14 МАРТА НА КОСМОДРОМЕ БАЙКОНУР СПЕЦКОР
«ДЕ-ФАКТО» ПРОВОЖАЛ В КОСМОС
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЭКИПАЖ

Более того! Впервые в истории космонавтики пять суток
до самого старта рядом с экипажем находился
журналист — репортер «DF»

Постоянные читатели "DF", наверное, помнят недавнюю серию наших репортажей из Звездного городка. Тогда же с руководством Центра подготовки космонавтов была достигнута договоренность о поездке репортера "Де-факто" на космодром Байконур, на старт корабля "Союз ТМ-21" с международным экипажем на борту: Владимиром Дежуровым, Геннадием Стрекаловым и гражданином США Норманом Тагардом.
Девятого марта наш специальный корреспондент Ингвар Чичинов прилетел с космонавтами на Байконур и вплоть до самого старта жил рядом с ними на "площадке 17" — так на языке военных называется гостиница для экипажей и тех, кто осуществляет последнюю предстартовую подготовку.
На снимке, сделанном спецкором DF 10 марта 1995 года: "площадка 17", подъем государственных флагов России, Казахстана и США экипажем ЭО-18 и их дублерами.

Как это все случилось

Сегодня меня многие спрашивают: как, дескать, тебе удалось "присоединиться" к экипажу? Ведь чем ближе момент старта космического корабля, тем строже становятся требования изоляции улетающих на орбиту. Туда, на станцию "Мир", должны лететь абсолютно здоровые люди. Длительное пребывание в космосе очень ослабляет иммунную систему человека, поэтому любой, даже вполне безобидный для нас вирус, "доставленный" на станцию, может наделать бед. Тем более что нынче космическую вахту завершает 17-я основная экспедиция (ОЭ), в состав которой входит Валерий Поляков, проживший на орбитальном комплексе "Мир" более года, — абсолютный рекорд.
Вот почему готовящихся к старту космонавтов заранее перевозят на Байконур и поселяют на "площадке 17" — в специальной гостинице, где могут постоянно находиться очень немногие: та команда, что проводит последнюю предполетную подготовку экипажа. Здесь начинает действовать так называемый обсервационный режим — режим изоляции. Прежде он длился 21 день, потом 15, сейчас же медики пришли к выводу, что достаточно пяти суток. Это тот самый инкубационный период, когда может дать о себе знать какой-нибудь "поселившийся" в организме космонавта вирус.
Вот эти-то пять суток до старта я и прожил в команде, на "площадке 17". И как ни странно мне самому это слышать, но все, кого бы я ни спрашивал, говорили одно: до сих пор никому из журналистов не удавалось остаться до дня старта в зоне действия обсервационного режима. Разумеется, мое здоровье не оставалось без внимания медиков. Но, надо думать, никаких противопоказаний они не обнаружили. Хотя, помнится, в первый день пребывания на "площадке" доктор С. Савин строго предупредил: "Увижу тебя на расстоянии ближе пяти метров от экипажа — выселю".
Однако позже (видимо, оценив мою дисциплинированность и неназойливость) медики стали относиться ко мне лояльнее, и о пяти метрах разговор уже не заходил. Да и как бы я общался с экипажем с такого расстояния?
Словом, я очень благодарен руководству Центра подготовки космонавтов и врачам — благодарен за доверие. За то, что получил поистине уникальную возможность увидеть изнутри пусть небольшую часть большой "космической кухни", но все же вполне реальную и очень значимую.

До свидания, Звездный!

