Писатель

 

   Прослышали. Позвонили. Осведомились. Отец Фёдор не возражал. Известный писатель хотел бы увидеться… поговорить… Покоробило несколько, что не сам он звонил, а его секретарша (голос сладковатый и вязкий, как начинка пирожка с повидлом). Но, во-первых, прославленные, может быть, так уж привыкли. Во-вторых, по-человечески любопытно пообщаться со «светочем русской словесности». В-третьих, как отказать страждущему?... если, конечно, он действительно страждет… Ну и, в-четвёртых, лестно же, что известный, прославленный да ещё и светоч обратился именно к нему, отцу Фёдору!

   О Сергее Владимировиче Безназванове, священник, безусловно, был наслышан. Шестьдесят пять лет. Родился в 1945-м, 9-го мая – то есть буквально под грохот и огненные брызги салюта. В институте когда учился – умеренно диссиденствовал, бывал в соответствующих компаниях, где, по его словам, вёл долгие проникновенные беседы с Володей (Высоцким, соответственно), Венечкой (понятно, каким), Беллой… Помнится, один из прихожан отца Фёдора, из тех, кто пообразованней, рассказал ему, что Венечка Ерофеев так отозвался о ранних стихах Безназванова : «Четырёхстопочный ямб – пока прочтёшь строчку, четырежды захочется выпить…»

  Слава пришла к Безназванову в 70-х.  Он умудрился опубликовать довольно смелый по тем временам роман о нехорошем коммунисте. Нехорошим он был, правда, на фоне других – хороших, или вполне приличных коммунистов и беспартийных. Но там хоть и бледно, полунамёками, изображалась сталинская эпоха. Кого-то из героев даже расстреляли. А в финале плохой коммунист застрелился сам в своём номенклатурном кабинете. Язык романа был жёстким, давящим. Ничего особенного, но в мрачную атмосферу он погружал. А тут ещё такой нонконформистский сюжет…

   Короче, заметили, заговорили. Торопливо отметили вражеские голоса. Очень кстати Сергей Безназванов успел сняться у друга-режиссёра в фильме «17-й. Заметки на полях.» Там он сыграл ехидного меньшевика, осмелившегося спорить с самим Ильичём. На счастье Сергея Владимировича, фильм вышел на экраны раньше, чем напечатали книгу. В противном случае все эпизоды с его участием вырезала бы цензура. К чему лишняя реклама для неблагонадёжного молодого писателя?

   Ну а потом… дух захватывающее балансирование между нонконформизмом и приспособленчеством… убийственно неторопливый майор, допрашивавший на Лубянке… крепкое рукопожатие режиссёра Любимова… пощёчина в тесном и пьяном кругу, полученная от Высоцкого… две с неимоверным трудом напечатанные повести о любви… два развода… ещё одна роль – несгибаемого комиссара, врывающегося к белякам с наганом в каждой руке… иностранные журналисты… статьи в «комсомолке»: «Предел мечтаний только джинсы?», «Именная дедушкина сабля», «Дерзайте, мальчики! Стремитесь, девочки!», «Война окликнула меня по имени» и т.п…. приглашения поучаствовать в молодёжных программах на ТВ…

   В общем, жизнь складывалась удачно. Незадолго до перестройки прогремел его новый роман «Жжёный сахар» - о судьбе комсомольца, задумавшего застрелить подлого и беспринципного директора кондитерской фабрики. Довольно скоро появилась такая эпиграмма:

 

                     Сначала у него стрелялся коммунист.

                     Потом он сам в кино стрелял по белым.

                     Теперь наган мальчишке отдал смело:

                     «Дерзайте, мальчики!... А я пусть буду чист…»

 

   Круто заваривалась перестроечная каша. Внезапно Безназванов стал депутатом. В 90-е до такой степени расширил круг своих знакомств, что вынужден был на несколько лет уехать из страны. Когда окончательно улеглось, вернулся из Германии, поразив всех сверкающе-моложавым видом. Теперь он писал мемуары и философские эссе. Сперва осторожно, но потом, постепенно наглея, начал разглагольствовать о Царе, Руси и Нашей Вере. По неизвестным широкой публике причинам его очень полюбило телевизионное начальство. Голова его плавала по всем каналам, подолгу зависала на экране, как в стеклянном сосуде кунсткамеры. Один из центральных каналов показал документальный сериал о Сергее Владимировиче, где, в частности, был эпизод, когда он, сидя у камина, читает вслух что-то из Льва Толстого, а затем, усмехнувшись, отчётливо говорит: «Е-рун-да!» и, захлопнув книгу, не то, что бросает, но с намеренной небрежностью откладывает её в сторону…

