничьем рынке в Астапоре. Миссандей тогда была совсем малюткой, но обнаружив у неё редкие способности к языкам, Добрые Господа определили её в писцы. Моссадору и Марселину повезло меньше. Их оскопили, и они пополнили ряды Безупречных.

                — Кого-нибудь из убийц удалось схватить?

                — Ваши слуги взяли под стражу хозяина винной лавки и его дочерей. Они утверждают, что ни о чём не подозревали, и молят о милосердии.

                Все они утверждают, что ни о чём не подозревали, и молят о милосердии.

                — Пусть ими займётся Бритоголовый. Скахаз, допроси их и проследи, чтобы их держали отдельно друг от друга.

                — Будет сделано, ваша милость. Прикажете их допрашивать как обычно, или с пристрастием?

                — Пусть будет обычный допрос, для начала. Выслушай их рассказ, проверь людей, которых они будут упоминать. Не исключено, что они действительно не замешаны ни в чём. — Она замялась. — Их было девять, сказал благородный Резник. Кто ещё?

                — Трое вольноотпущенников были убиты у себя дома, — сказал Бритоголовый. — Ростовщик, халтурщик-мастер и арфистка Рилона Ри. Перед тем, как убить её, ей отрезали пальцы.

                Королева вздрогнула. Рилона Ри играла на арфе божественно, словно сама Пресвятая Дева. В Янкае, будучи рабыней, она давала концерты для всех знатных семей города. В Меерине Рилона возглавила вольноотпущенников Янкая и выступала от их имени на советах, которые созывала Дени.

                — Кроме виноторговца, вы не взяли никого?

                — Никого, он отказывается называть имена соучастников. Просим простить нас.

                Милосердие, — подумала Дени. — Будет им милосердие, милосердие дракона.

                — Скахаз, я передумала. Пусть это будет допрос с пристрастием.

                — Слушаюсь. Я мог бы и дочерям устроить допрос с пристрастием, и заставить отца наблюдать. Это выжало бы из него имя-другое.

                — На твоё усмотрение, главное узнать имена. — Гнев жёг её изнутри. — Больше ни одного убитого Безупречного. Серый Червь, пусть твои люди вернутся в казармы. Теперь они будут охранять только дворец и меня. С этого дня порядок на улицах Меерина — забота самих мееринийцев. Скахаз, сформируй новые патрули, и пусть в них будет поровну бритоголовых и вольноотпущенников.

                — Как прикажете. Сколько человек призвать?

                — Сколько потребуется.

                Резник мо Резник ахнул:

                — Но светлейшая, где взять деньги, чтобы платить им жалованье?

                — Деньги мы получим с пирамид. Назовём это налогом на кровь. Каждая из пирамид заплатит мне по сто золотых слитков за каждого вольноотпущенника, которого отправят на тот свет Сыны Гарпии.

                На лице Бритоголового появилась улыбка:

                — Будет сделано, — сказал он, — но да будет известно вашему сиятельству, что Великие магистры Зака и Меррека собирают вещи и планируют покинуть свои пирамиды и сам город.

                Дейенерис до смерти надоели Заки и Мерреки, ей надоели все мееринийцы до единого, великие и мелкие.

                — Пусть уходят, но проследи, чтобы у них с собой были только заплечные мешки с одеждой. Убедись, что всё их золото останется здесь, у нас. И их запасы продовольствия тоже.

                — Светлейшая, — промурлыкал Резник мо Резник, — Как можем мы быть уверены в том, что эти высокородные господа решили примкнуть к вашим врагам? Гораздо более вероятно, что они просто переезжают в свои загородные поместья на холмах.

                — В таком случае, они не будут возражать, если мы присмотрим за их золотом. Тем более, на холмах не на что его тратить.

                — Они беспокоятся о детях, — произнёс Резник.

                И я, — подумала Дени, — я тоже беспокоюсь о детях.

                — Дети должны быть в безопасности. Так что пусть каждый из них пришлёт мне двоих. И другие пирамиды тоже. Мальчика и девочку.

                — Заложники, — радостно воскликнул Скахаз.

                — Пажи и виночерпии. А если Великие магистры будут возражать, объясните им, что в Вестеросе почитают за великую честь, если монарх забирает ребёнка ко двору. — Об остальном она умолчала. — Ступайте выполнять мои распоряжения. Мне надо оплакать умерших.