Российские космонавты — командир корабля подполковник Владимир Дежуров и бортинженер Геннадий Стрекалов — попрощались со своими родными и друзьями еще в Звездном городке за час до отлета на Байконур. Так же, как и члены дублирующего экипажа Анатолий Соловьев и Николай Бударин. На космодром семьи, за редким исключением, не летят. Так заведено. Забегая вперед, скажу: близкие американского астронавта Нормана Тагарда прилетели на космодром за день до старта. А Бонни Данбар из дублирующего экипажа и вовсе жила на "площадке" со своим мужем. Он, кстати, тоже астронавт, не раз летал на "Шаттле". Потому, видно, и не было проблем с его допуском к экипажам накануне старта.
Надо сказать, участие американцев в нынешнем полете — это не разовое мероприятие. Своим стартом экипаж ОЭ-18 открывает совместную российско-американскую программу "Мир" — "Шаттл". Планируется, что через три месяца А.Соловьев и Н. Бударин с территории США стартуют в составе американского экипажа "Спейс Шаттл", произведут стыковку с "Миром" и заступят на космовахту. А те трое космонавтов, что улетели сейчас, тем же "рейсом" на "Шаттле" вернутся на Землю — в Штаты, где и пройдут послеполетную реабилитацию.
В Звездном все фотографировались, снимались на видео. При посадке в автобус ветеран космонавтики А.Леонов — как его называют здесь Архипыч — добросовестно исполнил одну из традиций ЦПК: стоя у открытой двери "Икаруса", генерал-майор брал за плечи каждого из шестерых отъезжающих космонавтов и легонько поддавал сзади коленкой пониже пояса.
— Рашен традишен, — с улыбкой извинялся он перед американкой, которой, естественно, тоже досталось Архипычевой коленкой.

На аэродроме Чкаловский нас ожидали два "борта" — ТУ-134 с номерами "01" и "02". Почему основной и дублирующий экипажи и автобусами, и самолетами перевозятся отдельно? Ответ прост: если с первой командой, не дай Бог, что-то случится, в космос полетит вторая.

Дочь Геннадия Стрекалова так и проплакала до самой отправки автобуса на аэродром, не помогали ни шутки ("Ты, Геннадий Михайлович, летай спокойно, а мы тут дочку твою замуж выдадим за хорошего парня"), ни ласковые уговоры отца ("Не волнуйся, все будет нормально"). Потому что уже знала дочь: не всегда все бывает нормально, один из предыдущих стартов отца в космос был аварийным...

Мне довелось лететь с первым экипажем. Об этом позаботился главный инициатор моей командировки начальник тыла части, представляющей собой собственно ЦПК, полковник В. Симахин. И вообще, если б не Василий Юрьевич (и, разумеется, если б не "добро", полученное от руководства Центра), не видать мне, как своих ушей, ни "площадки 17", ни старта, ничего. А читателям, соответственно, не удалось бы познакомиться с этими заметками.

Здравствуй, Байконур!

Три часа полета — и мы приземляемся на аэродроме Крайний, неподалеку от города Ленинска. Здесь прибывших встречают автобусы. Сразу обращают на себя внимание два из них. Вместо обычных госномеров те же красноречивые цифры: "01" — это для первого экипажа, на боку крупно выведено Звездный", "02" — "Байконур", для дублеров.
Рассаживаемся кто куда. Позже я, конечно, разобрался в строгой иерархии членов команды: одни имеют право (да и обязаны) находиться непосредственно вблизи от первого экипажа, другим туда не положено. Мне никто это не объяснил, поэтому я вперся в автобус "номер один", забился в дальний угол и, кажется, никому не помешал. Не выгнали. Но ближе к старту, подобные вольности кончились. Да и я к тому времени уже уяснил свое место в команде.
На "площадку 17" вся кавалькада в окружении машин сопровождения с мигалками прибыла в четвертом часу дня. По Москве. Здесь перевели стрелки на два часа вперед. После того, как устроились, доктор С.Савин вывесил целый набор плакатов. На входе строгое предупреждение: «Обсервационный режим, посторонним не входить!» Тут же таз с дезинфицирующим раствором и плавающими в нем марлевыми салфетками. Над тазом надпись: "Обработайте руки". Это для тех, кто в команду не входит, но по делам службы посещает "площадку". Или для нас — если отлучался за пределы территории. Что, впрочем, весьма нежелательно, предупредили медики. У меня за пять суток был лишь один выход "в город": надо было позвонить в редакцию. Вернувшись, прошел через КПП (после того, как солдат уточнил по телефону мое "место в команде") и добросовестно обработал руки.
Кстати, в вывешенных врачами правилах-рекомендациях всем проживающим на "семнадцатой" недвусмысленно напоминалось о том, чтобы поменьше увлекались рукопожатиями. Особенно при общении с космонавтами.

