…и, в конце концов, пускай это будут всего-навсего «заметки на полях»… Или, я не знаю… н-ну, скажем… попытка реставрировать некоторые впечатления, беглые штрихи к автопортрету… Короче, набирайтесь, граждане, терпения!...

    Я ещё совсем мал. Но есть сознание, что моё «я» значительно больше младенческого тельца, которому кроватка с деревянными прутьями – если не целый корабль, то, по крайней мере, - плот, медленно плывущий в мглистом и, одновременно, искрящемся полумраке…

    И наискось, справа от кроватки, в дальнем углу, прямо на полу, - лампа в виде трёх раскрывающихся тюльпанов. Они, эти тюльпаны, безусловно, живые: они выдыхают тёплый жёлтый свет. Они непонятны, таинственны и одушевлённы не меньше меня самого. И гораздо могущественней – они умеют выдыхать свет. Они преисполнены жёлто-розовой тайной. Они ободряют меня, дарят небольшой, но прекрасный, плавящийся в нижнем правом углу опасной темноты – квадрат света…

    Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Итальянский дворик. Мраморный Давид работы Микеланджело. Его бело-охристая громада вырастает из чёрного терновника находящейся рядом готики, возносится над гробницами и бюстами, преобладает даже над исполинскими всадниками Донателло. Страшны (особенно для детского восприятия) те матово-чёрные угрюмцы: доспехи, скулы, челюсти, преувеличенная, давяще-убедительная мускулатура конских ягодиц и ног. Чудовищные верёвки жил на вороных мордах… А всё же выше всех – бело-золотой Давид, глядящий в сторону, взглядом своим уводящий тебя от панцирей и шлемов земных владык… Ведь, в сущности-то, что? Сильный и чем-то встревоженный юноша чуть повернул голову, всматриваясь в даль. А вот вместе с этим поворотом головы точно двинулся мощнейший рычаг, - и гробницы с памятниками отступают, вытесняемые Божественным Светом…

    Мы с братом Севой стоим в церковном дворике возле бокового выхода. Мама ещё в храме. Служба не кончилась. В прямоугольнике дверного стекла дрожание свечных огоньков. Доносится молитвенное пение. Там, внутри, запах ладана, голубые спирали дымов, багрово-золотая торжественность. А во дворе прохладно и сыро. Томит ожидание, томит ощущение временной оторванности от священнодействия (нас вывели из храма, чтобы мы не утомлялись от долгого стояния в духоте), мы ждём маму, Машу (мою крёстную), а потом вместе будем ждать, когда из того же бокового выхода появится наш духовный отец – протоиерей Всеволод, сопровождаемый и поддерживаемый за локти «приближёнными лицами», от которых он, кажется, сам утомлён, но без которых в его возрасте уже не обойтись.

    Откровенно говоря, зверски хочется домой. Но, вместе с тем, я глубоко-глубоко сознаю, насколько важно дождаться отца Всеволода и получить его благословение. Седая борода и чёрная скуфья… Лицо, ставшее малоподвижным от недугов, но в застылости его – нечто особенное, одухотворённое… В нём много сходного со старцем Никодимом из «Положения во гроб» всё того же Микеланджело.