Самые-самые любимые… Сперва вспомнить бы, когда именно я пристрастился к чтению…
Научился читать в три года. «Нырять» в книги и «растворяться» в них я к пяти годам мог уж точно. Но, думаю, лет до пятнадцати чтение было для меня витанием в мире грёз. То есть я умел, читая, - сострадать, переживать, воображать, осмысливать, но всё это было процессом стихийным. Я охотно давал книге себя увлечь, повести куда-то в иной, дурманящий мир…
А лет в пятнадцать, начиная с Ремарка и Уайльда, начиная с русских классиков по-новому мной перечитанных, я стал совсем другим читателем. Я перестал быть пассажиром, которого куда-то везут. Я ощутил в себе способность стоять рядом с капитаном-автором, даже спорить с ним.
Я даже позволял себе устроить «бунт на корабле»…
С тех пор я так и читаю. Теперь каждая моя новая книга могла бы называться «Два капитана». Я всегда становился соавтором. Кроме тех случаев, когда понимал, что плыть на судне смысла нет. Тогда я требовал шлюпку и покидал корабль…
В детстве книги формировали душу. Точнее, душа подготавливалась к формированию – выбирался материал для лепки. Сама же лепка, создание образа, начались именно в юности. Годам к тридцати интерес к чтению ослаб; душа продолжала формироваться уже без непосредственного влияния новых книг. Примерно тогда же, видимо, я стал писать сам… Пробовал писать ещё в детстве, но что-то приличное стало появляться именно годам к тридцати… Наверное…
Это легко проверить. Первый рассказ, за который мне не было потом стыдно – «Марина» - написан в…1997-м году. Да, всё правильно: годам к тридцати я стал писать что-то стоящее. А весной 1999-го после «Книги прощания» Олеши (и с его – я уверен! – благословения) началась упорная и кропотливая работа над словом, изучение чужих текстов, освоение литературного ремесла.
И теперь я читаю совсем по-другому, как литератор. Да, я литератор. Человек, умеющий писать и знающий о возможностях языка. Но не писатель, так как умение изобразить горшок похожим на горшок ещё не означает, что ты способен написать «Боярыню Морозову». Литераторов великое множество, они – целый океан между писателями и графоманами. Графомания – болезнь, сходная с манией величия. Писательство – обретение человеком нового разума и новой истины. Точней, нового пути к истине. Существование литераторов более сложно и противоречиво, поскольку в нём нет такой абсолютной ясности, как в существовании графоманов и писателей. Алмаз требует огранки, но главное – он алмаз. Булыжник неинтересен по своей сути, он приобретает значение только в ситуациях, когда он «случайно подвернётся под руку». Булыжник может легко стать орудием преступления, но никогда не станет драгоценностью. Но сколько простых, редких, драгоценных и полудрагоценных камней между булыжником и алмазом!..
Ни один графоман не смог стать писателем! Ни один писатель не превратился в графомана!.. Но сколько литераторов были почти графоманами и почти писателями!..
Скажем, Толстой, при всех своих квазифилософских исканиях, остался великим писателем. Гоголя убивала демонофобия, он зарывался в религию, в ужасе от собственных фантазий. Однако, едва он превратил своё творчество в магический обряд, стремясь оградить себя от кошмарных видений – чудо творчества пропало. Но он понял это, сжёг второй том «Мёртвых душ».
А вот обожаемый мной Аверченко, само собой, не алмаз, а… Ну, скажем, радостная пёстрая яшма. И что? Ничего. Многие любят яшму… И (Боже мой!) сколько советских литераторов были кирпичами в бесконечной стене, отделявшей читателя от истинной литературы!
Я, как всегда, заболтался, а ведь собирался перечислить любимые книги…
Итак…
«Идеальный муж» Уайльда. Стихи Мандельштама. «Пугачёв» Есенина. Эрдман «Самоубийца». «Дракон» Шварца. «Герой нашего времени». «Мёртвые души». Довлатовские «Компромисс» и «Заповедник». Практически весь Бродский. «Москва – Петушки». «Театральный роман». «Подходцев и двое других» Аверченко. «Отверженные» Гюго. «Затерянный мир» Конан Дойла. «Человек-невидимка» Уэллса… Ей-богу, кажется, что дворецкий объявляет прибывающих на мой бал великолепных гостей!..
«Маленькие трагедии» Пушкина. «Сирано де Бержерак» Ростана. Олейников. Весь Хармс. И… и… неужели всё?
Януш Корчак… Ходасевич… Северянин… (Блаженно засыпает.)