                Вернувшись в свои покои на вершине пирамиды, она нашла Миссандей, та сидела на своём тюфячке и плакала, изо всех сил стараясь, чтобы рыданий не было слышно.

                — Пойдём спать ко мне, — сказала Дени своему маленькому секретарю. — До утра ещё далеко.

                — Ваша светлость так добры к Миссандей, — девочка скользнула под одеяло, — Он был таким чудесным, мой брат.

                Дени заключила девочку в объятия:

                — Расскажи мне о нём.

                — Когда мы были совсем маленькими, он учил меня лазать по деревьям. Он умел ловить рыбу голыми руками. Однажды он заснул в саду, а когда я его увидела, сотни бабочек сидели на нём. Он был так прекрасен в тот момент; Миссандей... то есть я, я любила брата.

                — А он любил тебя, — Дени пригладила волосы девочки, — Одно твоё слово, дитя моё, и я отправлю тебя прочь из этого ужасного места. Найду где-нибудь корабль, чтобы отвёз тебя домой. В Нэйт.

                — Лучше я останусь с вами. В Нэйте страшно. Работорговцы могут снова напасть. А с вами я в безопасности.

                В безопасности. — От этих слов глаза Дени наполнились слезами.

                — Я так хочу, чтобы тебе ничто не угрожало. — Миссандей всего лишь ребёнок. С ней и она могла представлять себя ребёнком. — Когда я была маленькой, некому было защитить меня. Хотя нет, был сир Уиллем, но он умер, а Визерис... Я так хочу защитить тебя от всего на свете, но... это так тяжело. Так тяжело быть сильной. Я не всегда знаю, что делать. А ведь я должна знать. У них нет никого, кроме меня. Я — королева, я... я...

                — ...вы мать, — прошептала Миссандей.

                — Мать драконов, — Дени вздрогнула.

                — Нет. Мать всем нам. — Миссандей крепче прижалась к ней. — Вашей светлости надо поспать. Скоро рассвет, скоро явятся придворные.

                — Тогда давай спать, и пусть нам приснятся дни получше сегодняшнего. Закрывай глазки. — Миссандей послушалась, а Дени поцеловала её в сомкнутые веки, отчего девочка захихикала.

                Целовать ребёнка было легко, заснуть — куда труднее. Дени сжимала веки и пыталась представить себе дом, представить себе Драконий Камень, и Королевскую Гавань, и все те края, о которых рассказывал Визерис, в землях, более милостивых к ней, нежели эта... но мысли её, словно корабли, гонимые жестоким ветром, вновь и вновь возвращались к заливу Работорговцев. Убедившись, что Миссандей уснула, Дени выскользнула из постели и вышла на балкон. Вдохнув предрассветную свежесть, она облокотилась о прохладные каменные перила и начала разглядывать город. Тысячи крыш, окрашенных лунным светом в серебро и цвет слоновой кости, простирались до самого горизонта.

                Где-то там, под защитой этих крыш, собрались сейчас Сыны Гарпии, обсуждая, как убить её и всех, кому она дорога, как снова надеть оковы на её детей. Где-то там плакал голодный младенец. Где-то там готовилась к смерти старуха. Где-то там обнимались юноша и девушка, и мяли друг на друге одежду, нетерпеливо и неловко. Но здесь, наверху, только лунный свет струился по крышам пирамид и арен, а то, что было под ними, оставалось скрытым от глаз. Здесь, наверху, не было никого, лишь она одна.

                В ней текла кровь драконов. Она могла уничтожить Сынов Гарпии, и их сыновей, и сыновей их сыновей. Но разве дракон может накормить голодного младенца, разве может он унять боль умирающей старухи? — И разве кто-нибудь когда-нибудь осмелится полюбить дракона?

                Она поймала себя на том, что вновь думает о Даарио Нахарисе, о Даарио с золотым зубом и бородой в форме трезубца, о его сильных руках, покоящихся на рукоятях аракха и стилета, сработанных одним и тем же мастером, выкованных из золота в форме нагих женщин. В день его отъезда, произнося слова прощания, она заметила, как он легонько поглаживает рукояти клинков подушечками больших пальцев. — Я ревную его к рукояти меча, — подумала она тогда, — к женщинам из золота. — Отправить его к овечьему народу было мудрым решением. Она была королевой, а путаться с таким, как Даарио Нахарис, было недостойно королевы.