    

   Отца Фёдора мало интересовал Безназванов. Выступления его слушал в пол-уха… если не в четверть. Но перед встречей с ним волновался всё же. В конце концов, - известная личность. И к тому же точило сердце некое тоскливое предчувствие…

 

   Стенные часы в полутёмной комнатке пробили семь часов. Священник облокотился на стол, упершись носом в сложенные кисти рук. Выжидательно посмотрел на писателя.

   - Исповедоваться вы не хотите. Понимаю. Поделиться сомнениями или душевною болью – также не собираетесь. И это понимаю. Не понимаю лишь одного: зачем вы хотели со мной повстречаться? Единственно только для того, чтобы познакомиться?

   Ухоженный, лоснящийся как бутафорское яблоко, Сергей Владимирович Безназванов глотнул из чашечки и с громким звяком поставил её на блюдце.

   - Я сказал, отец Фёдор, очень вы меня заинтересовали как личность. Сейчас вообще с личностями…- он хотел было сказать «напряжёнка», но решил, что словечко вульгарно и плоско, и, подумав, перестроил фразу.- Дефицит сейчас личностей, милый отец Фёдор! Не с кем словом даже перемолвиться. Особенно на самую первостепенную тему,- тут он сделал многозначительную паузу.

   - Какую же?

   - Тему… Высвобождения русского духа, дорогой отец Фёдор… Вы-то, как батюшка, лучше всех знаете: души мертвеют. Жизнь утекает из них, как живая вода!- опять пауза с тем, чтоб собеседник оценил красоту оборота.

   - Да,- тихо согласился отец Фёдор,- кто-то писал уже о «мёртвых душах». Гоголь, по-моему…

   Безназванов быстро глянул похолодевшими глазами на батюшку, но тотчас принудил себя улыбнуться.

   - Совершенно верно. Гоголь. Но тогда, во времена Николая Васильевича, и в голову не пришло бы, до чего докатится славная Русь. Тогда ещё «постаранивались и давали ей дорогу другие народы и государства»… Помните «птицу-тройку»?

   - Помню, Сергей Владимирович. Только, виноват, никак в толк не возьму, чем же я-то могу быть вам полезен?

   - Для начала – вниманием и… своим… своей…- Безназванов, прикрыв глаза, с напряжением потирал собранными в щепоть пальцами.

   - Казной, что ли?- рассмеялся отец Фёдор.

   Сергей Владимирович вздрогнул.

   - Просто вы такой жест показали… пальцами,- доброжелательно объяснил священник.

   - Нет, не казной,- проигнорировал шутку писатель,- а… м-м-м-м… духовной опытностью…

 

   Ещё через двадцать минут отцу Фёдору всё стало окончательно ясно.

   - Нет, уважаемый Сергей Владимирович,- твёрдо сказал он,- в вашем фонде мне нечего делать. «Поднимать Россию с колен» я считаю бессмысленным делом. Потому хотя бы, что ни на каких коленях она не стоит. Притомилась просто от долгих блужданий и легла отдохнуть…

   - «Легла»!- возмутился Безназванов.- Рылом в свинскую грязь, это самое… ляпнулась!

   - Ничего,- невозмутимо ответил священник,- надоест лежать – встанет. А домкратом вашего «высокодуховного фонда» вам её всё равно не поднять. Это, извините, всё равно как подойти к пьяному, что на асфальте валяется и начать ему декламировать «Мцыри». Вряд ли поможет его отрезвить…

   Более всего резанул Сергея Владимировича не спокойный, чуть ироничный тон батюшки, а чёткость и лихая образность формулировок. Такое писателю выдержать трудно.

   - Погодите, а знаете вы… разлюбезный отец мой,- от злости писатель обратился к нему, как к католическому патеру,- что, устраняясь от решения наиважнейших проблем, вы тем самым уступаете место другим… тем, кто зомбирует народное сознание и берёт на себя управление оболваненным стадом?