"Площадка 17" и ее обитатели

В принципе, это обычная гостиница. Впрочем, слово "обычная" не совсем подходит: попасть-то сюда ох, мудрено. Да еще кое-какие особенности есть. Например, уходя из своего номера, дверь можно не запирать — все свои.
На первом этаже — холл с телевизором, огороженное стеклом место для дежурного, чуть дальше два бильярдных стола (основательно "заигранные"). В правом крыле — буфет и тренажерный комплекс для экипажей, о нем чуть позже. На четвертом этаже — пинг-понг. Космонавты жили на третьем, остальная команда кто где. Меня поселили на первом в одноместном номере, рядом с массажной, куда каждое утро наведывались космонавты. Столовая — через дворик, в нескольких метрах от основного корпуса. Для экипажей же существует отдельный проход туда внутри здания, по специальному коридору. Так же, как и отдельный от остальных обеденный зал.
Кто входит в команду, которая живет в условиях обсервационного режима? Прежде всего — это медики. Врач первого экипажа ни на минуту не оставляет без внимания тех, кому предстоит покинуть Землю. У дублеров свой персональный доктор. Один на всех массажист. Кроме того, есть человек, отвечающий за соблюдение обсервационного режима в целом. Вот он-то, Сергей Николаевич Савин, и встретил меня первым на следующее утро после прилета:
— Сюда, пожалуйста.
Завел в медкомнату и сунул мне в руки градусник.
— Жалобы есть?
— Разве что на начальство.
— Это не по моей части.
Строго посмотрел на ртутный столбик.
— Тридцать шесть. Полный упадок сил. Пить надо меньше.
— Да что вы, доктор, я ни грамма вчера...
— Тогда пить надо больше.
И я почему-то подумал, что, кажется, "впишусь" в команду.
Кроме медиков, на "площадке" жили специалисты — по связи, по тренажерам, по прочему многообразному оборудованию. Всего около трех десятков человек. Включая командиров. Еще были трое американцев-киношников, представляющих частную студию и снимавших фильм об этом старте. Но им было позволено приходить сюда днем, жили же они в другой гостинице, неподалеку.
А вот оператор "Центрнаучфильма" Игорь Николаевич Крылов, уже тридцать лет 'снимающий космос", — это явно свой человек здесь, у него даже "персональный" одноместный номер есть на "площадке 17". Он же, кстати, оказал мне неоценимую услугу, снабжая различной информацией и помогая разобраться, что к чему.

А еще в команду входил штатный контрразведчик. Ему тоже спасибо — немало интересного порассказал о программе "Мир" — "Шаттл". На третий день я обратился к нему с "вопросом на засыпку":
— Игорь, а почему по тебе за версту видно, какое ведомство ты представляешь?
— Так и нет такой задачи — скрываться.
— А с американской стороны здесь живет твой коллега?
— Конечно. И, хотя мы согласно инструкции не общаемся друг с другом, задача у нас общая: обеспечить безопасность экипажей и предстоящего полета в целом.. Скажем, в борьбе с международной преступностью наши две организации действуют сообща. Вот такая общность целей и здесь.

