Б
Булгаков. Тот, который Михал Афанасьевич. Не философ. Который – «Мастер и Маргарита»…
Вот раздражает меня, сердит традиционное отношение к Булгакову, как, прежде всего, - автору романа о Мастере. Отчего так? Н-ну вот, например, был такой случай. Еду в метро, стою сбоку от дверей и читаю «Великого канцлера». Это книга с черновыми редакциями «Мастера и Маргариты». Я её прежде читал, а теперь вот перечитываю. Освежаю в памяти некоторые моменты. Есть в одном из черновиков такой, скажем, великолепнейший кусок: «На Смоленском рынке на закате солнца в подворотне произошла поножовщина по поводу брюк, купленных за вышедший в тираж лотерейный билет автодора. Человека зарезали с ловкостью и смелостью почти испанской.» Насколько я помню, в известной редакции романа ничего подобного нет. А ведь изумительный фрагментик, да?
Вот, значит, стою, читаю. Рядом нависает, зацепившийся за поручень парень с девушкой. Красуясь перед нею, он заглядывает мне в книгу и заявляет:
- Так и знал – «Мастер и Маргарита»! И чего это все сейчас бросились её читать?!
Мне в связи с этим припомнился эпизод из одного посредственного сериала о работниках метрополитена. Главный герой – состарившийся уже инженер, один из тех, кто строил первые станции метро, выходит из вагона на платформу, а мимо пробегает какой-то бойкий молодец, толкает его плечом и кричит на ходу: «Ну чё ты, папаш? Первый раз в метро, что ли?...»
На парня, разумеется, наплевать. С ним всё ясно. С девушкой его, боюсь, тоже. Но почему всё-таки меня коробит, когда, вспоминая Булгакова, непременно начинают с «Мастера и Маргариты»? Казалось бы, всё так естественно: сам писатель считал эту книгу главной в своём творчестве и т.д.. Но вот представьте себе… Вы познакомились с человеком. Человек оказался удивительным, многогранным, с фантастической силой личностного обаяния. Вы близко с ним сошлись, многому научились у него, мир, благодаря ему, открылся для вас с самых неожиданных и важных сторон. И человек данный интересен и привлекателен для вас во всех своих проявлениях, даже недостатки его дороги вам, как дороги царапины на полу в родном доме или, не знаю… трещинка в ванне. У меня в ванне есть такая трещинка, и с раннего детства она казалась мне похожей на набросанный пером автопортрет Пушкина… В общем, есть в твоей жизни человек, одухотворяющий твоё существование, вызывающий самые тонкие и нежные чувства. И вот он уходит из жизни. Проходит время, и начинают о нём говорить, писать, вспоминать… И в основном напирают на то, что он «в последние годы очень увлёкся чтением Толстого и так интересно трактовал его поздние произведения». И в растерянности, и чуть не со слезами ты хочешь крикнуть: «Да подождите вы!... При чём тут Толстой?!... Да разве это самое важное-то?!!..»
Естественно, я лично Булгакова не знал. Хоть иногда мне кажется, что я не только лично с ним знаком, но ещё и могу напрямую общаться с ним, и у нас глубокая взаимная симпатия… Но мне просто по-человечески обидно за Михаила Афанасьевича. Роман «Мастер и Маргарита», при всех его очевидных достоинствах, произведение явно незаконченное, несобранное и очень невнятное по замыслу. На философскую или мистическую притчу оно не тянет, - всё как-то сводится к гимну домашнему уюту и «покою». Тема Иешуа серьёзно не осмыслена, главы о нём читаешь, словно перелистываешь альбом с великолепно сделанными, чисто иллюстративными гравюрами. Идея Жертвы и Любви никак почти не проявляется. Что-то как-то рядом с этим, без проникновения в суть христианской идеи. Прощение конкретного человека (Пилата) за конкретное преступление (трусость) оказалось важнее, чем искупление грехов всего человечества через самопожертвование Христа.
И не совсем ясно, довольно странно, почему так жестоко расплатились за свои мелкие грешки все эти буфетчики и «босые»? Были и пострашней персонажи в то время… Нет, не надо только мне говорить: «Вы забыли, в какую эпоху это всё писалось. Не мог же Булгаков посадить в сумасшедший дом какого-нибудь деятеля с Лубянки или отправить к вурдалакам самого товарища Сталина!» Положим, Сталина отправлять к вурдалакам - и впрямь затея пустая. Он с ними и в Кремле прекрасно управлялся, да ещё и сам из них кровь сосал. Дело в другом. Булгаков, претендовавший на звание «мистического писателя», никогда, вопреки устоявшемуся мнению, им не являлся! Он был очень земной, я бы даже сказал, упоительно-земной человек. Потому-то он в «Мастере» не столько стремится восстановить справедливость, сколько сводит счёты со своими личными врагами, с теми, кто насолил непосредственно самому писателю. В частности, тому же критику Латунскому…
Так что замысел, «великий» замысел Булгакова не осуществился. Будучи типичным интеллигентом, сформировавшимся на рубеже двух столетий, не мог он сделать явный и ясный выбор в пользу церкви или сугубо научной концепции мира. Мистицизм его (в данном случае под «мистицизмом» следует понимать увлечение оккультизмом, а не религиозность) был невольным компромиссом, «третьим путём», который, по сути, никуда Булгакова не привёл. В итоге идеалом, примером райского существования, для него остался свой дом, с кремовыми или какими-то ещё шторами, с источающей уютный свет лампой на столе, со сладостными звуками рояля и т. п.. А вся эта история с нечистой силой, которую так и этак пытались и пытаются истрактовать – не более, чем формальный, довольно поверхностный приём, сродни тому, что использовался в народных сказках, когда злые духи появлялись в повествовании как обычные персонажи, отличающиеся от людей только сверхъестественными способностями. Как очень точно подметил отец Александр Мень, Воланд и его свита слишком обаятельны, чтобы воплощать в себе тёмное начало.
