1970-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Ничего особенного…

   Ничего особенного. Площадь практически не изменилась. Н-ну, если только присмотреться…

   А присматриваться как-то не тянет. Тот же Ленин здоровается с облаками, тычет им ладонь, годами ожидая небесного рукопожатия. Так же ездит со звоном трамвай. Там, подальше, где плещется флаг над горкомом, выросли кариозными зубами несколько новостроек. А вообще…

   Красит зелёною краской парапет тротуара в меру поддатый рабочий. Окунает в ведёрко лохматую кисть и ведёт ею по перилам. Тащит по ним ядовито воняющую жижу.

   Кстати о новом! На углу появился табачный киоск. Сейчас двое стоят, покупают себе сигареты. Один в джемпере и зауженных брюках. Лет примерно тридцати пяти. Больше, клянусь!, ничего не прибавишь… Другой - чуть помоложе; короткий плащ, светлые волосы вздыбились надо лбом. Если кому интересно – обувь коричневая…

   Изредка проезжают машины. На одном из фасадов - щит приличных размеров с портретом генсека. Лицо добродушное и моложавое. Богатырские брови и ямочки на щеках. Портят вид только чёрный нескладный пиджак и жёлтые звёзды наград. Ему бы, скорее, подошли ковбойская шляпа и кожаный жилет. А что? Типичный штатовский фермер в возрасте…

   И, понятно, красные лозунги и снова Ильич – в смысле, Ленин. Генсек-то тоже Ильич. А то -  Ленин. И снова куда-то шагает на плакате, прижав кепку зачем-то к груди…

   В застеклённой витрине стоят манекены: мужчина в костюме, женщина в костюме и мальчик (видимо, их сын) – тоже в костюме. На них никто не смотрит. Равнодушно проходит мимо женщина в светлом плаще и косынке, катя перед собой беззастенчиво-голубую коляску. Не заинтересовалась застывшей семьёй на витрине и влюблённая пара. Мимо! Мимо прошёл работяга с авоськой и в шершавой до острых мурашек кепке. Ну хоть ты посмотри на них, мальчик в будёновке! Не спеши, Кибальчиш, брось хоть взгляд на семью в образцовых костюмах!... Пробежал Кибальчиш, сопя поцарапанным носом. Тоже не обратил… Идёт женщина. Волосы стянуты в некое подобие репы на макушке. Трикотажный, зелёный до жути костюм обтянул её тело, как обшивка диван. Задержалась на миг у витрины… Неужели?!... Нет. Растопырив руки с сумками, вынула ногу из туфли. Потрясла для чего-то тяжёлой ступнёй. Снова вставила и закачалась по улице дальше…

   Никому не нужна ты, семья на витрине!... Разговоров не слышно. Никто, как назло, не встречает на улице старых знакомых. Просто не о чем, не о чем вам рассказать!...

   Что такое?... А-а-а, это поддатый рабочий опрокинул-таки ведро с краской на асфальт…

 

   1980-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Недавно прошёл дождь…

   Это видно по матовому блеску потемневшего асфальта и по освежившейся мокрой листве. Облака отползают налево, вытесняемые пронзительно-голубым.

   Закрываются зонтики. Люди на площади стряхивают с них алмазные капли.

   Итак… К фонарям прикрепили вертикальные полосы ткани. Разноцветные полосы бьются, трещат на ветру. Перестроен ещё один дом, превратился он в куб неживого, вроде как бежевого, цвета. Кинотеатр «Ракета». На стене его – щит неохватный, с олимпийским медведем. Символ московской олимпиады – медведь. Он похож на большую котлету с бусинами белых глаз. Ниже, под ногами медведя, нарисованы факел и бегуны. Надпись: «Олимпиада будет что надо!»

   Ну а так всё по-старому. Тот же апоплексически-красный магазин одежды (только прибавилась вывеска «Стирка. Химчистка»). То же белое здание горсовета. Тот же Ленин здоровается с небесами. И по-прежнему оползает его красно-жёлтая гусеница трамвая. И краснеют, как прежде, лозунги – поперечными рубцами на стенах.

   Заменён портрет Брежнева. На фасаде теперь не стареющий доброжелательный фермер, а заледеневший старик, с лицом вытянутым, как африканская маска. Постарел наш генсек, постарел…

   Едут автомобили. Силуэты их жёстче, чем прежде – ушла сытая закруглённость. И цвета их стали разнообразней и гаже.

