20 июня. …Словом, дышалось легко и, кажется, я одна радовалась непогоде…

     Вечером, часам к шести, зашёл этот самый отец Фёдор, вихровский сосед – священник. Ему хлопотливо предложили чашку чая, начали суетиться. Я поздоровалась с ним из своего угла (моё любимое место в их доме –  уголок, где рядом с подагрически раскоряченным буфетом стоит кресло под истончившимся до паутинной прозрачности пледом). Он глянул на меня, слегка прищурился и вдруг улыбнулся с такой сияющей радостью, что я даже растерялась. Улыбка – надёжней любого паспорта. Сразу узнаёшь о человеке самое существенное. Вот улыбнулся отец Фёдор и показалось – зажглись свечи в неожиданно возникших канделябрах. Вот именно такое было впечатление – свечи вспыхнули в канделябрах! Комната преобразилась, облагородилась и сразу дачную сонливость как ветром сдуло. Мне стало неловко, что я сижу в кресле, подобрав ноги, как одалиска или Клеопатра какая-нибудь. Что-то было в нём такое… Ну, не знаю, лень сейчас искать точное слово, - некий особенный лоск, что ли… Он и чашку брал как-то необыкновенно, она сразу начала казаться дорогой, из фамильного сервиза (это обычная-то белая чашка с красным маком на боку! красный такой, как отпечаток поцелуя толстой купчихи…).

     Верующие Колька с Лизкой прямо не знали, куда им деваться от привалившего счастья. То один, то другой вскакивали и неслись за вареньем или за салфеткой. Это было неприятно, низкопробно. И я успокоилась, осталась сидеть в своём кресле, чтобы не участвовать в холопской суете вокруг отца Фёдора. Наташка же принялась подскакивать на стуле и задавать священнику такие ужасные по нелепости вопросы, что я отводила глаза от стыда. Между прочим, она спросила:

     - А вот если я в храме возьму и погашу чью-нибудь свечу – что будет?

     «Да заткнись ты!» хотела я ей сказать, а отец Фёдор вдруг вскинул брови и произнёс очень тихо и отчётливо:

     - Она погаснет…

     - И чего, значит чья-то молитва до Бога не дойдёт?- не унималась эта дурында Наташка.

     - Дойдёт, только наполовину,- бросила я из своего угла.- Или на четверть. В зависимости от того, сколько она прогореть успела.

     Все испуганно обернулись на меня. Священник же сверкнул улыбкой и посмотрел на меня с каким-то светлым одобрением.

     - Почему же не дойдёт? Вот радуется человек чему-то, улыбается, да? А тут вы идёте мимо и толкнули его… Улыбка пропала – погасла. Но ведь то, что явилось причиной радости никуда не делось. Понимаете? Так же и со свечой: кто-то поставил свечу в подсвечник, мысленно обратился к Богу (с просьбой, с вопросом или просто из желания «поговорить» с Ним) – и это уже чудесно, уже есть чему радоваться, да? А вы подошли и задули свечу… Огонька как напоминания о чуде общения человека с Богом нет. Но разве само чудо исчезло? Нет, оно продолжает существовать, только «улыбка погасла». А могла бы ещё посветить нам всем… как напоминание…

     …Леонид Кондратьевич спал у себя наверху, и все надеялись, что он уже не появится за столом. Рановато расслабились! Отец Фёдор негромко рассказывал что-то о «поисках истины», кажется, об ущербности чисто рационального познания мира. Помнится, он сказал: «Учёный педант не способен к восприятию ирреального, как реального». Тут вдруг что-то загрохотало на втором этаже, послышался тяжкий скрип половиц под нетвёрдыми ногами. Судя по звуку, наверху упала и покатилась по полу пустая бутылка. Все замерли. Чудовищно кашляя и, по привычке, бормоча матерные ругательства, по лестнице, шатаясь, как пиратский капитан, спустился лизкин родитель. Хорошо помню: я в тот момент ощутила тревогу и, вместе с тем, холодящий душу восторг. Любопытно стало, как он, этот изящный красавец, этот джентльмен-священник, поведёт себя в столь «экстремальной» ситуации. Я выступала в роли зрителя и с увлечением ждала, как разовьётся сюжет…

     Леонид Кондратьевич приближался к столу вялой, но угрожающей походкой. Всклокоченные седые волосы, майка-тельняшка – прелесть, что за папаша! Лизка с Колькой дружно окаменели, они всё делают дружно, такая уж это гармоничная пара. Наташа отчего-то заулыбалась какой-то сумасшедшей улыбкой и стала делать мне широкие глаза, точно призывая помочь. Но я сидела неподвижно, не сдерживая улыбки. Сейчас начнётся!

     Папаша осмотрел всех мутно, без определённого выражения. Смачно втянул носом, издал горлом звук, похожий на кваканье гигантской лягушки, помолчал…

     - Пап, ты проснулся?- упавшим голосом спросила Лизка.

