Новый год

     Если в детство… в семидесятые… Во-первых, волшебство золотых квадратиков, висящих в голубом зимнем вечере… Плюю в сторону здравого смысла, мерзко бормочущего, мол, при приближении, в разрастающихся квадратах – всё те же московские квартиры с коричневыми сервантами, обоями и ёлками с разноцветными лампочками в пластмассовых трубочках, связанных грязно-белой лианой провода… Тьфу!!!

     Не окна – золотые квадратики. Не советская гирлянда – земные звёзды, золотисто освещающие еловые ветви… И покачивание блестящих игрушек – хрупких и прекрасных, как несбыточные мечты.

     Одна учительница, у которой глаза тоже напоминали окна (настежь распахнутые в безумие), войдя в десятый класс, развалившийся за партами, словно солдатня на биваке, произнесла: «Чьщ-щ-щ-щь… Я погружу вас в сказку!..» Я снисходительно посмеивался, узнав про это. Но в глубине души, где-то в колодезной её глубине, плеснулось сочувствие. Ведь «войти в сказку» - это святое.

      Для детей 19-го века «зимняя сказка» была слита с Рождественским Чудом. Медленно выдвигался из белой метельной ряби святой Николай, преобразившийся в смешного старикана, обвешанного подарками, как украшениями - ёлка. А сама зелёная царица, взмывала к потолку (тогда высокому, прогресс ещё не вгонял людей в тесные ячейки новостроек), разряженная с восточной роскошью. И венчала её гордая золотая звезда, и осторожно дышали в перетянутых лентами коробках, готовящиеся к появлению на свет подарки… Рождался Младенец. Над деревянной колыбелью выдыхали пар синими ноздрями быки и козы, и склонялась над Младенцем Богоматерь, с раскрытым покрывалом, стекавшим с головы, как синяя вода с горной вершины. Это у католиков. У православных в центре иконы Богородица возлежала рядом с младенцем, как… багровый остров… Да, у нас Она окутана багровой мантией, как тайной…

     А на ветвях в проволочных спиралях горели живые свечи…

     В моём советском детстве ель светилась электрическими огоньками. И звезды на зелёном острие дерева не было. Рождество было праздником запретным, оно тихо вырисовывалось, лепилось из летящего снега за окном. И оно следовало за Новым годом, опускалось бесшумным синим занавесом в серебряных звёздах. Рождество как бы продлевало новогодний праздник, превращалось в его в финальную песню. Песня струилась вверх, мерцая вдохновенно и таинственно. Радость обновления завершалась божественным гимном…

     В «просвещенной Европе» всё было наоборот: рождественские чудеса являлись апофеозом прожитого года, а календарное изменение цифры просто завершало праздник, подобно последнему удару в звонкий колокол.

     Я сейчас отмечаю: у меня нет чувства горечи от того, что Советская власть лишила меня официального, открытого празднования Рождества. Это было по-своему замечательно: Новогодний праздник, с движением народных масс в продуктовых и промтоварных, с засверкавшими электричеством и фольгой витринами, с «Голубым огоньком» и круглой физией кремлёвских курантов, сходных с физией учёного кота – чёрного и с золотыми глазами и усищами; а потом – наше, «оппозиционное» Рождество… сугубо семейное, нелегальное, интимное, как шёпот…

     До сих пор жду Нового года. Наивно, по-детски. Вспоминаю нашу ёлку… Раздвинувшийся стол под белой скатертью - великолепный, как океанский лайнер. Чёрную с золотой головой бутылку шампанского, внушавшую мне благоговение; я смотрел на неё, как, мальчики смотрят на адмирала в парадной форме… И сакраментальный запах мандаринов. Как забудешь их дерзкую рыжину, такую ошеломительную в облепленной снегом московской реальности…

     И волшебство золотых квадратиков, висящих в голубом зимнем вечере… Простите, милые, за глупую откровенность – но я и по сей день готов унестись в сиреневую сказку, туда, где свечки плачут от счастья!..