                «Прошло уже столько времени, — говорила она сиру Барристану не далее, чем вчера. — Что, если Даарио предал меня и переметнулся к моим врагам?» — Тебя ждут три измены. — «Что, если он встретил другую, какую-нибудь лазарянскую принцессу?»

                Она знала, старому рыцарю не нравится Даарио, он ему не доверяет. Тем не менее, последовал галантный ответ: «Нет на свете женщины прекраснее вашей светлости. Только слепой может думать иначе, а Даарио Нахарис вовсе не слеп».

                О, нет, — подумала она, — Глаза у него василькового цвета с фиолетовым отливом, и когда он улыбается мне, его золотой зуб сверкает.

                Впрочем, сир Барристан не сомневался в том, что Даарио вернётся. И Дени оставалось только молиться, чтобы он был прав.

                Надо принять ванну и успокоиться. — Она прошла к купальне, мягко ступая босыми ногами по траве. От прохладной воды по коже побежали мурашки. Крошечные рыбки принялись покусывать её ладони и ступни. Она раскинулась на воде и сомкнула веки.

                Услышав рядом тихий шорох, она открыла глаза и села на дно с мягким всплеском.

                — Миссандей? — позвала она. — Ирри? Джики?

                — Они спят, — раздался ответ.

                Под финиковым деревом стояла женщина, на ней была мантия до пят с капюшоном. Лицо под капюшоном казалось неживым и отражало свет. — Это маска, — поняла Дени, — деревянная маска, покрытая бордовым лаком.

                — Куэйта? Я что, сплю? — она ущипнула себя за ухо и вздрогнула от боли. — Ты снилась мне на «Балерионе», когда мы впервые приплыли в Астапор.

                — Это был не сон, как и сейчас.

                — Что ты здесь делаешь? Как ты прошла мимо стражи?

                — Я пришла другим путём. Твоя стража не видела меня.

                — Я могу позвать их, и они убьют тебя.

                — Они будут уверять, что меня здесь нет.

                — А что, это так?

                — Это так, меня здесь нет. Выслушай меня, Дейенерис Таргариен. Горят свечи из стекла. Скоро появится бледная кобылица, за ней остальные. Кракен и тёмное пламя, лев и грифон, сын солнца и скомороший дракон. Не верь никому. Помни Неумирающих. Остерегайся надушенного сенешаля.

                — Резник? Почему я должна бояться его? — Дени поднялась на ноги. Вода струйками стекала по телу, руки от прохлады ночного воздуха покрылись гусиной кожей. — Если хочешь предупредить меня о чём-то, выражайся яснее. Чего ты хочешь от меня, Куэйта?

                В глазах женщины отражался лунный свет.

                — Указать тебе путь.

                — Я помню его. Я должна идти на север, чтобы попасть на юг, на восток, чтобы попасть на запад, идти назад, чтобы двигаться вперёд. А чтобы прикоснуться к свету, мне придётся пройти ниже теней. — Она скрутила серебристые волосы, отжимая воду. — Я устала гадать, что всё это значит. В Кварте я была нищенкой, но здесь я — королева. И я повелеваю тебе...

                — Дейенерис. Помни Неумирающих. Помни, кто ты есть.

                — Я — от крови драконов. — Только вот мои драконы ревут во тьме. — Я помню Неумирающих. Дитя троих, назвали они меня. Три восхождения обещали мне они, три огня, и три измены. Одну за кровь, другую ради денег, и ещё одну из-за...

                — Ваша светлость? — в дверях королевской спальни стояла Миссандей с лампой в руках. — С кем вы разговариваете?

                Дени обернулась и посмотрела на финиковое дерево. Женщины не было. Никакой мантии с капюшоном, никакой лакированной маски, никакой Куэйты.

                С тенью. С собственной памятью. Ни с кем. — В ней текла кровь драконов, но сир Барристан предупредил её, что эта кровь — порченая. — Быть может, я схожу с ума? — Называли же её отца безумным.

                — Я молилась, — ответила она девочке из Нэйта. — Скоро рассвет. Я бы чего-нибудь поела прежде, чем начнётся официальная часть.

                — Я принесу вам завтрак.

                Вновь оставшись в одиночестве, Дени обошла пирамиду в поисках Куэйты, прошлась вдоль обугленных деревьев и выжженной земли, оставшихся там, где её люди ловили Дрогона. Но лишь ветер шелестел в ветвях фруктовых деревьев, в саду не было никого, кроме парочки бледных мотыльков.