Стыковка в ручном режиме

Теперь о тренажере. Называется он немного странно для непосвященного — "Бивни". В одном из залов установлен реальный спускаемый аппарат. Сюда, в ложементы, усаживается экипаж. Перед командиром два специальных рычага управления (отсюда, видимо, и название тренажера) и небольшой дисплей. Здесь отрабатывается сближение космического корабля с орбитальной станцией с последующей стыковкой в ручном режиме. Вообще-то в космосе чаще это делает автоматика. Но экипаж всегда до последнего контролирует ситуацию, и командир в буквальном смысле держит руки на пульте управления, действуя по принципу "доверяй, но проверяй".
В соседней комнате — техники, обслуживающие "Бивни", и инструктор экипажа. Это человек, никогда в космос не летавший, но зато имеющий большой опыт работы на тренажерах и в Центре управления полетами. По контрольному дисплею он наблюдает за действиями экипажа и замечает даже малейшие их огрехи. Кстати, в программу наземной подготовки космонавтов входят и самые настоящие экзамены по управлению кораблем в ручном режиме.
— И какие оценки ставились этим экипажам? — спрашиваю у инструктора.
— Сейчас сам увидишь.
Тренировка началась. В спускаемом аппарате — первый экипаж. Вводная: отказала автоматика, полет в ручном режиме, связи с Землей нет. Надо по приборам или визуально "поймать" станцию (побывавшие в космосе говорили, что при определенных условиях ее видно аж за десять километров), сблизиться с ней и осуществить стыковку. На первой стадии расстояние до "Мира" и скорость сближения докладывает командиру бортинженер. Однако Геннадий Стрекалов уже на второй стыковке делает неожиданное предложение Н. Тагарду:
— Норм, хочешь потренироваться?
И сажает американца на свое место. Тот с заметным акцентом, но очень добросовестно начинает отсчет:
— Дальность — 810, скорость — два и одна.
Это значит, что за 810 метров от станции "Мир" корабль движется к ней со скоростью 2,1 метра в секунду, или чуть больше семи километров в час. Метров за двести командир начнет торможение с таким расчетом, чтобы стыковка произошла со скоростью не более 30-ти сантиметров в секунду — поистине ювелирная работа, если учесть состояние невесомости и огромный вес корабля и станции.
— Дальность — 340, скорость — два и одна.
— Понял, Норман, — отвечает В. Дежуров. — Приготовься сделать еще один замер.
Чем ближе станция, тем активнее работает командир рычагами управления. При каждом нажатии на них в реальных условиях — там, в космосе — включаются нужные реактивные двигатели на корабле, они или придают ему ускорение, или тормозят, разворачивают под нужным углом к станции.
Вот уже видна "мишень" на борту "Мира" — большое, четко выведенное перекрестие в месте стыковочного узла. Скорость все меньше, движения рычагами все интенсивнее, станция все активней норовит "увернуться" от экипажа. Вот до "Мира" 60 метров... 25... 10... Все. Касание!
Инструктор показывает мне на свой дисплей:
— Видишь? Попадание точное. Скорость сближения 0,22 метра в секунду. Угловых вращений практически нет. Оценка — "отлично".
— Ну, что, ребята, хватит? — спрашивает он в микрофон экипаж.
— Давай полетаем еще, — откликается Владимир Дежуров и негромко зовет: — Михалыч.
Но Стрекалов, кажется, уже "сошел с орбиты" — покурить. Его зовут в тренажерную, и он — уже четырежды сдававший эти экзамены космосу — с надеждой спрашивает Тагарда:
— Норман, может, еще потренируешься?

Техника на грани фантастики. А человек — точнее

Когда за "Бивни" сел дублирующий экипаж, я стал свидетелем удивительного эксперимента. Инструктор предложил дополнительную вводную — отказ дальномера. Бортинженер Николай Бударин тут же докладывает об этом командиру.
— Ничего, я так, визуально, — откликается Анатолий Соловьев. — Сейчас до станции примерно 105 метров... Сейчас 82...
Сидя в инструкторской, по дисплею я видел, что А. Соловьев, определяя расстояние без контрольных приборов, не ошибся ни на метр!
И еще. Скажем, при перестыковке корабля с одного стыковочного узла "Мира" на другой автоматике требуется на это около получаса, и топлива (каждый килограмм которого в космосе на счету) уходит от 60 до 80 килограммов. Космонавтам же, чтобы получить оценку "отлично", дается на такую же операцию 15 минут и всего около 15 килограммов топлива. А они укладываются в норматив "13 на 13". Парадокс?
— Нет, — говорит инструктор, — это нормально. Машине задали программу, и она скрупулезно, "не спеша" ее выполняет, обеспечивая максимальную безопасность. Кстати, в такие минуты весь экипаж переходит в спускаемый аппарат, как наиболее защищенный. Космонавт же осуществляет перестыковку, сообразуясь со своим опытом и знаниями, скажем так, — он делает это энергичней и уверенней, чем автоматика. Потому что он знает, КАК. А машина только выполняет программу, заложенную в нее человеком.
... Чем ближе был день старта, тем напряженнее становилось ожидание на "площадке 17". Общаясь с экипажами, в какой-то момент я вдруг почувствовал, что космонавты — особенно команда В. Дежурова — как бы отделяются от внешнего мира невидимой, но очень прочной оболочкой.
— Они уже "летают", — пояснил один из врачей. — Так со всеми бывает.

