Я устал сегодня. И лучше бы, вероятно, совсем не писать, но, по привычке, тороплюсь закончить начатое. Всё боюсь, что вдруг потом, когда отложишь, такой возможности уже не будет… Проклятый невроз!
Думал сегодня, существует ли какой-то принцип отбора тех или иных воспоминаний, запомнившихся сцен, впечатлений. Принцип один – пишу, что именно сейчас, сию минуту, приходит в голову. Вот и весь принцип отбора. Для чего пишу? Или правильней спросить, для кого?... Неясное свеченье впереди…
На первом и втором курсе художественного училища бегали с приятелями во двор, упражняться на турниках и брусьях. Вот, действительно, особенность юности: грязный снег тогда пахнул чем-то сильным и радостным. И железная палка турника, резавшая мёрзнущие ладони, вливала уверенность в мышцы, когда, обмирая, ты перекидывал через неё шестнадцатилетнее тело. А потом – соскок на твёрдо утоптанный снег, и почти всегда – острая боль в пятке и стопе, точно ступил на битое стекло. И дух захватывающая радость, пронзающая, как морозный воздух…
И потом – назад, в училище. Души и куртки нараспашку, от избытка сил дёргаешь дверь и не входишь – влетаешь в вестибюль. Кажется, дверь со стеной, там, сзади, валятся навзничь, а лестница на второй этаж сама бежит навстречу, раскатывая под ноги ступени…
Театр-студия французской пьесы, «Театр Апреля». Главное, чем одарила меня юность. Я был там художником-декоратором… Важно сейчас удержаться от увязания в мелких ямах подробностей, вычленить что-то одно, один снимок из вороха, прорывающего громадный пакет…
Да хоть это! Белёсо-серый день. Район где-то рядом с метро «Ленинский проспект». Его никак не красит холодная весна. И прямо из геометрического лабиринта улиц и казённых зданий – в квартиру, где тепло, где даже скоро будет жарко: впервые я тогда отведал водки. Меня встречает мерцание жёлтых, как у оборотней, глаз двух крупных псов. Над ними – преувеличенная радость остроносого хозяина – Димы Ч.. Шагаю в комнату. Где ж французы? Меня ведь пригласили «на французов»!... Да, вот они: хрупкий голубоглазик и маленькая, как пирожок, девушка в очках. Вот те и «вивляфранс»… Но зато над столом реет, как знамя, уже набравший градус режиссёр наш – Кира. Он главенствует, в широких жестах его тяжёлых рук – стремление обнять, прижать к могучим створкам грудных мышц, всё, что сидит вокруг бутылок и тарелок. Его веки хмельно полуприкрыты, в кривой ухмылке нечто не то раблезианское, не то колабрюньонское… А левее сверкает улыбками наша пара красавцев: распираемый мускулами и смехом актёр Костик и его пассия Таня, с внешностью преображённой счастьем Мирей Матье… Я обмираю от восторга: не, всё нормально… вот они настоящие французы!... Наши французы, блин!..
А первой любовью была наша актриса Сонечка. И первый раз я целовался именно с ней. Она не отвечала мне взаимностью, задумчиво уступала моим ласкам. Я бы даже сказал – меланхолично. Впрочем, во время первого поцелуя её разбирал смех… Уж-ж-жасно неудобно целовать хохочущую девушку!! Даже чисто технически… Помню-помню, её заливал свет фонаря, она заливалась светом и смехом, а я… Вот написал бы из щегольства, что «заливался краской», да истина дороже… Не заливался я, а пытался влиться в первую мою, такую грустно-смешливую, любовь…
1. Сонечка. Рисунок периода влюблённости.
