В театре

Втроём: отец Фёдор, Аня и Виктор Хромов, стояли в фойе, где как белые чайки трепетали в руках зрителей белые программки, лился сверху тёплый оранжевый свет и пахло так, словно к лицу твоему прижимали душистого плюшевого медведя...

Аня сияла: они редко выбирались куда-нибудь вместе с Витюшей, а ей постоянно хотелось появляться с ним на публике, чтобы все видели, какой рядом с ней темноволосый красавец, какая она нарядная и изящная и как они элегантно смотрятся вместе. А театр она обожала с детства и всегда во время спектакля ощущала себя не зрительницей, а действующим лицом и в глубине сердца твёрдо была уверена: удачным спектакль может быть лишь тогда, когда на нём присутствует она - Аня.

Виктор  к театру и лицедейству относился прохладно. Условность декораций, заученная нарочитость жестов и интонаций, неизбежная растянутость начала и финала - утомляли, вызывали чувство досады и неловкости. "Для чего эти мужчины и женщины пачкают гримом лица, влезают в неудобную и нелепую, как у кукол, одежду? А потом выходят на сцену и упорно стараются изобразить любовь, отчаяние, ненависть, ярость, радость, смущение или тоску?... И при этом ещё произносят чужие слова, ходят, сидят и падают, как их научил режиссёр, а потом, выходя на поклон, из последних сил стараются скрыть, как зависят они от одобрения публики... Зачем всё это?! Чтобы зритель  2-3 часа жил их выдуманной и надуманной жизнью? Чтобы он позабыл о своих нерешённых проблемах? Или переоценил те или иные явления жизни?... Допустим, но разве становится кто-нибудь хоть на молекулу лучше, посмотрев "Ревизора" или "Пигмалиона"? Не уводит ли как раз такая "игра" от реальной оценки реальных явлений?... Нет, если бы не Анька, никаким калачом меня бы сюда не заманили..."

А отец Фёдор... Начнём с того, что наряжен он был в изумительную серую тройку, и чудеснейший галстук его слегка отливал перламутром. Виктор впервые видел  таким отца Фёдора и отмечал про себя, что прозвище Чёрный Барон идеально подходит к священнику. Последний радостно улыбался, живо осматривался по сторонам, но без суетливости, а с бальной непринуждённостью. "Ему бы фрак и лайковые перчатки,"- с лёгкой завистью подумал Хромов и поглубже засунул руки в карманы.

Театральная публика обращала внимание на средних лет брюнета. тонколицего, с чёрными длинными прядями и с усиками и бородой, как у испанского гранда. Конечно, и в голову никому не пришло бы, что это священник. Скорее, музыкант... актёр... Нет, для творческой личности слишком уж благородный вид. Иностранец? Потомок великих князей?... Тип лица, как у русских интеллигентов с портретов и картин 19-го века... Только без "печати скорби на челе", - так и светится, так и сверкает улыбкой... Некоторые неспешно проходили мимо, искоса осматривая отца Фёдора.

- Ну, для некоторых спектакль уже начался,-  произнёс священник, несколько смущённый таким интересом к своей персоне.

- Просто вы такой красивый...- состроила ему глазки Аня.

- Спасибо, Анечка,- кивнул отец Фёдор.- Если когда-нибудь лишат сана - подамся на телевидение. Буду шампунь рекламировать...

- А что, могут лишить?- спросил Хромов.

- Всё возможно...- затуманился отец Фёдор.- И не знаю, будет ли то Божья воля или человеческая...

- Ничего,- успокоил Виктор,- мы тогда в катакомбы уйдём. А Цезаря попросим возглавить отряд охраны.

Священник так и брызнул смехом.

- Что вы! Цезарю такого поручать нельзя, - он расширит отряд до размеров полка и пойдёт что-нибудь штурмовать... А поскольку цезарям свойственно иногда узурпировать власть, я боюсь, что...

Дали звонок. Аккуратно упакованные в синие костюмчики капельдинерши отворили двери. Люди потянулись в зал...

Давали "Ревизора". Известный режиссёр, из тех, кто уверяет по телевизору, что театр жив, приложил все усилия, чтобы публика не заскучала. Видимо, он боялся, как бы зрители не уснули от Гоголя, - потому временами шарахала по мозгам оглушительная музыка, и актёры орали похлеще базарных торговцев. Начался спектакль со сна городничего. Мимо его постели двумя жуткими тенями прошли чёрные крысы. Проснувшийся городничий  долго таращился в зал. Потом вытащил из-под постели ночной горшок, задумался... В зале добросовестно засмеялись. Появился слуга с письмом, где сообщалось о приезде ревизора. Пробежав его глазами, городничий забормотал: "Инкогнито... инкогнито..." и, теперь уже не задумываясь, уселся на ночной горшок... Вгляделся в зал, ахнул и зазвонил в колокольчик. Примчавшийся слуга поспешно скрыл городничего ширмой от зрителей. Через несколько мгновений ширма упала, а городничий оказался уже в мундире и сапогах, а в ночном горшке, как в вазе, красовался роскошный букет. Публика выдала одобрительный аплодисмент.

О дальнейшем рассказывать как-то не тянет. Достаточно только сказать, что Добчинский с Бобчинским изображались сиамскими близнецами (левая фалда одного из них была сшита с правой фалдой другого), а Хлестаков (обритый наголо и увешанный часами на цепочках) на вопрос Марьи Антоновны "Что это там как будто бы, полетело?", заглянув под её необъятную юбку, ответил: "Это сорока". После чего вынул из-под юбки муляж сороки...

Именно эта сорока и доконала Виктора. Он наклонился к отцу Фёдору.

- Отец Фёдор, я больше не могу...

- Может потерпим... ради Анечки?- шепнул священник.

- Моя любовь такого испытания не выдержит. Анют, я вас с батюшкой внизу подожду, возле гардероба.

- Ты что? Скоро же конец! Там же ещё немая сцена...

- Мне скоро придёт конец! А немой сценой им надо было начать и закончить спектакль.

- Ну потерпи, Витюш... Интересно же!

(Продолжение следует)