Чужие дневники читать, конечно, нехорошо… Нет, не эти, интернетские, а «настоящие», которые не предназначаются для посторонних глаз. Ну, вы понимаете, что тут долго распространяться… Однако. В жизни, как известно, всё… или почти всё… так условно!.. Даже если речь идёт об элементарных правилах приличий. Если бы мне не попал в руки дневник Анастасии Н., я бы действительно много потерял. Вернее, не приобрёл бы чего-то существенно важного для меня. Того, что открыло мне и в окружающем, и в себе самом нечто одновременно пугающее и приманчивое. И очень глубокое, обычно совсем не замечаемое – как дно пруда за помутневшей и утратившей цвет водой…
Затягивать вступление не хочу. Как попал ко мне дневник этой женщины, был ли я лично знаком с ней, почему решил опубликовать из него некоторые фрагменты – объяснять сейчас не стану. Признаюсь только, что никаких угрызений совести по поводу «обнародования» этого дневника у меня нет и, думаю, не будет. А пояснений, необходимых для того, чтобы понять некоторые описываемые эпизоды, пока достаточно только трёх. Анастасия Н. – тридцатилетняя женщина, работающая педагогом в дизайнерском колледже. Живёт она совершенно одна, в центре Москвы, в старой трёхкомнатной квартире. Василий – её старый полуслепой кот. Остальное не требует, по-моему, никаких комментариев. Короче, вот что она пишет…
15 июня. Села к столу и вместо того, чтобы писать, принялась тупо разглядывать обрывки облаков. Они очень торжественно плывут по небу; по небу, кажущемуся сейчас зеленоватым… Вот опять поторопилась: почему же «тупо»?! Без определённых мыслей – это да. Без суетливых размышлений о всевозможных мелочах, которыми, как червяками, кишит обычно мой мозг. Сейчас и голова и сердце благодатно пусты, свободны от всего лишнего. Я готова созерцать, а не высматривать. И вот передо мной небо с плывущими облаками, притихшие и неподвижные деревья. Описать то, что за окном не так уж сложно, но в точности передать мои ощущения от всего этого – невозможно. Не из-за отсутствия литературных способностей (достаточно и того, что я просто умею сносно писать по-русски), а потому, что для некоторых душевных состояний не существует определений. Умиротворение? Покой? Задумчивость? Как всё это приблизительно, пошленько! Пытаться передать хоть сколько-нибудь серьёзное ощущение – всё равно что передать сложную и прекрасную мелодию, выстукивая её чайной ложечкой по чашке. Выйдет лишь пустой звон и ничего больше…
Василий дремлет, и мордочка его сжата, как детский кулачок в мохнатой варежке. Василий похож и на сфинкса, и на какого-нибудь помещика-дядюшку из русской классики. Где это я видела иллюстрацию с котами и кошками в нарядах 19-го века? Не важно! Опять смотрю в окно.
Нет, «созерцать» уже не получается: появилась мысль, которая мучает, беспокоит. Отчего звери в человеческих костюмах вызывают смех или умиление, а люди в гриме и шкуре животного – чувство неловкости, а лично у меня – отвращение? Помню, в детстве была на спектакле в театре Сац. На «Маугли», что ли… Там ползали по сцене мужчины и женщины в шкурах, с торчащими в стороны страшными ушами. Они изображали медведя, пантеру, волков. Корчили рожи, ревели… Помню ещё глаза их были густо обведены краской, и краска сильно блестела в лучах прожекторов. Какие-то алкаши с подбитыми глазами, а не обитатели джунглей! Или бомжи. Но тогда, в восьмидесятых, бомжей в Москве, кажется, ещё не было. Или были, но не в таком угрожающем количестве.
В общем, очеловечивание животного – это сказочный приём, попытка одухотворить «неразумную тварь». Наивная попытка, сродни детской игре, где осколок бутылки становится изумрудом, а кленовый лист – упавшей с неба звездой или золотым орденом. А вот если люди перевоплощаются на сцене или в кино – в животных… Как-то включила телевизор, а там показывают довольно старый фильм, где Гурченко изображает козу, а Боярский – волка. И вообще много ещё паясничало в том фильме детей и взрослых в ролях ослов, свиней, белок, зайцев. Часто артисты вызывают во мне жалость, а тут я их начала ненавидеть. Я почти физически ощутила вонь средневекового города, где устроен маскарад, гнусное шествие ликующего простонародья с козлиными рогами, в масках кабанов, в вывернутых наизнанку овчинных тулупах.
Да, пожалуй, дело именно в этом! В радостном и охотном возвращении человека в первобытное состояние, которое не может не отталкивать того, в ком сохраняется хоть капля достоинства. Не случайно же у Босха адские образы так напоминают ряженых или скоморохов. И дело не только в церковной традиции изображать демонов в виде окарикатуренных языческих персонажей (сатиров там или других каких-нибудь «козлов»). Босх отлично чувствовал, что зло – это преобладание в человеке дикого низменного начала. Но я отвлеклась…
Опять гляжу в окно. Всё уходит в сумерки. Листва ожила, зашепталась. Из форточки пахнуло свежим и тревожным ветром. Хриплым басом залаяла какая-то собака, ей ответила другая… Хлопнула дверь в подъезде. Василий вздрогнул, зажмуренные веки чуть-чуть приоткрылись, блеснули две зелёные щёлки глаз. Посмотрели на меня и опять погасли, ушли в рыжую шерсть. Который час? Мама дорогая! Уже одиннадцать! А завтра в 10-30 просмотр курсовых работ! Скорее в ванну!...
(Продолжение следует)