Один из самых традиционных споров – спор о том, насколько важна форма литературного произведения. Выглядит это примерно так. Первый: «Да ладно – форма! Какая, вот, у Достоевского форма? Стиль корявый, фразы какие-то… неудобочитаемые… А вот содержание…» Второй: «Не согласен с вами, форма очень важна! У Достоевского, между прочим, стиль потрясающий! Да, в нём нет тургеневской гладкости или пушкинской сияющей простоты, но зато…»

     Довольно скучны все эти дискуссии… Давайте возьмём по одному предложению из нескольких объективно замечательных произведений. Вот Гоголь…

     Беру «Мёртвые души», открываю наугад…

     «Да, был ты без ружья, как без шапки.» Это, разумеется, реплика Ноздрёва. И чем так невыразимо хорош Гоголь: наугад выхватил я фразу, а ведь прелестна же она! В контексте – это чуть раздражённая реплика героя, предлагавшего биться с ним об заклад и поставить на кон ружьё. Зять Ноздрёва, Мижуев, отказывается. Тогда-то Ноздрёв и говорит с досадой и одновременно с весёлой задиристостью: «Да, был бы ты без ружья, как без шапки.»

     Нехитро построена фраза. Но в её краткости, смачности и какой-то залихватской абсурдности (почему «как без шапки»?) – и характер героя, и живость, и чисто гоголевский «отчаянный» юмор. Скажи он «как без сапог» или «как без усов» - не то! А без шапки… Человек стоит с обнажённой головой, беспомощный… хуже, чем нищий: у того хоть какая, а шапчонка-то имеется – для милостыньки-то… А в 19-ом веке головной убор вообще играл особо важную роль. Например, в «Хорошем тоне» несколько страниц были посвящены тому, где и как снимать шляпу, куда её ставить и т.д..

     А вот из «Героя нашего времени» (тоже выбираю предложение наудачу)…

     «И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу.» Ну, это из рассказа Максима Максимыча о Бэле. Опять-таки совсем простенькое предложение и слова – самые простые: говорит же не литератор, а штабс-капитан. И вот ведь что замечательно: в ритме фразы – отрывистость. Старый служака перечисляет достоинства красавицы-черкешенки именно, как солдат: быстро, резко, без туманного многословия штатского мямли. И образ Бэлы вырисовывается также быстро и резко. Буквально вырисовывается! Смотрите, начало предложения: «И точно она была хороша». Художник убедился, что его «модель» заслуживает быть запечатлённой на бумаге. Далее он начинает стремительно набрасывать по всем законам классического рисунка – сперва наметил рост («высокая»), затем пропорции силуэта («тоненькая»), затем – главную деталь (разумеется, это глаза – «чёрные, как у горной серны»). И, наконец, прорабатывает воображаемым карандашом эту деталь, доводя её до осязаемой выразительности («так и заглядывали к вам в душу»).

     В «простом» предложении мы увидели и рассказчика с по-солдатски чёткой речью (говорит, точно рукой отмахивает в марше), и черкешенку, бегло, но точно нарисованную этим рассказчиком. Плюс ещё и ритмика очаровательно-музыкальная – пишет же ещё и великий поэт!..

     Или книга произведений Булгакова… «Наутро огненные столбы превратились в дымные, причём их было не два, а уже девять.» Цитата из «Багрового острова». Я его читал давно… помню только в общих чертах. Речь идёт о подожжённых вигвамах эфиопов. Вот, опять же, как интересно! Короткое предложение, вырванное из книги, крошечный лоскутик… А ведь насквозь оно пропитано «булгаковским». Как бы написал средней руки писатель? «Утром огненные зарева сменились струящимися вверх дымами, которых было уже не два, а девять.» Вроде, почти то же самое. Даже количество слов совпадает! Но у Михаила Афанасьевича – волшебство («огненные столбы превратились в дымные») и тут же - чёткий, практически снайперской остроты взгляд: «их было не два, а уже девять». Характернейшее свойство булгаковской прозы: мир рассматривается одновременно глазами живописца и – учёного-исследователя. Первый, наблюдая, любуется. Второй подносит к глазам бинокль, чтобы лучше рассмотреть.

     И вот последний пример. Олеша…

     «В этом дне (праздник Благовещение М.Н.) всегда было что-то прелестное, какое-то соединение весны и молодости.» Не самое «олешинское» высказывание. То есть в нём нет звеняще-блестящих метафор. Виртуозности скрипача, взрезающего смычком скрипку так, что она смеётся или плачет. Но есть соседство трёх слов «прелестное», «весна», «молодость». Весну и молодость поселяют рядом или вместе друг с другом практически все. А вот назвать это соединение именно «прелестным» - уже штука поважнее. Олеша как бы подчёркивает, что ни о какой пошлости речь идти не может, ведь родство весны и молодости – прелестно, оно не банально, именно из-за радости и умиления от этого вечного родства. А сколько весёлой лёгкости в самом слове – «прелестный»!..