22 марта, сдав вахту, благополучно приземлились Александр Викторенко, Елена Кондакова и Валерии Поляков.

Закон Тюротама

Многих почему-то очень интересует вопрос — пьют ли космонавты? Хорошо, если я отвечу: нет, не пьют, на хлеб мажут? Или по-другому: хлещут ее, окаянную, почем зря, и даже в ракету их тепленькими укладывают — опять ведь явный перегиб, верно?
Если серьезно, то ответ таков. Космонавты — обычные живые люди, и ничто человеческое им не чуждо. Тут важно понять другое. "Съездить" туда, на орбиту, — это не за пивком к соседнему ларьку смотаться. Это риск, и риск немалый. А космолетчики не камикадзе, они рассчитывают не только выжить, но и работу сделать как надо. К тому же дома у них дети, жены. Словом, ну никакого резона нет у людей для злоупотребления спиртным. С другой стороны, и абсолютных трезвенников среди них, боюсь, немного найдется. А ежели в меру — сами знаете, все всегда на пользу идет.
Впрочем, заявляю честно: я лично непосредственно с космонавтами не пил. А вот с членами проживавшей на "площадке 17" команды — с ними довелось. Нормально пьют ребята. По-военному. Головы не теряют.
Кстати, на "площадке" без "этого" непросто. Давит замкнутое пространство, однообразие обстановки. В ожидании старта растет напряжение. Представляю себе, каково жилось здесь людям, когда обсервационный режим длился почти месяц.
А местные, байконурские, военные познакомили меня с законом Тюротама (вообще-то так называется здесь одно местечко). Звучит так: каждый наливает себе сам. Я спросил, почему?
— А чтоб назавтра, если командиру с похмелюги поймается, никого не заложил. С кем пил, кто тебя поил? Никто — сам себе наливал.

Как "летают" на земле

Чем меньше времени оставалось до старта, тем сдержанней в общении становились космонавты. Внешне это почти незаметно: задаешь человеку вопросы, он отвечает, и вдруг в какой-то момент ловишь себя на странной мысли — вроде бы и рядом собеседник, на расстоянии протянутой руки, и в то же время словно беседуешь сам с собой.
— Они уже "надели скафандры", уже "летают", — объясняли медики.
Как-то с разрешения врача первого экипажа я присоединился к космонавтам на прогулке.
— Помните все даты ваших стартов? — спросил у Стрекалова.
Тот, не заглядывая ни в какие шпаргалки, назвал все пять.
Один из стартов у Геннадия Михайловича был аварийным.
— Это произошло 26 сентября 1983 года, — рассказывал ветеран. — Мы с Володей Титовым уже готовились стартовать, когда загорелась ракета. Сработал спасательный автомат, мы "отстрелились" и благополучно приземлились на парашюте.
— И как ощущения?
— Да как... Обидно. Столько готовились, уже уселись, "ехать" собрались — и на тебе.
— Без жертв тогда обошлось?
— Тогда—да. А бывало и иначе. Один из стартов, помнится, унес более восьмидесяти жизней...
У Нормана Тагарда этот полет тоже пятый. Прежде было четыре выхода на орбиту в "Шаттле".
— Но наши полеты короткие, — как бы извиняется американец. — Мой налет в космосе — всего 25 суток.
— А кем вы были в экипаже?
— Последний раз летал командиром полезного груза — есть у нас такая должность.
— Вы сказали "последний"? — переспрашиваю с удивлением.
— О, нет — крайний!
В российской космонавтике — как и в авиации — очень не любят слова "последний", и уже много десятилетий традиционно заменяют его другим — "крайний". Не всегда получается благозвучно, но уж лучше так, чем, скажем: "У него это был последний полет". Чувствуете, чем веет от слова "последний"?..
Получилось так, что и американские киношники, и я в разные дни, не сговариваясь, задали командиру первого экипажа один вопрос:
— Прежде любой побывавший в космосе был для русских чуть ли не божеством. Сегодня же мало кто знает, кто стартовал, на сколько полетел. Не обидно?
— Да нет, нормально, наверное, — пожал плечами Владимир Дежуров. — Когда-то рукоплескали Нестерову за его первую "мертвую" петлю. Чкалов тоже удивлял. Потом все это стало привычной нормой. Так и полеты в космос.
Пытаясь найти объяснение "улетания" экипажа еще до старта, я обратился к врачам.
— Боятся?
- Не боятся только дураки, — был ответ, — Конечно, напряжение велико. Но у всех по-разному это происходит. Для Викторенко, например, полететь в космос было, кажется, то же самое, что на машине из Звездного в Москву съездить. А вот другой космонавт (врач называет имя, но я опущу его — И.Ч.) четвертый раз стартовал, а психовал страшно.
Я представил себя на месте психовавшего и, мне показалось, понял его.

