4

     Когда великий князь, Лазоверт и переодетый для отвода глаз Распутиным Сухотин уехали на Варшавский вокзал, где надлежало сжечь в санитарном поезде одежду Григория, Феликс и Владимир Митрофанович остались наедине. Разговор не клеился. Пуришкевич захотел было выпить вина, но в голову моментально вполз Распутин, свесивший чёрные патлы над рюмкой с отравленной мадерой. И Владимир Митрофанович раздумал пить. Феликс всё потирал руки, притопывал лакированным сапогом, и глаза его смотрели неизвестно куда.

     - Вам надо бы отдохнуть, князь,- сказал наконец, Пуришкевич, наскуча его присутствием.

     - Да, пожалуй…

     Феликс ушёл на половину своих родителей.

     Закурив сигару, Владимир Митрофанович начал шагать по кабинету. Он думал: «Готово. Кончено. Он лежит там внизу совершенно мёртвый. Борода кверху, пуля в сердце. Так-с… Я спокоен? Да, абсолютно спокоен. Спокоен и очень доволен. Теперь государь вне опасности. Остаётся только очистить правительство от накопившегося дерьма, снять нескольких министров… Теперь это можно сделать самым великолепным манером! И уже тогда всё закрутится по-иному. Запляшут жиды и немцы на адской сковородочке! Х-хе-хе… Ф-фу, пепел уронил на стол!»

     Смахивая пепел, Пуришкевич заметил на столе свой «соваж». «Спрячу в карман на всякий случай»,- решил Владимир Митрофанович. Сунул револьвер в глубокий карман бриджей и медленно вышел на лестничную клетку. Прислушался. Тихо. Поскрипывает старое дерево винтовой лестницы. Стенной светильник распространят тусклую желтизну. Тишина…

     Внизу открыли дверь в столовую. Владимир Митрофанович вытянул шею, напрягая слух. Светильник выхватил из полумрака выдвинувшуюся над перилами мышиную голову Пуришкевича с маленькими прижатыми ушами, чутким носиком и рыжеватым топориком бороды. Потом загремел опрокинутый стул, и, постепенно нарастая, из подвала взмыл кверху потрясающий звериный рёв. Вслед за ним послышался разрываемый ужасом вопль Юсупова.

     Пуришкевич вытаращил глаза. Кто-то внизу толкнулся в дверь, застучал сапогами по ступеням. Кто это?... Юсупов!... Идеальный пробор разрушен – надо лбом торчит отчаянный вихор, мундир растерзан, в голубых глазах плещется небывалый ужас.

     - Пуришкевич! Стреляйте! Стреляйте скорее! Он жив!- и Феликс провалился куда-то в лестничную пустоту.

     Сжимая «соваж», Владимир Митрофанович кинулся по ступеням вниз. Распутин действительно был жив. На четвереньках, по-обезьяньи, Григорий дополз до двери во двор, упал на неё и вылетел на улицу. Скаля зубы, Пуришкевич бросился за ним следом.

     На улице, в чернильной синеве ночи, бежал, нагибаясь вперёд, человек в рубахе, щедро расшитой праздничными васильками. Голубой снег трещал, разрываясь под сапогами Распутина. Голые деревья страшно растопыривали чёрные ветки. Почуяв преследователя, Григорий обернулся, увидал фигуру с револьвером и завопил, захлёбываясь в плаче:

     - Феликс!... Феликс, всё скажу царице! Узнает мама!...

    «Это он меня за князя принял»,- догадался Пуришкевич и странно улыбнулся. Подняв на бегу «соваж», Владимир Митрофанович выстрелил. В ту же секунду ожесточённо залаяла собака. Ей ответила другая, третья…

     «Точно как на охоте!»- мелькнуло в голове у Пуришкевича. Распутин продолжал бежать, вдавив голову в плечи. Опять выстрел. С хрустом отлетела, сорванная пулей ветка. Григорий согнулся ещё больше и с поразительной скоростью помчался вдоль чугунной решётки к незапертым, полураскрытым воротам.

     «Промах! Опять промах! Что же это делается?! Уходит, уходит, сукин сын!» Пуришкевич остановился, вонзил зубы в левое запястье, не разжимая челюстей, поднял натянутую струной правую руку, выстрелил третий раз. Словно наткнувшись на невидимую преграду, Григорий качнулся назад и замахал руками, как в пьяной пляске. Боясь упустить удобный момент, Владимир Митрофанович в четвёртый раз нажал спусковой крючок. Распутин повалился лицом в снег.

     Пуришкевич подбежал. Его жертва ещё дёргала затылком, силясь подняться. Тогда Владимир Митрофанович тоненько застонал и, ощутив сладостную пустоту в сердце, ударил лежащего каблуком в висок. Распутин ухнул, зашевелил пальцами, хватая снег. Левый сапог его поехал по земле, прорезая глубокую чёрную борозду, и остановился. Всё было кончено.

     Пуришкевич впервые ощутил острый морозный воздух. Вздёрнув плечи, он круто повернулся и быстро зашагал к дому.

      Продолжение следует