                Миссандей вернулась с дыней и сваренными вкрутую яйцами, но Дени вдруг поняла, что не хочет есть. Небо светлело, звёзды исчезали одна за другой, Ирри и Джики помогали ей облачиться в токар лилового шёлка с золотистой бахромой.

                Когда вошли Резник и Скахаз, она поймала себя на том, что смотрит на них с подозрением, памятуя о трёх изменах. — Остерегайся надушенного сенешаля. — Она с подозрением втянула воздух, пытаясь уловить аромат, исходивший от Резника мо Резника. — Можно было бы приказать Бритоголовому взять его под стражу и допросить. — Если предупредить предательство, удастся ли избежать исполнения пророчества? Или же освободившееся место займёт какой-нибудь другой изменник? — Пророчества обманчивы, — напомнила она себе, — и Резник может оказаться всего лишь тем, кем кажется, не более того.

                Войдя в пурпурный зал, Дени увидела на своём кресле чёрного дерева кипу атласных подушек. Тень улыбки тронула её лицо. — Сир Барристан постарался, — догадалась она. Старый рыцарь — прекрасный человек, но иногда понимает слова слишком буквально. — Это была всего лишь шутка, сир, — подумала она, тем не менее, использовала одну из подушек по назначению.

                Бессонная ночь давала о себе знать. Вскоре она уже еле сдерживала зевоту, слушая журчащую речь Резника, который докладывал о гильдиях ремесленников. Похоже, каменотёсы были ею страшно недовольны, равно как и каменщики. Среди бывших рабов нашлись и те, кто тесал камень, и те, кто клал его, а мастера гильдии и их подмастерья оставались без работы.

                — Вольноотпущенники просят за свою работу слишком мало, светлейшая, — сказал Резник. — Некоторые называют себя подмастерьями и даже мастерами, а ведь так могут именовать себя лишь члены гильдии. Каменщики и каменотёсы почтительно просят вашу милость восстановить их в исконных правах и обычае.

                — Вольноотпущенники работают задёшево, потому что им надо зарабатывать на еду, — заметила Дени. — Если по просьбе гильдий я запрещу им тесать или класть камень, завтра у моего порога будут бакалейщики, ткачи и ювелиры, и будут просить меня о том же. — Она на мгновение задумалась. — Запишите, с сего дня только члены гильдии могут именовать себя мастерами или подмастерьями... при условии, что в гильдии будут приняты все вольноотпущенники, подтвердившие владение ремеслом.

                — Это будет доведено до всеобщего сведения, — сказал Резник. — Желает ли ваша милость выслушать благородного Хиздара зо Лорека?

                Неужели он никогда не отступится?

                — Пусть подойдёт.

                Сегодня Хиздар был не в токаре. На нём было простое платье, серое с голубым. Ещё он побрился. — Сбрил бороду и остриг волосы, — отметила она. Растительности у него на голове всё ещё было больше, чем у бритоголовых, но хотя бы исчезли эти его нелепые крылышки.

                — Ваш цирюльник поработал на славу, Хиздар. Надеюсь, вы явились для того, чтобы продемонстрировать мне его работу, и не собираетесь снова изводить меня просьбами об открытии арен для боёв?

                Он поклонился почти до земли:

                — Боюсь, ваша светлость, без этого не обойтись.

                Дени скорчила гримаску, передразнивая его. Даже её собственные люди никак не оставят её в покое с этими аренами. Резник мо Резник не упускал возможности напомнить, на какую сумму налоги с арен могли бы пополнить казну. Зелёная Грация утверждала, что богам угодно, чтобы арены вновь были открыты. Бритоголовый отмечал, что такое решение даст Дени поддержку, которая так нужна в противостоянии с Сынами Гарпии. «Пускай дерутся», — басил Бельвас-Силач, который в своё время был победителем многих подобных боёв. А сир Барристан, единственный из всех, предложил вместо гладиаторских сражений устроить турнир, где его воспитанники демонстрировали бы выездку и устраивали учебные бои, но Дени понимала, что у этого предложения нет никаких шансов, хотя намерения сира Барристана были самыми благими. Мееринийцы желают смотреть на кровь, а не на мастерство. В противном случае гладиаторы не выступали бы без доспехов. Казалось, только Миссандей, малютка-секретарь, разделяет её сомнения.

                — Уже шесть раз я отвечала вам отказом, — напомнила Хиздару Дени.

