19-49. …ну и ладно, и хватит об этом!..

     Опять гляжу в окно. Облака, разорванные в клочья. Как писали раньше, «всё дышит покоем». Не поэтому ли я всегда, где бы ни находилась, машинально ищу глазами окно. Тут, на земле, грязно как-то и суетливо. А над домами – глубокая синева (сейчас, например, с примесью задумчивого сиреневого оттенка), торжественное молчание… У Лермонтова, да? – «В небесах торжественно и чудно». И у Ершова в «Горбунке»: «Что земля-то!.. ведь она и черна-то и грязна; здесь (на небе) земля-то голубая, а уж светлая какая!..» Гляжу в окно, и беспокойное тиканье в груди затихает, наступает просветление. И без зависти, с нежностью следишь за летящей там, в чистой вышине, птицей. Она летит. Она перечёркивает в полёте пространство…

     Завтра поеду на дачу к Вихровым. Там красиво: речка, лес, большой участок с садом. И ещё там очень тихо. Я вот сейчас оперлась локтем на стол, и он заскрипел. Скрип – голос дерева. Мебель иногда разговаривает со мной. Например, однажды приехала домой после трёхдневной поездки в Калугу, вошла в комнату, а шкаф – по-стариковски ахнул, и дверцы его сами собой распахнулись, точно он «руками всплеснул» или раскрыл мне объятия. Василий – тот реагировал сдержанно, только глазками моргал часто и взволнованно. А вот шкаф буквально ожил, «шумно обрадовался» моему возвращению… Скверная штука – одиночество…

     Да, на даче у Вихровых тихо. И дом у них тихий, он лишь изредка деликатно потрескивает, словно покашливает. А мебель вообще молчалива. Не у них именно, а везде. Зато деревья разговорчивы. Вот сейчас за окном они снова перешёптываются. А ведь столы и стулья – ближайшие родственники деревьев. Может, дело в том, что мебель служит человеку, тогда как деревья совершенно независимы. Молчаливость – свойство настоящих служак.

     Я так многословна в своём дневнике потому, что «никому не служу» и  имею возможность болтать сколько влезет. Были бы муж, дети – не до размышлений о «говорящих деревьях» стало бы. Но хочу ли я «служить» кому-либо или чему-либо? Вот Женя…

      Звонила Наташа, договорились окончательно, когда и где встречаемся. Впрочем, зная её, не удивлюсь, если она ещё пять раз перезвонит сегодня «уточняя детали», и ещё завтра утром пару раз звякнет. И, пока я буду ехать в метро, станет названивать на мобильный и слать безумные СМС-ки вроде «Ася! я внезапно вспомнила: на «Комсомольской» ведь два центра зала!!!!» Или «Ась! А если бы мы поехали на машине, ты бы обо мне лучше думала?» Бредятина свинячая!

     Хм, в жизни, то есть на людях, я всегда миролюбиво-спокойна, почти флегматична. Это вызывает уважение у окружающих, некоторые даже чуть заискивают передо мной. Им кажется, что я сильнее их, так как знаю нечто, дающее мне уверенность в себе и спокойствие. А наедине-то с собой я совсем другая – беспощадная, жёсткая и раздражительная. Пока меня видят, пока я ощущаю на себе «телекамеры» чужих глаз, я добросовестно исполняю роль светски сдержанной дамы. Но едва я освобождаюсь от наблюдения со стороны, подавляемая неудовлетворённость и тоска прорываются наружу, как… Ну, больше всего это похоже на то, как если бы кто-то распечатал бутылку шампанского, а оттуда ударила мощная струя жёлчи и чёрного яда!.. Я обратила внимание: в моей тетради благосклонно или просто с удовольствием я пишу о «неодушевлённом» - о небе, птице, дереве. Люди же все описываются с пренебрежением и досадой. Отчего так? Разве все они так уж нехороши? И откуда мне знать, какими они должны быть? Как вообще формируется представление о «настоящем человеке»? Под воздействием разговоров родителей – в детстве. Под воздействием книг, кинофильмов, спектаклей. У верующих ещё благодаря священникам, духовным их опекунам. Учителя в школе что-то пытаются объяснить… Но и в книгах, и в фильмах, и в нравоучительных беседах все опираются на чужой опыт, усвоенный также из книг, из нравоучительных бесед и т.п.. А что же было в самом начале? Какова была первоначальная точка, с которой начался отсчёт? В христианстве принята формула «в начале было Слово». Как я понимаю, под Словом понимается некий Высший Акт, некое Божественное Действие, давшее начало всему, в том числе, человеческому существованию. Я не сильна в религиозных вопросах, но, судя по всему, для религиозного сознания принципиально важно подчинение некой Высшей Воле, являющейся первоосновой всего. И в Библии (я её не читала, хотя и знакома с какими-то отдельными фрагментами), кажется, в форме притч сформулировано то, что угодно Создателю мира и человека. То есть – следуй правилам (заповедям) и в результате окажешься в раю. Заслужи право на райскую жизнь, как персональную пенсию – за особые заслуги и законопослушание… Скорей всего, я сейчас всё слишком огрубляю, но принцип, думаю, такой.

