«Тот самый Мюнхгаузен».
Фильм… Момент…
Ага, - это я уточнял в Википедии – 1979-го года. Тогда или несколькими годами позже, когда его показали повторно… Да, наверняка не в девять, а в 12 или 13 лет, я вдруг опять пережил это «растворение в любви»…
Смотрю фильм. И внезапно ощущаю: реплики персонажей, ракурсы, краски… музыка – оказывают на меня совершенно особенное влияние. Мюнхгаузен, Янковский в этой роли, как и Бендер в исполнении Миронова, не просто притягивает меня, а… поднимает на потрясающую, абсолютно метафизическую высоту. Попытаюсь передать это состояние точнее…
Да, понимаю. Смотрю и понимаю, отмечаю про себя: остроумный текст, трогательная музыка, хорошие актёры в пенистых кружевах (галантный век: женщины силуэтами напоминают фонтаны, мужчины – расписанные цветами скрипки)… и сюжет такой… этакий… «Мечтатель среди приземлённых филистеров». Человек, предпочитающий (и умеющий!!) общаться с Богом без посредников. Индивид, стираемый толпой с лица земли… На «лице земли» он - лишний, он беспокоит его мутную белёсость… Пусть лучше валит на свою луну, где… ну, в общем, ясно, да? Но!..
Вот характерно: тогда, когда этот фильм меня так поразил, телевизор у нас был чёрно-белый! А я только что написал об особенном влиянии того, сего и… красок. Да не было, просто не могло быть никаких красок! Телевизор тогда был, повторяю, чёрно-белый! И в данном случае я не оговорился. Чёрно-белое обрело тогда цвета и оттенки. И взгляд Мюнхгаузена вверх, на луну (финальная сцена, когда ему вот-вот лететь верхом на ядре – туда, на бледный, холодно сияющий ноздреватый шар, всегда его манивший) вдруг оторвал меня от почвы и я понёсся вместе с ним, с Янковским, в космическую беспредельную глубину…
Ну и то, что было на земле, меня тоже восхитило. Как пело сердце, как оно аккомпанировало каждой реплике Барона! Он делал жест. Он плавно проводил рукой… По воздуху? По волосам любимой? О, нет! Он водил невидимым смычком по моему сердцу! Он был красив во всём, он красиво лил вино себе на рубашку, красиво поворачивался на каблуках; даже гримасничал он как-то по-особенному. Гримасы клоуна – комканье лицевых мышц. Гримасы Барона-Янковского-Мюнхгаузена – игра солнца на воде, переливы в гранях сапфира. Какой там…
Какой там Мюнхгаузен носатый старичок с седыми буклями и чёрными усами! Это был… ПОЭТ! Искромётный философ! Шут? Возможно. Но с манерами монарха. И он летел, летел сквозь эту жизнь, одной рукой придерживая треуголку, другой – шпагу и (NB!) смеялся радостно и восторженно ветру, бившему ему в лицо…
И это… Это всё… Эта эстетика изящной раскрепощённости, это одухотворённое остроумие, эта божественная независимость Барона с искрящимися глазами – открыли вдруг ВСЁ ЛУЧШЕЕ ВО МНЕ САМОМ. Я понял и почувствовал Мюнхгаузена, как никто! И я чуть не плакал от благодарности за то, что мне был послан «Вечный Друг», вечный единомышленник, тот, с кем я (плевать, пусть только мысленно!) всегда буду говорить о главном и на равных!..
Да-да, как и Бендер, он дал мне понимание того, что жизнь моя ДОЛЖНА быть бесконечным радостным полётом, когда… Когда летишь и… Не знаю… На лету… срываешь с кустов розы…
Да не торопитесь вы снисходительно комментировать!!! Нет, не как Хлестаков я хотел бы срывать цветы удовольствия! Хлестаков стремился срывать их не спеша и тупо-расторопно, разгуливая по садам, завитым и подстриженным руками европейского цирюльника.
И вот Печорин мечтал срывать и наслаждаться цветами лишь для временного насыщения отчаянно-одинокой души своей…
Я же хотел срывать их на лету, чтобы потом бросать тому, кого люблю, кого хотел бы одарить… Пусть даже истерзав шипами свои пальцы.
Возможно и сейчас ещё хочу.
- Барон, как вы думаете, они меня поняли?..