                — На родине вашего сиятельства семеро богов, вдруг вы отнесётесь к моему седьмому прошению благосклонно? Сегодня я явился не один. Не изволите ли выслушать моих спутников? Их тоже семеро. — Один за другим, из толпы выходили люди. — Кразз. Черноволосая Барсена, храбрейшая из храбрых. Камаррон из Каунта и Гогор-Великан. Пятнистый Кот, Итоки Бесстрашный. И последний, Белакво-Костолом. Все они здесь, чтобы присоединить свои голоса к моему и просить вашу светлость вновь открыть арены для боёв.

                Не всех Дени знала в лицо, но наслышана была обо всех семерых. Стоявшие перед ней были в числе самых знаменитых гладиаторов Меерина... А ещё в числе тех, кто поднял рабов, когда её «крысы», пробравшиеся в казармы по канализации, сняли с них оковы, тех, кто вёл за собой остальных в восстании, которое отдало Меерин в её руки. Она была в неоплатном долгу перед этими людьми.

                — Слушаю вас, — произнесла она.

                Они говорили по очереди, и каждый просил её дозволить вновь открыть арены.

                — Но зачем вам это? — спросила она, когда кончил говорить Итоки. — Вы теперь не рабы, обречённые на смерть по хозяйской прихоти. Я сделала вас вольными людьми. Почему же вы всё равно хотите окончить жизнь на обагрённом кровью песке?

                — Мне было три года, когда началось моё обучение, — сказал Гогор-Великан. — Когда я впервые убил, мне было шесть. Мать драконов говорит, что я вольный человек. Значит, я волен и сражаться?

                — Если ты хочешь сражаться, бейся за меня. Принеси присягу, вступи в ряды Людей Матери, в Свободные Братья, в Верные Щиты. Ты сможешь обучать других вольноотпущенников боевому искусству.

                Гогор покачал головой:

                — Раньше я бился для хозяина. Вы предлагаете биться за вас. А я хочу биться за себя. — Огромный детина с силой ударил в грудь кулаком размером с добрый окорок. — За золото. За славу.

                — Гогор выразил чаяния всех нас. — На одном плече Пятнистый Кот носил шкуру леопарда. — Мой последний хозяин отдал за меня триста тысяч. Когда я был рабом, моя постель была устлана мехами, а кормили меня одной вырезкой. Сейчас я свободен, но сплю на соломе, а питаюсь солёной рыбой, да и ту не всегда удаётся добыть.

                — Хиздар обещал нам, что победители получат половину выручки от продажи билетов, — сказал Кразз. — Половину, он дал слово, слово уважаемого человека.

                Слово коварного человека. — Дейенерис поняла, что угодила в ловушку.

                — А побеждённые? Что получат они?

                — Их имена будут высечены на вратах Судьбы подле имён других павших храбрецов, — торжественно объявила Барсена. Дени слышала, что за последние восемь лет ни одна женщина, выставленная против Барсены, не покидала арену живой. — Все мы умрём, и мужчины, и женщины... Но в веках останется память лишь о некоторых.

                Дени не знала, что ответить. — Если мой народ действительно желает этого, разве я вправе им отказывать? Прежде, чем стать моим, этот город принадлежал им; им принадлежат и жизни, которыми они желают столь безрассудно распорядиться.

                — Я обдумаю ваши слова. Благодарю вас за участие в обсуждении. — Она поднялась. — Продолжим завтра.

                «Преклоните колени перед Дейенерис Бурерождённой, Неопалимой, королевой Меерина, королевой андалов, и ройнаров, и первых людей, кхалиси Великого степного моря, Освобождающей-от-оков и Матерью драконов», — провозгласила Миссандей.

                Сир Барристан сопровождал Дени в её покои.

                — Расскажите мне что-нибудь, сир, — произнесла она, когда они поднимались по лестнице. — Что-нибудь о доблестных делах, какую-нибудь историю со счастливым концом. — Ей отчаянно хотелось услышать историю со счастливым концом. — Расскажите, как бежали от узурпатора.

                — Ваша светлость, мало доблести в бегстве ради спасения собственной жизни.

                Дени уселась на подушку, скрестив ноги, и посмотрела на него:

                — Ну, пожалуйста. Когда младший узурпатор уволил вас из Королевской гвардии...

                — Да, Джоффри. Они сослались на мой возраст, но дело было совсем не в этом. Мальчишка хотел облачить в белый плащ своего пса Сандора Клигана, а его мать желала видеть Цареубийцу на должности лорда-командующего.

