25 июня. 22-51. Перечитываю свои записи. С волнением перечитываю… Почему? Пока не разобралась.
Я часто смотрю в окно. Неважно, что я там вижу, главное – уйти (хотя бы взглядом) от находящегося рядом, от близкого физически и бесконечно далёкого по существу… И ведь всё чаще и чаще возникает желание каким-то образом приблизить к себе горизонт… или оторваться, наконец, от быта, в котором я зажата точно в кулаке.
Считаю я себя лучше, умнее, добрей, интересней других людей? Если да – то не намного. Меня давит не самомнение, а неудовлетворённость. И я, и другие – так слабы, так сонно-равнодушны! А если что-то нас и оживляет, так абсолютная ерунда, то, что не выходит за границы самого примитивного и пустого существования. Вот муравей весной выползает из какой-нибудь щели, чёрное зёрнышко его туловища блестит на солнце… Доволен ли он, рад ли теплу и свету? Видимо, да, но так по-муравьиному ничтожно! Мелок он сам, мелки и его ощущения. Но «психология» муравья меня не занимает. Зато убивает сходство человека с насекомым…
Василий! Вась, ты как там? Опять спишь или медитируешь? Как это у тебя так по-королевски получается взмахивать хвостом? Ты боишься смерти? Ты любишь кого-нибудь? Меня, например? Не понимаю… Видимо, ты потому и лишён дара речи, что знаешь некую тайну, дающую тебе такой покой, такую буддийскую бесстрастность!.. Ты выше нас всех, ты – по-настоящему независим…
Интересно, как долго я смогу притворяться гармоничной и невозмутимой особой?.. Один срыв уже был… Пока все восприняли тот удар сахарницей, как поступок вполне адекватный обстоятельствам. Мол, «единственная, кто не растерялась – Настя; насилие иногда можно остановить лишь при помощи насилия»… Колька – трус, он всего боится, и религия для него, по-моему, лишь превосходный способ оправдать свою бледную немочь. На тестя он без дрожи и взглянуть не может, а прикидывается, что по убеждениям своим не должен противиться злу. И хотя потом и бинтовал Леониду Кондратьевичу разбитую мной башку, а в душе ликовал, что кто-то расправился с их домашним монстром. Я видела: бинтует, а в движениях и в лице – не заботливость, а удовлетворение. Кажется, он даже улыбался мечтательно. И на меня смотрел очень ясными и благодарными глазами…
И Лизка – притворщица! Отца не любит. Может, даже ненавидит. Глаза опускала скорбно, вздыхала… Но деланно! Как мольеровская святоша. Но ведь, опять же, не укрылась от меня и брезгливость, и судорога её губ, когда она наблюдала, как Колька уводит папашу к нему в комнату, как папаша плетётся, одной рукой держась за Колю, а другой ища дополнительную опору. Он всё промахивался и голая волосатая рука качалась в пустоте, как хобот слепого слона… И когда после Лизка извинялась передо мной за отца, так было гадко, так стыдно за неё… Да! Вот эта судорога губ её была точно такой же, как у Леонида Кондратьевича, когда он смотрел в чайник, проверяя, осталась ли заварка…
Наташа просто глупа. Она мила и беззлобна, и так хороша собой, что даже и завидовать не получается… Долгое общение с ней утомляет, а без неё я скучаю. Но она глупа, глупа. Как пушинка одуванчика – лёгкая и безвольно летящая, куда ветер подует. Наташа просто забыла ту сцену на следующий же день. Или ещё раньше. Вся она во фразе, сказанной тем вечером, после ухода отца Фёдора: «А хорошо, что папашка ему не по глазу попал – не так заметно будет!» И ещё добавила: «Прикиньте, он завтра утром придёт в церковь, а под глазом – фингал. Подумают, что бухал с кем-то ночью и подрался…»
Ну а отец Фёдор… Нет, о нём напишу позже… может быть… Леонид же Кондратьевич проспался и впал в угрюмую задумчивость. Думаю, ненадолго: всё вернётся на круги своя – опять будет пить, хамничать, изредка получая от кого-нибудь по морде. Кстати, он так и не разобрался, кажется, кто и за что врезал ему сахарницей. М-да-а, папаша…
26 июня, 00-33. И вот любопытно было бы ещё разобраться, почему я совсем не вспоминаю Алексея… Не люблю его – это понятно, но всё же ведь думала о нём каждый день… До знакомства с отцом Фёдором. Что я думала об Алексее? В основном, прокручивала, как видеосъёмку, эпизоды с ним связанные. Что сказал, как посмотрел, как вышел из аудитории. Неаккуратная причёска: волосы внизу, над воротником безнадёжно-голубой рубашки торчат жиденькими клочками… и спина такая узкая, сутулая… похожа на перевернувшуюся вверх дном лодку. После нашего объяснения он ходит жалкий, угасший. А мне его абсолютно не жаль!! И это, конечно, удивляет меня саму… Неужели я до такой степени отстранилась от людей вообще? Неужели настолько очерствела? Не симптом ли это того, что я начинаю постепенно превращаться в одинокую старую стерву?.. Ух, даже в жар бросило! Надо посмотреться в зеркало…
Нет, всё нормально! Внешне, по крайнеё мере. Причёску нужно поменять как можно скорее, а так… Нет, всё нормально. Снаружи пока никаких тревожных признаков… Кстати, поймала себя на мысли: старой стервой быть не хочется вообще, но в глазах отца Фёдора – особенно… Как это понимать?.. Я хочу ему нравиться?.. Нет, лучше вовремя остановиться, а то чересчур много навоображаешь, надумаешь (это в половине-то первого ночи!)… Этак и захлебнуться недолго в своих нездоровых фантазиях!..
…и забавно, что на взгляд постороннего мой удар сахарницей оправдывается тем, что нанесла его самая «спокойная» и «благоразумная» из присутствующих! Видели бы меня мои ученики… То-то изумились бы!
Как он там сказал? «Чудо продолжает существовать, только улыбка погасла»… Не понимаю, почему мне кажется, что это было сказано именно мне, именно про меня… Нет, никак не вспомню, смотрел он на меня в тот момент или нет… Всё, иду спать!
(Продолжение следует)