А это фрагмент из прошлогодних записей (июнь 2010-го года).

«Читаю сейчас роман Глеба Алексеева «Подземная Москва». Вещь и по сюжету и по стилистическим особенностям типичная для 20-х годов. Быстрая смена сцен напоминает современную специфику киномонтажа. И язык намеренно усложнённый, авторы того времени презирали банальное «он встал и подошёл к окну». У них выходило: «утомившись длительным сидением, он вытолкнул себя из кресла, двинулся навстречу полному очищающей мозг небесной голубизны окну»… Или же короче, хлеще: «от кресла – бросок к окну, взгляд рыщет в полуутонувшем в листве пейзаже»… Нагромождение бытовых деталей, доскональное изучение грандиозной свалки, в которую обратилась нэповская Москва. Быт, пошленькое прилязгивание и скрип вещей и вещичек сопровождают героев, где бы они ни находились. Ты постоянно слышишь этот тошный аккомпанемент, безобразный оркестр, где звенят кастрюльные крышки, взвизгивает трамвай, грохочет зацепленное ногой корыто.

Пишущая братия ненавидит плодящиеся по кухням и комнатёнкам вещи. Вещи размножаются на глазах, заполняют всё пространство, и человеку тесно среди них, его тянет на улицу, где примерно та же картина: от края до края Москва превратилась в барахолку. Война, революция, война… голод, экспроприация, треск инквизиторских огней, в которых чернеет и корчится разломанная мебель и книги… Нищета обесценивает предметы роскоши, мешок муки становится объективно дороже любого, самого полного, собрания сочинений. Но приходит, является в нагло сдвинутом на ухо канотье – нэп. Атмосфера меняется, и тогда вещи оживают, дождавшись своего часа, и грозно идут в наступление…

Интервенция кастрюль. Возвращение из ссылки исполинской кровати с широким полукругом зеркала в спинке. Скрип, возможно, самостоятельно присеменивших ботинок «джимми»… «Мы вернулись,- кричат вещи,- город наш! Город наш!» Неприкаянные стоят на голой земле кальяны с канделябрами. Их сбывают с рук дворянские недобитки. Кто оценит бронзовые завитки и тиснёную кожу старых этих предметов? Хищно выхватит бесцветно-маслянистый взгляд нувориша «изячную вещицу», отслюнит пухлый палец пару лохматых и сальных купюр, а затем… сунет под мышку и поволочёт к себе тонкой работы изделие, как волокут кочевники взятых в полон бедолаг… И это ещё ничего, это ещё жизнь, а те, сожранные огнём, в пепел обратившиеся – от вас и следа-то не осталось…»