   Кажется, народу прибавилось… Впрочем, может быть так совпало… У табачного киоска вырос белый грибочек пивного ларька. Там томится очередь…

 

 - Когда она обещала, это самое…?

   - Говорила, через пятнадцать минут откроет…

   - Зараза… Не знаете, пиво сегодня какое?

   - «Голубое», блин! Такое же, как всегда, нах…

 

 - Митрич!

   - Чего?

   - А ты чешское когда-нибудь пил?

   - Я такое пил… Ты, блин, с ног бы свалился от одного только вида…

   - Чё, такое красивое?

   - Красивое… Золотое, слышь! Я в Чехословакию, когда ездил, нас в ресторан один водили. Так там – так твою вся-а-а-ак! Бутылки нарядные, как невесты…

 

   - Пятнадцать минут… падла… Молодой, сколько время?

   - Тридцать пять первого.

   - Да она так до перерыва дотянет! Ну пусть только появится… Возьму пару кружек и в ресницы её крашеные плюну!

   - За каким?

   - За таким! Чтоб народ уважала, поганка…

 

   Нервничают мужики Большинство из них в пиджаках всех оттенков могильной тоски. Есть и парни в джинсовых куртках с волосами, свалявшимися, как у потерявших хозяев кокер-спаниелей. Стоит гордый и злой ветеран с разноцветными планками на груди.

   Изменились чуть к лучшему женщины. У многих появились даже подобия фигур. И одежда стала поярче, поразнообразней… Но цвета… И откуда такие берутся цвета?!

   Пробегающие пацаны чуть не сбили интеллигентного старца. Повернув им вдогонку седую бородку, он безмолвно глядит, опираясь на трость.

   Кто-то крикнул насмешливо:

   - Не зевай, Айболит, - зашибут!...

 

   1990-й год.

 

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Ветер…

   Не сильный ветер, умеренный… Слегка беспокоится листва, и катится с прозрачною пылью невесомый сор по земле. Площадь кажется всё такою же, но…

   Больше нету плакатов. Тех, агитационных. Нету их! Лишь одной красной лентой на голой стене кинотеатра «Ракета» - узкий лозунг: «Решения партии – в жизнь!». Не снимают пока. Партия, вроде, есть… Решения, вроде бы, принимает… А жизнь… Никогда её, в сущности не было – жизни!...

   Но зато кое-где, как заплаты на рубище, ярким глянцем – рекламы не стенках домов. Давно сняли портрет Брежнева, и на месте его улыбнулся морщинисто из-под белых полей изумительной шляпы – ковбой. Разумеется «Мальборо», что же ещё?!

   Неизменный Владимир Ильич на постаменте. Только несколько поблёк и в кривоватой позе его что-то болезненное. Рука под мышкой как бы прихватила кольнувшее сердце.

   Проезжает парочка иномарок. Одна серебристая, другая – синяя, очень надменного вида.

   В табачке гордо пестреют американские сигареты. К белой стенке киоска парень в чёрной куртке с белым полупрофилем Цоя на спине прижал девушку – тоже в чёрной куртке, с причёской, взлохмаченной, как пальма; с кольцами в ушах и с глазами, обведёнными краской, словно у Клеопатры.

 

   - Ирка, сучка, кому вчера звонила?

   - Иди в жопу…

   - Сама иди. Кому, слышь, звонила-то? А-а-а?

   - Отпусти! Чё, самый крутой, что ли?

   - Говори… Кому звонила?...

   - Руку убрал!... Уя-а-а-а, дуррра-а-а-ак!...

 

   Влюблённый полушутя-полусерьёзно выкручивает руку своей ненаглядной…

 

   Витрина магазина одежды совершенно пуста. Возле красной стены торопливо общаются трое: низкий в джинсах-варёнках; высокий в очках, тренировочных брюках и с дипломатом в руке; женщина лет тридцати, одетая в короткую куртку с поднятым воротником. Самые выступающие части её лица – толстые скулы и четыре передних зуба.

 

   - Классная вещь!- говорит, оглянувшись, низенький, показывая что-то в полиэтиленовом пакете.- Отдаю недорого. Себе в убыток, как говорится…

   Высокий просовывает руку в пакет, ухмыляясь, ощупывает что-то внутри.

   - Нормальные, вроде. А лэйба есть?

   - Смотрите сами,- низенький раскрывает сумку пошире, опять оглядывается.

   Теперь в пакете шарят две руки – высокого и скуластой. Последняя вытягивает край чего-то, нагибается посмотреть.

