В театре
(Продолжение)
В глазах аниных бился молящий огонь. Но терпение у Виктора действительно иссякло. Поцеловав девушку в надушенную щёку, он, пригнувшись, как солдат под обстрелом, стал пробираться к выходу. Ему жаль было Анюту. Ему показалось даже, что от огорчения у неё изменился запах духов: теперь она пахла увядшими фиалками. Но этот "Ревизор"...
В зале восторженно захлопали. Это Хлестаков, переключившись с Марьи Антоновны на Анну Андреевну, произнёс: "А она тоже очень аппетитна!", и, словно собираясь её съесть, повязал шею платком, как салфеткой.
Отец Фёдор погладил руку огорчённой Ане.
- Пусть отдохнёт, он просто устал, Анечка.
Девушка ничего не ответила.
После спектакля зашли в кафе. Аня молча размешивала сахар в чашке. Кажется, она не была рассержена. Только вот огорчена. И огорчена глубоко, до той степени, когда сердце пусто, как комната в брошенном доме... И появляется в нём, подобно новому и малоприятному жильцу, ощущение кромешного одиночества. И приходит мысль: "Да наверное я всегда буду с ним одинока..."
Проголодавшийся Виктор легко подавлял угрызения совести, вгрызаясь в нежное тельце пирожного с кремом. Священник же неторопливо отдавливал ложечкой кусочки шоколадной трубочки и задумчиво жевал их... Все притворялись, что их мало беспокоит натянутость разговора.
- Кстати, как они показали немую сцену?- поинтересовался Хромов.
- Знаете, Виктор, довольно удачно,- ответил отец Фёдор, бегло глянув на сосредоточенно молчащую Аню.- Там уже дошло до потасовки, все друг на друга накинулись... Всё погрузилось во тьму, и тут появился жандарм. Он говорит: "Приехавший чиновник требует вас всех к себе!", и тут - удар грома, молния... Зажигается свет, и все персонажи оказываются за тюлевым занавесом, - их фигуры замерли за ним в виде чёрных силуэтов... Знаете, как такие плоские тени... Один жандарм - реальный, объёмный то есть...
- М-м-м,- понимающе промычал Виктор Хромов.- Я же говорил, им нужно было ограничиться одной немой сценой.
- Жаль, что вы так нетерпимы к режиссёрским трактовкам,- укоризненно улыбнулся священник.- Могли бы побыть вместе с нами до конца.
- Примерно то же, отец Фёдор, говорили белым эмигрантам те, кто чудом уцелели при советской власти.
- Анечка расстроилась...- отец Фёдор внезапно нахмурился.- Если уж для вас неудачный спектакль так же невыносим, как большевистская каторга, то... В таком случае душевное состояние Ани вам так же безразлично, как безразлична была судьба России кому-нибудь из интервентов! За что вы лишили её радости быть с вами рядом?! Это жестоко, эгоистично и глупо!
Виктор аж замер, не дожевав пирожное. Впервые священник так резко с ним говорил. Девушка тоже изумлялась во все глаза.
- Подумать только! Оскорбили его эстетическое чувство!- отец Фёдор всплеснул руками не хуже артиста.- Что по сравнению с этим чувства девушки! Смешно и сравнить!... Сердца в вас нет, сударь мой. Да-с!!... Анечка, вы извините за бесцеремонность,- отец Фёдор, приложив руки к сердцу, повернулся к Ане,- но, по-моему, с таким себялюбцем, с таким камнем бесчувственным, - вы никогда не будете счастливы! Оставьте его, пусть прокисает со своим "тупосердием"!...
- Вы серьёзно это?- пролепетала Аня.
- Да всмотритесь хорошенько!- расширил зелёные глаза красавец-священник.- Есть ли что-то хорошее в этом... бесчувственном критикане?!
- Нет, что вы...- растерянно произнесла девушка.- Витюша совсем не такой эгоист... Просто он театр не любит. Я сама виновата: не стоило и тащить его на "Ревизора"...
- А что он вообще любит?! Любит ли он хоть кого-то?!
- Да ладно вам, отец Фёдор,- подал, наконец, голос Хромов.- Я Аню очень люблю...
Увидев, как порозовела Аня, священник с облегчением засмеялся, откинулся на спинку стула.
- Слава Тебе, Господи! А ведь могли бы разругаться из-за какого-то "Ревизора"!... Я уверен был, что вы его простите, Анюточка... Тем более, спектакль, признаться, был на-и пре-сквер-ней-ший!...