« Учёный был интересен. Учёный был красив. Он был интересен в разговоре и сам по себе. Его лоб сиял белым квадратом. Когда Учёный наклонялся вперёд, объясняя собеседнику мысль, его лоб надвигался неумолимо, как солнечное утро. Меж пуговицами жилета набухали складки, – он ещё и франтил, его тройка изумляла английской элегантностью.

     Пару лекций Николай посетил. Учёный был мал ростом, но за кафедрой не выглядел смешным. Его лобастая голова выдвигалась над кафедрой на манер гальюнной, - той, что сверкает под бушпритом. Он говорил о литературе, голос звенел высоко и чисто, что было неожиданно: обычно такие укороченные умники имели низкие баритоны. Он ещё скупился на жесты: двигались только кисти, - локти казались приклеенными к бокам. Раза два за лекцию Учёный позволял себе улыбку. Это было почти нестерпимо – сразу хотелось влюбиться.

     Лекции были умны, из каждой фразы вырастали ветки и ответвления. Плохо подготовленный начинал теряться, нервничать. Учёный не был популяризатором, он говорил для равных себе. Много ли таковых сидело в зале? Неизвестно. Но Николай на двадцатой минуте неизбежно начинал тосковать. А на тридцатой слух не выдерживал. Смысл навсегда терялся, и Николай принимался рассматривать Учёного, следил за движением пиджачных лацканов – короче, скучал. Впрочем, то была скука особого свойства. Она не столько тяготила, сколько погружала в уважительную дремоту. Спать хотелось не от усталости, - слушателя охватывал сладостный покой от звучания этого чистого, как стекло, голоса. Ты ощущал себя в безопасности рядом с тем, кто способен ТАК говорить…

     Учёный ещё и писал исторические рассказы. Они тоже требовали особой подготовленности. Учёный играл, пересыпая фактами, намёками, аллюзиями. Позволял себе давать такие характеристики известным личностям, что читатель вздрагивал. Пиша про Кутузова, например, он вскользь замечал: «Но Кутузов был стар. Его до срока выбелила и сморщила любовь к наслаждениям. При виде хорошенькой барышни он, по привычке, начинал играть глазами. Но он не видел себя: его губы складывались в улыбку, от которой дряблые щёки расходились в стороны линялым театральным занавесом.»

     Возможно, он был гениален. Даже в его пластике было что-то дирижёрское, необыкновенное. Но он слишком избыточен был со своими знаниями и трактовками. Мозг Учёного изобретал ему одному видимые формулы и таблицы. Факты истории ложились в графы красиво, как ложатся в пасьянсе карты. Но таблицы оставались невидимы для других. Знаки в формулах понимал лишь один человек – Учёный. Он видел изученную эпоху слишком уж по-своему. Даже обожаемый им Лермонтов, о котором он уже несколько лет писал роман, получался несколько игрушечным, похожим на затейливую куколку в гусарском мундире.

     Читая первые главы романа, Николай восхищался. Потом, как и на лекциях, стал пресыщаться. Утомлял язык – звонкий, с резкими фразами. Учёный умело вырезал наточенным инструментом деревянные фигурки персонажей. Фигурки оживали, начинали вести себя, как живые люди. Игрушечный мир был убедителен, всё двигалось и звучало, точно в построенных великим мастером часах. В нужный момент пружинка начинала толкать механизм и тренькала мелодия. Появлялись и двигались человечки. Оживала бронзово-величественная громада механических часов. Это был истинный театр! Но что-то беспокоило…

     - Блестяще,- не без зависти бормотал Николай, читая.- А всё же… Прежде, чем оживить свои куклы, он живых людей, реальных исторических персонажей, обратил в деревяшки… Переделал их заново, на свой манер! Он волшебник, маг. Но не Бог. Нет, не Бог!.. Он играет в историю! Он играет в исторических личностей, как в солдатиков.

     И жгло желание подражать Учёному. Но! только в стилистических приёмах. Истинного знания жизни Николай в его книгах не находил. Ум был. Были знания. Великий дар слова. Но во всём преобладал упрямец-мальчишка, стремящийся наперекор всем соорудить на своём столе ту реальность, какую ему хотелось. Волшебную и печально-уязвимую.

     С удовольствием, наслаждаясь своей проницательностью, Николай узнал потом, что в детстве Учёный до умопомрачения сидел, изготовляя точные копии старинных кораблей. Корабли получались превосходные. Они стояли на полках в детской... И плавали только в мальчишеских снах их создателя…»