Пресс-конференция по-американски

Пишущей и снимающей братии понаехало на Байконур накануне старта — море. На пресс-конференции чуть ли не на головах друг у друга стояли. Экипажи, как положено, были отделены от публики стеклом, и общение велось через микрофон. Я, признаться, не собирался в тот день задавать вопросы: у меня были другие возможности для этого. Но чем дольше длилось сие действо, тем больше становилось мое удивление.
— Вопрос задает представитель "Ассошиэйтед пресс", — объявляет ведущий.
Следует вопрос на английском, затем перевод на русский, Потом микрофон передается журналисту из "Time", потом из "US Today", потом из "CNN", "Рейтер"...
А где же ИТАР-ТАСС, думал я, где наши телевизионщики, радио, пишущая пресса? Накануне я видел лишь коллегу из "Красной звезды", наскоро общавшегося с первым экипажем, да ребят из "Воен-ТВ".
Словом, пришлось-таки браться за микрофон. Из чувства патриотизма. После вопроса "Лос-Анджелес таймс" ведущий объявил "выход" "частной российской газеты "Де-факто".
— Вопрос Стрекалову. Геннадий Михайлович, это ваш пятый полет, вам есть, с чем сравнивать. С учетом того, что мой вопрос первый сегодня на русском языке, у вас нет ощущения, что вы в Америке и вообще летите на американской ракете?
Потом, позже Николай Бударин из дублирующего экипажа, а за ним и какой-то наш большой чин в гражданском подходили ко мне: "Молодец, хороший вопрос". Значит, не только мне было обидно.
Михалыч же оказался весьма тактичным политиком. Российско-американское сотрудничество, сказал он, имеет далекие перспективы, это хорошо, что мы вместе и т, д.. В общем, "не заметил" подвоха в моем вопросе. А через минуту вызвал общее оживление и смех.
Я спросил Бонни Данбар (дублер): когда она полетит, будет ли ее муж-астронавт волноваться за нее больше, чем родные других членов экипажа — не имеющие отношения к космосу?
— Думаю, он не будет волноваться, — ответила американка. — Он профессионал и знает что к чему,
Стрекалов тут же берет свой микрофон:
— А моя, например, в этом совсем ничего не понимает, поэтому волноваться точно не будет.
Народ засмеялся. А я вспомнил аварийный старт Михалыча и заплаканное лицо его дочери на проводах в Звездном...

Поехали!