     Но человек по природе своей всегда будет сопротивляться любому закону, даже самому справедливому. Значит конфликт с Богом неизбежен! Не случайно же Адам и Ева нарушили запрет и угостились яблочком с того самого райского древа! Самоволие пересилило страх перед Всемогущим Властителем земли и неба!! Выходит, подчинение Высшей Воле – это неизбежно: насилие над своей собственной. Странное противоречие… Узнать бы, как его объясняют и разрешают верующие…

     Наука же толкует понятие «нравственность» как совокупность норм человеческого поведения, возникшую с целью упорядочить и защитить жизнь людей. Проще говоря, «сам живи и другим не мешай». Это более понятно, но… По такой логике, «хороший человек» - это тот, кого можно не бояться, кто не угрожает твоей жизни и благополучию. Я не представляю ни для кого угрозы (ну, разве что только несчастному Алексею Гулько нервы могу потрепать). Выходит, я хороший, нравственный человек?.. Тогда почему так тревожно и тоскливо мне бывает, едва я останусь наедине с собой? Не от одиночества ли? Не от неустроенности ли в самом приземлённо-бытовом смысле?.. Но я хорошо осознаю: если бы не существовало расхожее мнение, что в тридцать лет позорно быть одной, без мужа, разве беспокоило бы меня это? нет! в душе я не испытываю никакой потребности обзаводиться семьёй. Я никого не люблю и не желаю любить.

     Да, был в моей жизни Женя. Молодой человек с женскими ресницами и тихим голосом. Он всегда говорил вполголоса и улыбался «куда-то вниз». И ещё любил «проговаривать» стихи. Именно «проговаривать», а не декламировать. Того же Пушкина он читал вслух так, словно размышлял вслух, словно озвучивал собственные свои мысли. Со стихов-то всё у нас и началось – как в дурацком любовном романе. И его… Гадство какое, опять вспомнила его коричневый замшевый пиджак… такой мягкий-мягкий, с тонким запахом не то цветов, не то пряностей… Всё хотела спросить, откуда этот аромат… Может, сочетание замши и одеколона… или пены для бритья…

     Нет, хватит! Вот к чему приводят философствования! Вынырнул вдруг опять, как из омута, этот вялый красавчик… Но его я… Вот он меня не раздражал. И сейчас если я и раздражаюсь, думая о нём, то больше на себя… Ну да, ну да. Хотелось бы опять встретиться, поговорить. Зачем? Зачем??? Не знаю…

     Василий сверзился с гладильной доски! Дремал там, как обычно, а потом вдруг – то ли дёрнулся, то ли неудачно повернулся, и – шлёпнулся на пол. Вскочил неожиданно резво (для его-то возраста!). Пару раз встряхнул головой, ошалело осмотрелся, насупился. Медленно вышел из комнаты, как оскорблённый граф. Переполняемый самоуважением пополам с обидой. Если бы он мог – вызвал бы обидчика на дуэль. Но кого ж тут винить? Дурной сон? Собственное дряхление? Милый Васильюшка, друг ты мой ненаглядный… Хватит писать, пойду приласкаю старого моего котясика…

                                                                                                 (Продолжение следует).