                Когда мне объявили об этом, я... я снял плащ, как было мне велено, швырнул свой меч к ногам Джоффри, и сказал кое-что, чего говорить не следовало.

                — Что же вы сказали?

                — Правду... Но при том дворе правда редко бывала желанной гостьей. Из тронного зала я вышел с гордо поднятой головой, но куда мне идти, я не имел понятия. Единственным моим домом была башня Белого Меча. Разумеется, мои двоюродные братья нашли бы для меня место в Харвестхолле, но навлекать на них неудовольствие Джоффри я не хотел. Я собирал вещи, и вдруг понял, что сам предрешил свою участь, когда принял прощение Роберта. Он был добрым рыцарем, но из него вышел дурной король, а всё потому, что он занял трон, на который не имел никаких прав. И в ту минуту я решил, что найду истинного короля, и искуплю свою вину верной службой ему, и отдам этой службе все оставшиеся силы.

                — И вы отправились на поиски моего брата Визериса.

                — Собирался. Но возле конюшни на меня набросились золотые плащи. Джоффри предложил мне замок, в котором я должен был доживать свои дни, но я пренебрёг его даром, и теперь он был намерен предложить мне темницу. Командующий городской стражей лично атаковал меня — я был без меча, и этоизрядно добавило ему дерзости, — но с ним было всего трое, а у меня всё ещё оставался кинжал. Один из стражников схватил меня, я рассёк ему лицо, остальные отпрянули от копыт лошади. Я пустил коня вскачь и понёсся к воротам, а Джейнос Слинт орал на них, приказывая догнать меня. Я выехал из Красной крепости и ушёл бы от погони, но улицы были запружены, и меня перехватили у Речных ворот. Мои преследователи крикнули дежурным, чтобы те задержали меня, и передо мной возникли скрещённые копья.

                — А у вас не было меча. Как же вы прошли?

                — Настоящий рыцарь стоит десяти стражников. Мне на руку сыграл эффект внезапности. Мой конь сбил с ног одного из них, я перехватил его копьё и всадил в горло ближайшего преследователя. Последний из людей Слинта прекратил погоню, увидев, что я уже за воротами, а я пустил лошадь в карьер и скакал вдоль реки, пока город не скрылся из виду, твёрдо решив не отступаться от своего намерения. Ночью я обменял коня на кое-какие обноски и пригоршню мелочи, а утром влился в людской поток, тёкший в Королевскую Гавань. Я покинул город через Земляные ворота, так что вернуться решил через Божьи, моё лицо было в грязи, я зарос щетиной и был без оружия, если не считать деревянный посох. В грубом одеянии, подпоясанный верёвкой, в грязных сапогах, я ничем не отличался от сотен стариков, бегущих прочь от войны. Золотые плащи собрали с нас по оленю и дали знак проходить. Королевская Гавань была переполнена беженцами из земель, где военные действия были в разгаре. Среди них я смог затеряться. У меня было немного серебра, но его я должен был отдать капитану, который переправит меня на другой берег узкого моря, так что приходилось ночевать в септах и парках, а питаться в дешёвых кабаках. Я отпустил бороду, я притворялся стариком. В день казни лорда Старка я был на площади и всё видел. А после я зашёл в Великую септу и возблагодарил Семерых за то, что Джоффри снял с меня белый плащ.

                — Старк был изменником и заслужил такую смерть.

                — Ваша светлость, — произнёс Селми, — Эддард Старк приложил руку к свержению вашего отца, но вам он не желал зла. Когда евнух Варис сообщил нам, что вы ждёте ребёнка, Роберт сказал, что вы должны умереть, но лорд Старк был против. Он отказался поддержать убийство детей, и предложил Роберту поискать другого Десницу.

                — А как же принцесса Рейнис и принц Эйгон, о них вы забыли?

                — Ни в коем случае. Это дело рук Ланнистеров, ваша светлость.

                — Ланнистеры, Старки — какая разница? Визерис именовал их всех Псами узурпатора. Если на ребёнка спустили свору собак, какая разница, которая из них первой доберётся до его горла? Все псы виновны в равной степени. Вина... — Она словно поперхнулась этим словом. —Хаззея, — подумалось ей, и неожиданно для себя она произнесла, — Мне нужно взглянуть на яму, — и голос её был тихим, словно шёпот ребёнка. — Проводите меня вниз, сир, будьте так любезны.

                Тень неодобрения легла на лицо старика, но у него не было привычки обсуждать распоряжения своей королевы.