В общем, «Мастер и Маргарита» - не загадочный роман, а роман путаный и предельно обнажающий противоречия и слабости булгаковского мировоззрения. Мне он дорог прежде всего своим потрясающим языком, живописностью изображаемых картин и тем, в конце концов, что написал его горячо и нежно любимый мною человек. А то, что в своё время все действительно «бросились» его читать, да и сейчас, вроде бы, читают, - не заслуга философии Булгакова, а результат совпадения очень многих причин, о которых писать не стану, так как монолог мой чрезмерно затянулся.
Напоследок добавлю только, что другие произведения Булгакова, с точки зрения литературных достоинств, ничуть не слабее «Мастера», и, включая незаконченные «Записки покойника ( театральный роман)», гораздо более цельные. В них замысел и его воплощение гармоничны, поскольку автор ясно понимал и чувствовал - что он пишет. С последним же романом вышла, как я сказал, досадная путаница.
Не удержусь и процитирую ещё один фрагмент из ранних редакций: «Минут через десять примерно видели некоторые обитатели громадного дома на Садовой, как председатель правления в сопровождении двух людей быстро проследовал в ворота дома и якобы шатался, как пьяный, и будто бы лицо у него было, как у покойника. Что проследовал, это верно, ну а насчёт лица, может быть, и приврали добрые люди.»
В
Волшебство. Сразу хочу уточнить. Во-первых, поговорить мне хочется о «волшебстве» словесном, о чуде писательского языка. Во-вторых, под волшебством я разумею не то, что невозможно объяснить, а то, что объяснять не рекомендуется. О чём я? Да о литературном таланте, конечно! Сколько литературоведов и словесников анализировали, изучали, сравнивали и всячески трепали тексты больших писателей, а ведь «чудо толстовской прозы» или «чудо набоковского стиля» так и остались неразгаданными. Можно, например, подсчитать количество глаголов на одной странице у Гоголя и сравнить с количеством глаголов у Чехова. Даже можно сделать какой-нибудь любопытный вывод из этого. Но волшебство тем и отличается от фокуса, что его ни вычислишь, ни повторишь. И слава Богу!
Однако, изучение ремесла, технических приёмов и профессиональных тонкостей - само по себе полезно и любопытно. Простой эксперимент: беру сейчас наугад любую хорошую, мастерски написанную книгу и открываю первую попавшуюся страницу…
Взгляд выхватил внушительной толщины том с произведениями Хармса. Он оказался самым «из ряда вон выходящим» на книжной полке. Действительно, он словно бы выдавливался из других книг, стремился высвободиться из слишком тесного для него строя. Как и обещал, вслепую выбираю страницу. Читаю. Это фрагмент монолога Факирова из маленькой пьесы без названия.
Проэкт «Земля Многообразна»,
я в Академию носил.
Но было пасмурно и грязно
и дождик мелкий моросил
И мой проэкт постигла неудача,
он на дожде насквозь промок,
его прочесть была великая задача,
и в Академии его никто прочесть не мог.
Пойду сегодня к Хвилищевскому
Он приобрёл себе орган.
Послушаем Себастиана Баха
и выпьем чай с варной морожкой.
Где трость моя?
И где папаха?
Нашёл.
Теперь пойдём, свернув табак собачей ножкой.
Да… Как забавно совпало: в главе о волшебстве сама собой, «случайно» возникла длинная сутуловатая фигура в клетчатых бриджах и с трубкой в зубах – Даниил Иванович Хармс. И сразу же первое чудо – полное пренебрежение пишущим нормами орфографии и пунктуации. Второе чудо, к которому я привык давно, ещё в детстве читая стихи и прозу Хармса, - совершеннейшая абракадабра, а в то же время – наисовершеннейшая абракадабра. Кто усомнится, что «чепуху» эту писал очень серьёзный и большой поэт? Это вам не конструктивистские нагромождения поэтов, желающих сказать хоть что-нибудь…
Раньше бы разобрал этот фрагмент построчно, но вам повезло: я обленился и ещё ослаб от паршивой инфекции. Но вот разве не проступил для вас, как для меня, сквозь неровный, реющий, как флаг на мачте, столбец текста образ чего-то прохладно-петербургского, веющего астральным ветром, «академически»-чудаковатого? Не припомнился ли вам Андрей Белый, с его летящими по страницам, бесплотными, лоскутам вьюги подобными, профессорами? И при том сколько лёгкого, изящно насмешливого, элегантного, - как поворот на щегольских каблуках!
Да-а, повезло. Сразу идеальный подвернулся пример литературного волшебства!...