   - Какие-то они, это… маленькие…- розовея от желания купить, произносит женщина.

   - Да это так надо!- досадливо морщится низенький.- Они же сами растягиваются, если надо!

   - Типа, «безразмерные»?- с тупой доверчивостью спрашивает высокий.

   - Само собой. Ну что? Берём?...

 

   Из трамвая выходят две женщины очень приличного вида. У одной даже замшевый интеллигентный пиджак. Говорят на ходу:

 

   - А Бориса Николаевича мой муж знает ещё по Свердловску. Они вместе работали там…

   - Неужели?! Как интересно! И что он о нём говорит?

   - Очень дельный, говорит, и умный мужик. Он там так всё наладил, такую развёл деятельность!...

   - Да что вы!

   - Да-а-а. Если, говорит, он придёт к власти, - тогда вся страна заживёт по-другому! Да я и сама вижу: такая внешность… внушительная…

   - А мне, знаете, что понравилось? Как он сказал тогда на партконференции: «Сами ешьте свои цековские пайки!»

 

   Новый порыв ветра. Разноцветным клубочком катится скомканная шоколадная обёртка. А за нею – прозрачная плёночка, сорванная с сигарет. Качаются ветви. Вьётся знамя на куполе горсовета…

 

   2000-й год.

   Двадцать пятое мая. Половина первого. Погода, вроде бы, ничего…

   Скрежеща и звеня, проезжает трамвай. Глухо взрыкивают автомобили.

   Пенистая зелень деревьев.

   На бордовой стене магазина одежды появилась бело-голубая вывеска: «Турагенство «Пилот»». Стало быть всё… Кирдык магазину одежды…

   Под вывеской – полукруглый козырёк. Выскочил из стены будто вставная челюсть. Ниже – новая дверь в резко-белом обрамлении. Сама дверь коричневая – вылитая шоколадка!

   Возле двери тусуется радостная группка выпускников. Праздник сегодня – «Последний звонок»! Они пьют пиво из банок, хохочут и звенят колокольчиками, как барашки. Колокольчиками, да… Символические колокольцы приколоты у них на груди. Приплясывают выпускники, веселятся…

 

   Где же памятник Ленину? Снят, наконец! На его постаменте – небольшой бюст купца, торговавшего в городе некогда мануфактурой. Баснословно богат был купец. За это, по-видимому, стал почётным гражданином. Впрочем, на его именно деньги построили церковь, снесённую в конце пятидесятых…

   Кстати, церковь возводят опять – вдалеке виден тоненький силуэт её, в строительных лесах. Будет ли она похожа на прежнюю?... Увидим…

   Да, а в центре площади – бюст купца. Никого более подходящего, видать, не дал миру сей маленький город. Бронзовые волосы на прямой пробор – две мощнейшие загогулины над висками. Борода, как положено, толстой лопатой. Плюс могучие плечи под купецкой поддёвкой. Убедительный получился мануфактурщик. Но для площади и для постамента маловат всё же бюст. Выглядит бюст чернильницей, вознесённой на пьедестал.

 

   На стенах серо-бурых домов – реклама. И над площадью реклама – красно-синие буквы на растяжке: «Измени свою жизнь! Покупай витражи!» Ну при чём тут, скажите на милость, витражи?! Кому они нужны? Для чего?? В форточку на кухне вставить? Эх-х-х-х-х…

   Очень много киосков теперь окружают площадь. Где пирожками торгуют, где порнографией. Вдоль киосков – узенький тротуар. Там выгуливают собак. Рядом с толстыми тётками трусят приземистые балованные шавки. Крепкие парни предпочитают мускулистых боксёров с задранными задами.

   У кинотеатра «Ракета» развернули плакат три ветерана в пиджаках с медалями и одинаковых кепках. На плакате написано «Наш мэр – убийца!».

 

   Из джипа выскакивают двое в чёрных квадратных пиджаках. Неторопливо идут к табачному киоску. Один, двигаясь, помахивает гирею кулака. Горячо вспыхивает золотой перстень. Утончённая девушка мягко скользит через площадь. Юбка струится, обрисовывая её ноги. Идут мама с ребёнком…

  

   Короче, всё ясно. Дико лязгает музыка из джипа. Заглушает она надсадный смех выпускников. Села чёрная птица на бронзовый пробор выдающегося купца.

  

   А вдали бодро реет над куполом белой мэрии трёхцветное знамя…