     - Нет, бля, с луны наебнулся,- очень внятно ответил Леонид Кондратьевич и стал шарить по столу, ища себе чашку.

     Лизка вспыхнула. Колька встал и, тоскуя, стал неуверенно двигаться к тестю.

     - Леонид Кондратьич, вы…

     Я впилась глазами в отца Фёдора. А он смотрел на старого алкаша как-то неопределённо-задумчиво. Вдруг сказал довольно громко:

     - Добрый вечер. Надеюсь, это не мы вас разбудили?

     Искоса глянув на священника, папаша пробормотал нечто невнятное, выбрал, наконец, чашку покрупнее, недовольно осмотрелся.

     - Сполоснуть?- еле слышно осведомилась расстроенная дочь.

     - Си-ди-и!- скривил рот Леонид Кондратьевич.- Чай-то остался, или всё уже охреначили?

     Сердце моё билось часто-часто, я испытывала гадливость, но, вместе с тем, едва удерживалась от смеха.

     - Там, по-моему, в чайнике ещё заварочка оставалась,- жалобно пискнула Наташа.

     Подняв крышку, Леонид Кондратьевич ещё больше распустил губы и, ворча, выплеснул остатки в окно. Полез к буфету за чаем. К нему поспешно шагнул Колька.

     - Давайте я вам помогу…

     Не отвечая, старый хрыч отмахнулся, причём задел зятя по челюсти. Не сильно, но тощий Колька пошатнулся. Глаза его жалобно заблестели.

     Тогда отец Фёдор быстро и легко встал, подошёл к Леониду Кондратьевичу и положил ему руку на плечо. Тот обернулся, насупился.

     - Чего?- мрачно спросил он.

     - Вам плохо,- очень серьёзно и твёрдо произнёс священник,- вам бы лучше сесть…

     - Чего такое?! Руку-то убери, борода, плечу жарко…

     - Я отец Фёдор… Сосед ваш, помните? А вам лучше бы присесть – вот Колю задели по лицу и даже не заметили. Нельзя так, голубчик… Раз устали, так уж садитесь. Мы вам чай приготовим, не затрудняйтесь…

     Руку отец Фёдор с плеча папашиного не убирал и говорил ясным уверенным голосом, близко глядя в немигающие глаза грубияна. «Гипнотизирует?»- подумала я, но тут же осознала – нет, это совсем другое: слишком просто и спокойно вёл себя для гипнотизёра красавец-священник. В лице Леонида Кондратьевича забрезжило нечто, напоминающее мысль, оно чуть задрожало.

     - Чего «садись»? Сам в жопу катись,- отвечал он по хмельной инерции, но уже явно начиная выходить из отупения.

     Лизка всхлипнула, спрятала лицо в ладони.

     - Видите,- показал на неё глазами священник,- дочь ваша расстроилась… Зачем вы нас обижаете? Разве мы виноваты, что вам так плохо?

     - Да ты…- папаша слишком резко двинулся, потерял равновесие и едва не упал. С изумительной лёгкостью отец Фёдор обвил его рукой, поддержал и с такой виртуозностью усадил на стул, что и поверить было невозможно, что Леонид Кондратьевич весит в полтора раза больше, нежели он. Пригнувшись к самому уху папаши отец Фёдор говорил:

     - Видите? Вам же стоять трудно… И не говорите лучше ничего. Вы сами себя не помните. Бог с вами, посидите спокойно… Чаю попейте с нами, Лизонька ваша такое чудесное варенье сде…

     Дальше всё было неожиданно и страшно. Нет, такого я не хотела… Леонид Кондратьевич плаксиво сморщился и с криком «Уйди ты, внимательный!» (да-да, именно так – «внимательный»!), выбросил в сторону кулак и сшиб отца Фёдора с ног… Мы все бросились к ним. Очень смутно помню, как Коля и Лиза поднимали священника, Наташа металась, бессмысленно хлопоча руками… А я, очутившись в какой-то жуткой пустоте, смотрела на них, на отца Фёдора, прижимающего к окровавленному рту тыльную часть ладони… Очнулась я и начала соображать только тогда, когда увидела Леонида Кондратьевича лежащим навзничь, глядящим на меня глазами беспомощными и ошеломительно трезвыми. И тогда только я поняла, что только что схватила его за шиворот а другой рукой сжала сахарницу и врезала ему по башке с такой силой, что папаша опрокинулся на пол, а сахарница раскололась прямо у меня в руке…

     …Так что очень хорошо, что сахарницу я схватила именно левой: иначе сейчас и писать бы не смогла. Уф, как я устала! Голова гудит… Иду спать.

      Да, не могу ещё не добавить! Прощаясь со мной, отец Фёдор сказал:

     - Благодарить вас неловко как-то… Удивительно у вас глаза сверкали, когда вы его… стукнули… сахарная моя!..

                                                                                (Продолжение следует)