5

 

 

     Служащие у Юсупова солдаты пеленали труп Распутина в занавеску. Наверху, в кабинете, Пуришкевич приводил в чувство невменяемого Феликса. Последний сидел на кожаном диване, ловя что-то дрожащими руками, и твердил без конца: «Живой, живой, живой, живой!...» Владимир Митрофанович сунул ему под нос стакан с водой.

     - Князь! Выпейте воды. Выпейте, будет легче.

     Феликс уставился на стакан и вдруг крикнул, отпихнул его, расплескав воду, и, откинувшись на спинку дивана, стал судорожно и часто дышать, выкатывая безумные глаза. Пуришкевич растерялся.

     - Полно, голубчик. Успокойтесь…

     Выплеснув остатки воды на ладонь, он крепко припечатал её к горячей лысине. Отдёрнув портьеру, в кабинет заглянул камердинер в гимнастёрке, перехваченной чёрным ремнём.

     - Ваше превосходительство, пришёл городовой.

     - Зачем пустил, болван?!- топнул ногой Пуришкевич.

     - Он говорит: выстрелы в участке услышали. Начальство потребовало у него объяснений по телефону. Он говорит, что обязан доложить о происшествии…

     - Проклятье! Ладно, зови его сюда.

     Появился городовой с шашкой на боку. Коснувшись указательным пальцем усов, он негромко кашлянул, но не успел и слова вымолвить: Пуришкевич подлетел к нему и тончайшим голосом воскликнул:

     - Служивый! Ты любишь Россию?!

     Служивый крякнул и раскрыл рот.

     - Отвечай, любишь или нет?!

     - Так ведь…- забормотал городовой.

     - Если любишь, должен знать, кто перед тобой стоит. Знаешь? Я – член Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич! А этот барин кто?- Пуришкевич ткнул пальцем во всхлипывающего Юсупова.- Отвечай, когда спрашивают!

     - Так ведь… известно… его сиятельство…

     - Так. Верно! Мы с его сиятельством любим матушку Россию. Ух, как любим!- Владимир Митрофанович поднял насмерть сжатый кулак.- Мы за царя и отечество животы свои положить готовы. А ты?! Ты готов?!

     - Я, вашество, городовой,- плачущим голосом ответил служивый.

     - А кто России первый враг? Кто её германцам продаёт? Кто царя нашего поганой настойкой опаивает, чтоб безнаказанно глумиться над святым народом?! Говори, собачий сын, кто?!!!

    - Господи!... Распутин что-ли?

    - Браво! Ай, молодец, служивый!

     И Владимир Митрофанович вонзился бородой в отпрянувшего городового и трижды поцеловал его в твёрдые холодные щёки.

     - Радуйся, братец! Нет больше Распутина! Мы его пристрелили сейчас. Ура!

     Ожидаемый восторг не осветил деревянное лицо служаки. Шмыгнув носом, он снял шапку, перекрестился и глухо сказал:

     - Слава те, Господи! Царство ему небесное… Так начальству-то, что доложить, вашество?...

    Пуришкевич увял. Жалобно покосившись на Юсупова, который вроде бы даже пришёл в чувство, он всплеснул руками и горько произнёс:

     - Ну что за народ! Ему говоришь, что главнейшего врага убили, а он… Эх, санкта симплицитас! Вот уж истинно нет пророка…- посмотрев ещё раз в лицо городовому, Пуришкевич вздохнул и вяло осведомился:- Стало быть, выдашь нас?

     - Ежели без присяги, то конечно… того… не скажу. А коли на присягу поведут… Сами знаете… Грех на душу не возьму.

     Помолчав, надел шапку и вышел. Пуришкевич постоял секунду в оцепенении и бросился за ним. Юсупов закрыл лицо руками и зарыдал.

 

 

             

                                                                        6

 

 

     Закрытое авто с заговорщиками и телом Распутина ехало к Петропавловскому мосту. С этого моста должны были сбросить в прорубь спелёнутый труп. За рулём сидел великий князь. Рядом – поручик Сухотин. Дмитрий Павлович смотрел вперёд, руки его подрагивали на руле. Перед автомобилем двигались белые конусы света от фар. В конусах плясали звёздочки снежинок.

     Сухотин курил папиросу, косо поглядывая на неподвижный профиль великого князя. Сзади, справа, сидел доктор Лазоверт в нелепой шапке с наушниками. Доктор что-то шептал одними губами, и неясно было, что это: молитва или слова какой-нибудь пустейшей шансонетки.

     Рядом, прямо на трупе, разместился камердинер Юсупова (сам князь не в состоянии был ехать). Если машину подбрасывало, солдат бережно придерживал рукой труп и, кротко улыбаясь, оглядывал своих попутчиков.

     Слева ехал Пуришкевич в военной папахе и шинели. На ухабах спелёнутое тело тыкалось ему в ногу, и Владимир Митрофанович брезгливо отодвигался.

     Ветер усиливался. Позёмка кружила снег над синими сугробами. Свет фонарей казался размытым и трепетным. Петроград был спокоен и угрюм.

     - Который теперь час?- спросил Пуришкевич.

     - Очень поздно,- отозвался поручик Сухотин.

     - А если точнее?

     - Господа, давайте помолчим,- подавляя раздражение, сказал великий князь.

     Сухотин усмехнулся и отвернул лицо. Тут машину тряхануло так, что камердинер чуть не упал.

     - Эк его!- пробормотал солдат и выругался шёпотом.

     Автомобиль уезжал в ночь.

 

 

 

        Июнь 2001 года