Перечитываю свой «Новый цикл»… Около пяти миниатюр требуют дополнительной шлифовки. Но я останусь глух к их вполне законным требованиям. Уподоблюсь президенту, величественно игнорирующему нужды народные… К делу!...
Вот вы, батенька, художник… Стало быть, часто выставки посещаете… Или нет? Или нет. Сказывается хроническая усталость от бесчисленных разочарований. Собираешься, едешь, ходишь часа полтора по залам, где звенящая акустика и практически нет места, где бы присесть… А эмоций, как вина в некоторых «приличных» домах, - на пару глотков. Какое там «опьянение»! Т-та-ак… В лучшем случае – привкус во рту на пятнадцать минут и легчайший туманец, накрывший часть мозга. И растает он быстро, ещё по дороге к метро…
Преувеличиваю, конечно… Вот в Музее изобразительных искусств (не в том, главном, с уходящим ввысь фронтоном, а в том, который рядом, где были частные коллекции), висит один пейзаж… Названия не помню. Имени автора – тем более. Небольшой такой пейзажик – центр Парижа начала 20-го века. Кажется, в названии присутствует слово «ночь», хотя, по ощущению, это облагороженный осенью светло-серый рассвет… Да-а…
Мокрая мостовая, отражающая ноги прохожих. Проступившие в сыром воздухе два-три прямоугольника вывесок. В этой холодной ночной (или рассветной) дымке цвета их звучат по-новому, не как обычно. Сравнимо с моментом, когда весь оркестр умолк, и в глубоком беззвучии вдруг заиграли лишь флейта и, скажем, виолончель… Помнится, там, в пейзаже, ещё есть пунцовое пятно то ли женского платья, то ли маркизы над входом в кафе… И поймавшая неведомо откуда луч света, внезапно вспыхнувшая кокарда на кепи полицейского…
Умирая, крёстная моя Маша, «завещала» нам отца Октавио. Предвидя то, что после её ухода мы окунёмся в бездонную пустоту. Октавио - духовный отец моей крёстной, мексиканец, иезуит, ректор Института философии, теологии и истории св. Фомы. Потрясающий священник… Невыносимо тяжко стало после того, как напечатал предыдущее предложение. Что оно может объяснить?!! Да и воз-мож-но ли в двух фразах, даже самых вдохновенных, передать силу света, хлынувшего в жизнь тех, кто был с ним знаком? Бывают гениальные творцы: учёные, художники, поэты. Октавио же был гениальным пастырем. Когда я общался с ним в его институтском кабинете, Христос становился физически осязаемым. Христос обнимал тебя, прижимая к Своей груди…
В книжке воспоминаний кто-то написал, что пришёл к Октавио в кабинет и увидел ошарашивающе неканонический крест на стене. Он был без Спасителя и, что совсем уж возмутительно, - расписан радостными цветочками. Человек только охнул, увидев… такое… Октавио заулыбался.
- Чьто?
- Отец Октавио… А где же Христос??
- Он воз-скрес,- с шелестящим акцентом ответил Октавио.- Он сошёл с креста… Он теперь с нами. И в чезть этой радости, э-э-э… крезт зацвёл…
Октавио умер полтора года назад…
Белая гвардия – это не просто МОЯ тема. Без неё моя личность была бы неполноценной, что-то существенное было бы отколото… Первое осознание этого пришло лет в пять, когда я сотни раз опрокидывался на диван, подражая падению смертельно раненного Турбина из чудесного фильма Басова.
А последнее подтверждение сказанному было только что, когда я, пробегая глазами книжку воспоминаний об Октавио, вместо «благоговейная сосредоточенность» прочитал – «белогвардейская сосредоточенность»…
Отец Октавио Вильчес-Ландин.