                — Как вам будет угодно.

                Кратчайший путь вниз лежал по чёрной лестнице: она не отличалась роскошью, ступени её были узкими и крутыми, но она шла напрямик, сокрытая в стенах пирамиды. Сир Барристан освещал путь, чтобы Дени не оступилась впотьмах и не упала. Их обступали стены, сложенные из камней самых разных цветов, которые становились одинаково серыми и чёрными, как только свет лампы покидал их. Трижды они проходили мимо постов Безупречных, те стояли, не шелохнувшись, словно изваяния. В тишине раздавался лишь шелест шагов.

                На нижнем уровне Великой пирамиды Меерина царил сумрак, стояла тишина, пахло пылью. Наружные стены пирамиды были в этой её части почти десять метров толщиной. Здесь каждый звук эхом отражался от сводов из разноцветного камня, и отголоски его были слышны в конюшнях, стойлах и кладовых. Они миновали три огромные арки, потом по освещённому факелами коридору спустились в подземелья под пирамидой, мимо резервуаров, темниц и пыточных, где когда-то пороли рабов, жгли их калёным железом и сдирали с них кожу. Наконец, они добрались до огромных железных дверей с ржавыми петлями, подле которых несли караул Безупречные.

                По её приказу один из них достал металлический ключ. Петли заскрипели, двери открылись. Дейенерис Таргариен шагнула в обжигающую тьму и остановилась у края глубокой ямы. Внизу, метрах в десяти-двенадцати, она увидела своих драконов, те смотрели на неё. Четыре точки светились в темноте: два глаза цвета расплавленного золота и два — цвета бронзы.

                Сир Барристан прикоснулся к её руке:

                — Ближе подходить не стоит.

                — Неужели вы думаете, что они могут причинить мне вред?

                — Не знаю, ваша светлость, но я предпочёл бы, чтобы вы не ставили рискованных экспериментов.

                Рейегаль заревел, испустил сгусток жёлтого пламени, и на миг вокруг стало светло, как днём. Языки огня лизнули стены, и лицо Дени опалило жаром, словно приоткрылась топка печи. На той стороне ямы Визерион разворачивал крылья, разгоняя спёртый воздух. Он попытался полететь к ней, но цепи со звоном напряглись и потянули его обратно, и он плашмя упал на брюхо. Лапы его были прикованы к полу кандалами толщиной в кулак. На нём был железный ошейник, цепь от которого шла к стене за спиной дракона. Такие же оковы были на Рейегале. В свете лампы Селми его мерцающая чешуя казалось бледно-зелёной, как нефрит. Его зубы были сжаты, сквозь них просачивались струйки дыма. Рядом на полу были разбросаны кости, надкусанные, обугленные, расщеплённые. Было нестерпимо жарко, пахло серой и горелым мясом.

                — Они выросли. — Голос Дени эхом отразился от закопчённых каменных стен. Капля пота скатилась по лбу и упала ей на грудь. — А что, драконы действительно растут всю жизнь?

                — Да, если им хватает еды и достаточно места. А вот запертые здесь...

                При Великих магистрах эта яма служила темницей. Пять сотен человек могло поместиться в ней... Она достаточно велика для двух драконов. — Но что будет, когда они станут слишком большими для этой ямы? Начнут ли они драться, пуская в ход пламя и когти? Или же станут болезненными и слабыми, с чахлой грудью и сморщенными крыльями? Иссякнет ли их пламя перед смертью?

                Что за мать оставляет детей гнить в темноте?

                Не смотри назад — пропадёшь, — говорила себе Дени... но как не смотреть в прошлое?— Я должна была догадаться, к чему всё идёт. Неужели я была настолько слепа, или же намеренно закрывала на всё глаза, не желая отдавать себе отчёт в том, какова истинная цена моего могущества?

                Она слышала все эти истории от Визериса, ещё когда была маленькой. Он любил рассказывать о драконах. Она знала, как пал Харренхол. Он слышала о Пламенном поле и о Драконьем Танце. Мать её предка, третьего по счёту Эйгона, сожрал на его глазах дракон его дяди. А все эти бесчисленные песни, что повествовали о селениях и королевствах, которые драконы держали в страхе, пока не объявлялся какой-нибудь храбрый охотник на драконов. В Астапоре она видела, как вытекли от жара глаза работорговца. По дороге в Янкай, когда Даарио принёс и бросил к её ногам головы Сэллора Безволосого и Прендала на Газина, её детки ими перекусили. Драконы не испытывают страха перед людьми. И если дракон достаточно велик, чтобы съесть овцу, он без труда проглотит и ребёнка.