   - Иудейским магнатам, поди?- уже не скрывая издёвки, широко улыбнулся отец Фёдор.

   - Удивляюсь вашей улыбке, отец Фёдор,- голос писателя опасно завибрировал.- Вы не хуже меня знаете о заговоре прозападных коалиций и сионистских тайных обществ против России.

   - Что вы!- махнул руками отец Фёдор.- Хуже! Намного хуже вас знаю! Сознаюсь откровенно, вообще ничего об этом не знаю… Слава Тебе, Господи…

   - Не смейтесь! К лицу ли вам…

   - Ну вот что!- чудно хорош был красивый священник, когда встал вдруг, закинув бледное, ставшее мраморно-твёрдым лицо.- Что к лицу мне, о том пусть заботится мой портной! Я вас слушал час и сорок минут. Ни ваш фонд, ни идеи, ни сердечные побуждения не кажутся мне хоть сколько-нибудь привлекательными. Вы планируете просвещать молодёжь? Да вы сами, как, вероятно, и ваши соратники, нуждаетесь в просвещении! Вы историю России подменяете примитивнейшим мифом о «волшебной стране» и враждующих с ней «тёмных силах». Или вот собираетесь устраивать «православные балы»! Воображаю себе!... Видимо, между полонезом и мазуркой молебны будете устраивать? Бал есть бал, а церковь есть церковь. Не навязывайте никому своей веры, лишь избранным дано проповедовать Учение… Вы, простите, голубчик, и сами нуждаетесь в духовном наставнике. Христос призывал нас любить и врагов наших, а вы… Вам ещё мало ваших личных врагов, вы себе сочинили ещё и каких-то несуществующих! «Прозападные коалиции», «сионистские тайные общества»… Между прочим, на Западе вам дали приют. Вы ведь, кажется, вовсе не бедствовали там, в Германии? И ещё, рассудите же здраво, зачем, ну зачем сионистам захватывать нашу страну?!!! Тем более, по вашим же словам, она ещё со времён Гоголя «рылом в свинскую грязь ляпнулась»?... Между прочим, Россия для вас – Родина-мать… Разве можно о матери так говорить? Эх, Сергей Владимирович… Я-то думал – придёт знаменитый писатель, глубокий и душевно тонкий человек… Грешным делом, гордился, что вы меня выбрали для откровенной беседы… А на деле… Пришли заманить в ваш фонд по охранедуховного наследия… От кого вам его охранять? Не от себя ли самих?...

   Безназванов глядел с растерянностью и обидой. Словно избалованный мальчик, которому впервые кто-то сделал строгое замечание.

   - Жаль не поняли вы меня, отец Фёдор,- глухо пробормотал он, а священник легко поклонился и быстро сказал:

   - Нет, вам жаль, что я слишком вас понял. Благослови вас Господь…

   И скорым шагом покинул трапезную.

 

   Во дворе у машины охранник с водителем играли в шахматы. Крохотную доску они поставили на капот. Увидев «хозяина» сразу же распрямились. Щёки Безназванова горели, глаза вылиняли от досады. Тут откуда-то с боку вынырнул из пустоты поэт Сидоров. Во взволнованных пальцах – листочек бумаги.

   - Сергей Владимирович!

   Тот неприязненно обернулся, увидел бумажку и полез во внутренний карман за авторучкой.

   - Нет, мне не автограф, мне…

   - А что вам?- злобно спросил Безназванов.

   - Вот,- поэт Сидоров протянул листок,-  я видите ли, пробую себя в качестве… э-э-э-э… 

   Сергей Владимирович выдернул листок, пробежал глазами…

 

   Доколе, Россия, доколе, доколе,

   Народ будет глух к белизне колоколен?

   Доколе, Россия, до коего часа,

   Народ будет слеп к красоте Китовраса?

 

   Как долго, Россия, земля, наша мать,

   Печаль будет в лужах своих отражать?

   Неужто же солнце ушло насовсем,

   На запад…

 

   Не дочитав, скомкал стихи, ткнул ими в грудь обомлевшему Сидорову.

   - З-заберите это! Что за хрень?! Эй, Дмитрий, поехали!...