Я

Янковский. Мне он полюбился с детства. Помню, завораживающе действовала обложка журнала «Советский экран», там, на снимке, он сидел, облокотившись на спинку лавочки, устремив в тебя свой коронный взгляд исподлобья. Светлые глаза, полуусмешка в низу длинного худого лица, тяжёлая прядь – занавесом надо лбом. Загадочный. Волшебный. Совсем не предназначенный для советского экрана…

      «Обыкновенное чудо». Волшебник с русой бородой и узкими пальцами пианиста. Он припадал виском к книжным полкам, клал эти белые хрупкие пальцы на мерцающие корешки книг, произносил пламенный монолог, и музыка звучала тоже пламенно. Она усиливалась, рвалась в небеса, словно разгорающийся костёр. В глазах Волшебника накипали огненные слёзы…

     «Тот самый Мюнхгаузен». Там, после мучительных колебаний, любимая его кричит о том, что в пушку, из которой Мюнхгаузен должен лететь на луну, положили мокрый порох. Порох должен быть сухим, тогда, хоть и велика опасность взорваться, но есть и шанс взлететь к луне верхом на ядре. И она, любимая Мюнхгаузена, говорит – нет! почти визжит сквозь рыдания:

     - Они положили сухой порох, Карл! Они хотят помешать тебе, Карл!!...

     - Вот!- прикрыв глаза и вскинув вверх палец, выдыхает Мюнхгаузен.- Спасибо, Марта. Спасибо… Пусть завидуют. У кого ещё есть такая женщина?!

      Герой уже далёк от земли. Он уже почти там – на луне. И последнее препятствие – «ложь во спасение». И преодолеть его помогла та, кого он любит. Та, которая оказалась способной понять важность «смертельного полёта»…

      «Полёты во сне и наяву». Его героя зовут Сергеем? Кажется, так. Где-то у расплывчато-осеннего горизонта, перед мохнатой полосой леса танцуют, едят, пьют – ненужные надоевшие друзья и сослуживцы. А он стоит над обрывом. Перед ним висит канат с прикрученной палочкой. Это род качелей для раскачивания над рекой. Выждав пару мгновений, Сергей ловит пальцами конец каната, берётся обеими руками за палку, точно за крестовину меча. Вытирает щёку о плечо. Внимательный и насмешливый взгляд в сторону  веселящихся знакомых, сжатых расстоянием до размеров бабочек. Замедлившаяся, застывшая ненадолго песня внезапно с новой силой взмывает, ввинчивается в прогорклый осенний воздух, - и с нею вместе летит туда на канате Сергей…

     «Ностальгия». Помните? Он идёт со свечой через осушённую купальню. Кругом камни в кривых трещинах. Влажно и шершаво звучат его шаги по ещё не высохшим плитам. Длинное пальто. Вспотевшая прядь на лбу. В правой руке зажата свеча. Ладонь левой прикрывает от ветра заваливающийся язычок пламени.

      Герой должен перейти купальню с зажжённой свечой… Помните?

     «Крейцерова соната». Полумрак вагона. Чернота разрослась буйно, как бурьян или дикий кустарник. В ней – клочьями висят бело-жёлтые лица двух собеседников. Они обглоданы тьмой. Тусклое пятно остроносого слушателя. Взмокшее, небритое, со страдальческими морщинами лицо героя, убившего жену. Он воткнул ей нож между рёбер. Теперь оправдан и… едет куда-то. Убийца страдает, его корчит. Но он хочет всё объяснить случайному попутчику. Он наклоняет вперёд лоб. Расширяет глаза, увидевшие истину. Глаза, заглянувшие в самую глубь души своей и дотла её сжёгшие. И в раздражении на слепоту собеседника, убийца, говоря, оттягивает нижнюю губу. Голос его вибрирует, гудит, скрипит… Потрескивает, как горящее дерево. Он выдвигает лицо из мрака и, разъясняя суть случившейся трагедии, стучит указательным пальцем по столу, как по единственной верно звучащей клавише…

      Янковский недавно умер. Царство ему небесное. Были артисты хорошие, прекрасные, посредственные, запоминающиеся, примелькавшиеся… А были и такие, которые становились чем-то больше, нежели артистами. Так же, как, скажем, закатная рыже-золотая, потрясающая полоса на стене старого собора – нечто иное, не просто «свет на стене».