                Её звали Хаззея. Ей было четыре годика. — Если, конечно, её отец не солгал. — A он мог лгать. Никто, кроме него, дракона не видел. Он принёс обугленные кости в качестве доказательства, но что доказывают обугленные кости? Быть может, сам он и убил девочку, а потом сжёг тело. Бритоголовый сказал тогда, что на его памяти это не первый отец, избавляющийся от нежеланной дочери. — Ребёнка могли убить Сыны Гарпии и обставить всё так, словно её уничтожил дракон, чтобы весь город возненавидел меня. — Дени так хотелось верить в это... но если бы это было так, зачем бы отец Хаззеи стал дожидаться конца аудиенции, когда зал опустел? Если бы всё это было подстроено с целью ополчить Меерин против неё, он рассказал бы свою историю, когда в зале было полно слушателей.

                Бритоголовый призывал её казнить этого человека. «По крайней мере, прикажите вырвать ему язык. Своей ложью этот человек может погубить всех нас, светлейшая». Но Дени не послушала его, и предпочла расплатиться по своему кровавому долгу. Никто не смог сказать ей, сколько стоит девочка, дочь, так что она распорядилась заплатить за неё в сто раз больше, чем за ягнёнка. «Я была бы счастлива, если бы могла вернуть тебе Хаззею, — сказала она отцу девочки, — но есть вещи, неподвластные даже королеве. Её останки будут похоронены в Храме Граций, и сотня свечей будет гореть днём и ночью в память о ней. Приходи ко мне в её день рождения, каждый год, и остальные твои дети ни в чём не будут нуждаться... но никто больше не должен слышать эту историю». — «Меня будут спрашивать, — отвечал безутешный отец, — где Хаззея, и от чего она умерла?» — «Она умерла от укуса змеи, — убедительным тоном произнёс Резник мо Резник. — Её утащили голодные волки. Её жизнь унесла смертельная болезнь. Придумай, что хочешь, главное, никогда больше не упоминай драконов».

                Визерион снова попытался подняться к ней, когти его скребли камень, тяжёлые цепи громыхали. И вновь у него ничего не вышло, он заревел, изогнул шею, завёл голову за спину, насколько мог, и выпустил столб золотистого пламени на стену позади себя. — Как скоро этот жар станет таким сильным, что от него начнёт трескаться камень и плавиться металл?

                Ещё совсем недавно она катала его на плече, а он обвивал хвостом её руку. Совсем недавно кормила его с рук жареным мясом. Его заковали первым. Дейенерис сама отвела его в яму, куда перед этим загнали нескольких бычков, и его заперли там. Когда дракон наелся, и его одолела дремота, его, спящего, заковали в цепи.

                С Рейегалем было сложнее. Должно быть, он услышал, как бушует в яме брат, услышал через разделявшую их толщу каменных стен. В конце концов, на него набросили сеть, сплетённую из здоровых металлических цепей, когда он нежился на солнце на балконе в её покоях; он так яростно вырывался, извивался и бился, что его тащили вниз по чёрной лестнице целых три дня. В схватке с ним сгорели шестеро.

                А Дрогон...

                «Крылатая тень», — так назвал его убитый горем отец девочки. Cамый большой из троих, самый свирепый, самый неуправляемый, с чёрной, как ночь, чешуёй и глазами, в которых бушует пламя.

                Дрогон охотился вдали от дома, а насытившись, возвращался и грелся на солнышке на вершине Великой пирамиды, где когда-то возвышалась мееринийская гарпия. Трижды его пытались изловить там, и трижды он ускользал. Сорок самых храбрых её людей ловили его, рискуя жизнью. Почти все получили ожоги, четверо умерли. В последний раз она видела Дрогона на закате того дня, когда провалилась третья попытка. Чёрный дракон улетал всё дальше на север, за Скаазадан, в сторону высоких трав дотракийского моря. С тех пор его не видели.

                Мать драконов, — подумала Дени. — Мать чудовищ. Что выпустила я на свет? Королева на троне из обугленных костей, стоящем на зыбучем песке. — Как может она без драконов удержать Меерин, и, тем паче, вернуть себе Вестерос? — Во мне течёт кровь драконов, — подумала она. — Так что, если они чудовища —чудовище и я.