[512x626]
Прежде чем напечатать очередной текст из тетради 2006-го года, хотелось бы объясниться. Невольно задаёшься вопросом: "А кому, собственно, интересно будет всё это читать?" Положим, сейчас у меня читателей просто нету (оно, кстати, и к лучшему), но если кто и заглянет ко мне в дневник, что он найдёт тут для сердца и разума?... Ответ отсутствует. Человеку свойственно стремление обратить на себя внимание, он хочет любви и признания - либо от конкретного лица, либо от нескольких людей, которыми дорожит, либо от широкой аудитории. Он может и не признаваться в этом, придумать более или менее убедительную формулировку, объясняющую цель творческой работы. Ну хотя бы такую: "А мне просто нравится писать, вот я и пишу для собственного удовольствия!" Трудно поверить в чистосердечность подобного высказывания. В нём мне видится больше страха обнаружить собственную зависимость от читателя, нежели искренности. Я не скрываю: пишу я в этом дневнике, рассчитывая на отклик со стороны гипотетических читателей. Повторюсь, их пока нет, но зато есть время и возможность привыкнуть к работе с компьютером, освоить клавиатуру и т. п.. Потому-то я и написал в начале, что отсутствие аудитории не так уж и печалит. Необходимо сперва освоиться с совершенно новым для меня способом писания; пока что сковывает хотя бы даже то, что на экране возникают лишённые индивидуальности, НЕ МОЕЙ РУКОЙ написанные буквы. Из-за этого, как мне кажется, и пишу я совсем иным языком: более сухим, нейтральным...
Но в конечном счёте пишу я, конечно же, не для самого себя, а для тех, кто найдёт в моих записях нечто важное для себя. И, возвращаясь к тому, с чего начал, вновь делюсь опасениями ( ха-ха, с кем?! ): "Я не знаю зачем и кому это нужно..."
А вообще-то сочинение текстов автором и их последующее прочтение аудиторией - один из лучших способов преодоления метафизического одиночества человека...

Это вступление ( или отступление ) было очень важно для меня. Теперь же перепечатаю давнишнее подражание Венечке Ерофееву.

" От мыслей этих во мне всё перекосилось, и мир видимый покосился, точно крыша нашей ветхой лачужки; мир же невидимый ещё вчера был кос, отчего двоилось в глазах и в душе, и в мыслях.
- Да-да,- говорил я себе, мотаясь, как трость, колеблемая ветром,- век вывихнут, а датский принц затосковал, потому что в шекспировском театре Офелию играл прыщавый второгодник. И лошадь Будённого захромала, и мачта гнётся и скрипит, и...
- Я гляжу, ты уже с утра шары налил?
Кто это сказал? Неужели она?! Девушка моей мечты. Падшая звезда моего сердца, девушка и смерть в одном лице? Первая встречная и последняя дрянь, о, как давно я жаждал встречи с тобой!

- Приветствую тебя, о, драгоценная! Я одинок, я сам залил себе шары. Твои шары и полушария налиты соком, сладостным нектаром. Тебя наполнили живой водой всемилостивые боги. И даже твой плевок способен воскресить любого убиенного.
- Чего ты там лопочешь?
Она откинулась, исторгла смех ( О, есть ли в нашем скудном языке слова, могущие описать его! ), окатила меня с головы до ног презрением и лаской.
- Я лопочу? Ну да, я лопочу, а как же мне не лопотать, если у тебя такие формы, что в содержании нет никакой нужды. Но ты содержательна, ты наверняка содержишь целый притон подавленных, невоплотившихся желаний.
- Какой притон? Думаешь, я какая-нибудь такая?
- Гм, видимо, я выбрал неправильный тон. Это с непривычки. Я перестрою лиру своей речи, как говорили эллины. Слушай, розовоперстая. Я звал тебя и рад, что вижу. Провалимся? "