5

     - Нет, я всё же не могу понять, отец Фёдор, сходятся, женятся, живут вместе… А зачем? Много вы видели счастливых семей? Вот ещё рожают… И довольно многие этим увлекаются… А детишек вообще-то жалко. Много они хо…

     - Простите, что перебиваю, но эк вас на семейном вопросе заклинило! Может, вы о чём-то другом сказать хотите, но не решаетесь?

     - И о другом хочу, и об этом…

     - Ну, попробуйте тогда «о другом»…

     - Смысла мало во всём этом… движении жизненном. Жизнь течёт, меняются моды. Открывают что-то, что-то забывают… А вот становятся ли лучше люди? Совершенствуется ли род человеческий? Если нет – зачем тогда и существовать ему? Если да – что же никто этого не замечает?..

     - Это вы чересчур издалека начали, голубчик… Видимо, вас беспокоит, почему лично вы не меняетесь в лучшую сторону.

     - А думаете, изменился бы сам – более терпимо относился бы к роду человеческому?

     - Сами знаете, что так оно и было бы. И не в том, по-моему, проблема, голубчик, что, не имея семьи, невозможно понять, в чём её значение, а в том, что при мрачном, «нелюбовном» взгляде на самого себя, - невозможно светло и с любовью смотреть на людей и на мир Божий. Вы ведь сами часть этого мира. И без вас он неполный, ущербный…

     - И без маньяков-преступников – тоже ущербный?

     - А вы зря смешиваете людей с маниями и преступлениями. Злое, разрушительное – не от Бога. Людям даны невообразимые возможности. В том числе: возможность свободного выбора между добром и злом. Видите, до какой степени нам доверяет наш Создатель? И для человека, для Создания Божия, преступления не являются чем-то естественным, органичным. Они, эти преступления, порождаются тёмной и неразумной стихией, которой мы противостоим всю жизнь. Да, не у всех получается противостоять. Но не будь этих несчастных «маньяков-преступников», как бы мы узнали, насколько отвратительно зло? Значит, и в их существовании есть определённый смысл… Только люди эти действительно несчастны, потому что их человеческая (а значит и божественная) сущность искажена, до неузнаваемости изуродована… Но довольно рассуждений, они нас от самого главного отвлекают. Вы когда себя любить-то начнёте, бессовестный?! Когда, наконец, поверите, что через вас в мир может что-то доброе придти? Это ведь и есть настоящий соблазн: сесть, сложив руки, и заявить – я, мол, смоковница бесплодная, ничего от меня хорошего не ждите. А Христос-то потому и проклял то злосчастное дерево, что было оно только деревом, и не могло зацвести раньше положенного срока. А от нас, от живых людей, можно и должно ожидать чуда цветения в любой момент! И плоды нашей веры появляются независимо от погоды, времени года и прочих внешних условий. Смоковнице не дано чудо свободы и осознанного существования! А вам – дано!! Тут один прихожанин мой всё деревце это жалел. «Не пойму,- говорит,- зачем его Спаситель погубил!» Я ему и сказал в сердцах: «Да чтобы вы, голубчик, поняли, наконец, что нельзя природу больше ближних своих любить!» Он всё природой восхищается… Каждые выходные за город таскается, траву и жуков фотографирует… А детьми своими, кстати, заниматься у него времени нет! А у сына его…

     Нас прервали. Вернее, прервала - подбежавшая пигалица лет семи. Белый в красных маках платочек, хитрющая курносая мордочка и пара масляно-чёрных, горящих жизнелюбием глаз.

     - Здра-а-асти, отец Ф-ё-д-о-р!- с самым чистосердечным жеманством протянула она, ухватив священника за руку, прижимаясь к нему и заглядывая в глаза. При этом с фантастической виртуозностью она умудрялась лукаво коситься и на меня, дабы и от меня получить полагающуюся порцию внимания.

     - На-а-астенька, ангел мой!- просиял отец Фёдор.- Как же я без тебя скучал!

     - А уж я-то как!- в тон ему ответила маленькая кокетка и уткнулась носом в рясу.

     Отец Фёдор лёгким быстрым жестом перекрестил ей головку, точно отогнал рукой все возможные напасти, могущие причинить ей вред. Принялся гладить Настю по платочку и спине.

     - Мама и папа где? В храме?

     - Где же ещё!- бойко отозвалась чудо-девочка.

     - Как они поживают?

     - Хорошо-о-о, мама скоро родить будет. Папа… это самое… на работе шею ломает. А бабушка уже не такая злая, я её больше никогда Бабой Ягой не называю! Это ведь грех!!!- и она сурово подняла вверх указательный пальчик.

     - А Никитка как?

     - А Никитка вам во чего просил передать! Только это секрет!- звонко крикнула Настя и, выхватив из-под юбки измятую бумагу, сунула её отцу Фёдору.

     Тот, улыбаясь, поднёс к лицу рисунок. В лице его вдруг зажглось беспокойство, потом оно прояснилось и стало… Да, батюшка был очень красив. Это, кстати, вызывало подозрительность и недоброжелательность со стороны безгубых церковных старух. Но сейчас… Сейчас у меня замерло дыхание от того, как преобразился, как невыносимо прекрасен стал отец Фёдор. Эх, взглянул бы на него сейчас кто! Сразу бы понял, что Бог есть!

    - Вот,- опомнившись, несколько растерянно сказал он мне, протягивая рисунок,- посмотрите… Подарок…

     Я взял листок. Справа и слева цветными карандашами коряво, по-мальчишески неумело, нацарапаны были два ангела, один – в тёмно-фиолетовом, другой – в жёлтом одеянии. Они с двух сторон держали свиток, на котором старательными прописными буквами было написано: « Дорогому Атцу Фёдору! Я вас помню!» Внизу чернела крупная голова с зелёными, ярчайшего цвета глазами, аккуратно заштрихованной бородой, а ниже, на узких плечиках – крест на толстой золотой цепи. Одним словом, - самый натуральный отец Фёдор!

     - Так он тогда на лавочке в церкви… портрет мой рисовал!- прошептал священник и глянул на меня с укоризной.- А вы – «зачем детей рожают?»… Бессовестный…

     А из церкви на крыльцо вышли Александр и Анна Топтуновы. Евгении Михайловны видно не было. Никитки – тоже. Потом я разглядел: он, помирая от смущения, прятался за спинами родителей. Увидев нас, Александр весь подобрался и строго крикнул:

     - Настасья! Сейчас же ко мне!

     Мне даже послышалось – «к ноге!». Девочка взвизгнула и вприпрыжку помчалась к своим. Сонная и бледная Анна, с трудом уже передвигавшаяся со своим тяжёлым животом, вдруг отстранилась от мужа и крикнула неожиданно громко, истерично, словно её за волосы дёрнули:

     - Хватит! Надоело всё! Хватит!

     Её качнуло, перепуганный муж подхватил её под руку, зашептал ей что-то.

     - Не надо! Не надо!- громко, нестерпимо громко, выкрикивала она.- Пусть она с ним! Пусть! Не трогай её!!!

     Кто оборачивался, кто замирал на месте. Конечно, подлетели две-три проворные бабки. А мы с отцом Фёдором стояли, как вкопанные. Не отрывая глаз от беременной, бледной, истошно вопящей женщины, стянутой бледно-сиреневой курточкой…