14 марта, четыре утра по-местному. Когда дежурный по "площадке" подходит будить меня, оказывается, что я уже не сплю, Позже выясняю: первый экипаж провел ночь перед стартом спокойно, но несколько раз космонавты просыпались, Я, признаться, тоже трижды за ночь вскакивал и смотрел на часы.
Экипажи проходят медосмотр, все быстро завтракают и усаживаются в автобусы. Обслуга "площадки" — повара, официантки, горничные — провожает уезжающих. В динамиках гремит: "И снится нам не рокот космодрома..."
В автобусе (на этот раз, конечно, не в том, что везет экипаж) оказываюсь рядом с В. Севастьяновым. Виталий Иванович чихает, и я думаю: "Хорошо, что он не жил на "площадке".
Космонавтов привозят на "площадку 02" — это МИК (монтажно-испытательный корпус). Здесь их облачают в скафандры. Оцепление очень строгое. Пресса толпится на специально отведенном месте и отчаянно мерзнет: минус 12 с ветром. Я радуюсь своей догадливости: одолжил у солдатика с "семнадцатой" ушанку. Вижу какую-то американку в таком же экзотическом уборе. Приезжает В. Шумейко, местное руководство.
Наконец выходят. Владимир Дежуров рапортует председателю госкомиссии о готовности к старту, я щелкаю затвором "Зенита" и еще не знаю, что пленку давно заело (такой уж, извините, я фотограф). А ведь мне еще предстоит снимать самое главное — старт. О,судьба...
Пока экипажи везут к ракете (в разных автобусах и все в "полной боевой"), пока "номер один" усаживается в ракету, всем непричастным к этому непосредственно остается только ждать. И мерзнуть. Сергей Анохин из "Центрнаучфильма" рассказывает об аварийном старте — когда загорелась ракета — и показывает, откуда, с какого, расстояния он снимал его.
— С ума сошел? — искренне удивляюсь я,
— Небось, руками и зубами землю рыл, когда закапывался, — смеется кто-то из режимников.
— А я тогда и не понял ничего, — улыбается в ответ Сергей. — Первый раз ночной старт снимал, думал — так и должно быть.
Оператор-ветеран И. Крылов вспоминает другой эпизод: один солдатик, впервые наблюдавший старт с близкого расстояния, "с катушек съехал".
Объявляется получасовая готовность. Меня по-прежнему не прогоняют, хотя вся пресса на НП - наблюдательной площадке. А это далеко, это за километр от ракеты. Я - в ста пятидесяти метрах от нее. Какой-то капитан поясняет:
— Ближе на открытом месте уже никого нет.
И после паузы:
— Здесь самое опасное место.
Слышу разговор: — Если что, рви когти вон туда, подальше от ракеты, понял?
— Понять-то понял, да только там, видишь, колючая проволока - на ней и повисну...
В общем, те еще разговорчики.
А уж как мне удалось пробраться туда – профессиональная тайна. Да и подводить никого не хочу. Эх, если бы еще и пленку в "Зените" не заело…

Если верить моим стареньким часам, то она уже должна была стартовать. Давно уже отошли фермы обслуживания, отвалила кабель-мачта. Давно посинели у всех стоящих на ветру руки и лица.
И вот — пошла!..
Ощущения? Вы стояли близко к работающему на взлетном режиме двигателю реактивного самолета? Так вот, представьте, вокруг вас десять, двадцать таких ревунов. Да нет, и это, пожалуй, не то. Словом, боюсь, не передать словами те ощущения.

Все затряслось: земля, воздух, фотоаппарат в моих руках. Все у меня внутри. Нет, не от страха. От той огромной, никому не подвластной силы, что рванула ввысь.
Несколько секунд - и лишь белый след в синем небе да все удаляющийся рев. Перевожу дух. Делаю поправку на своих часах - впервые в жизни сверяю время по старту ракеты. Мысленно желаю экипажу штатного полета и вдруг вспоминаю недавний эпизод в местном, байконурском, музее. Есть там место на стенке, где расписываются все улетающие космонавты. Просто ставят автограф и дату. Геннадий Стрекалов соригинальничал: взял, да и добавил текст. Вот что там было: "Никогда не кончатся полеты!»
Пусть так оно и будет.

И. Ч.