Ваня
Случилось мне как-то две недели проваляться в отделении травматологии – чего-то там у меня, извините, под коленкой неправильное выросло, и мой давний друг, хирург-травматолог, «энто самое» взял да и отчекрыжил.
Вылеживаюсь после операции. В перерывах между перевязками и уколами перечитал любимых авторов, кроссворды надоели, в шахматы я не любитель, от винца Док порекомендовал пока воздержаться. Скука, словом. И тут поступает в отделение новый пациент.
Поступил он в «травму» что-то около полуночи. Слышу за дверью своей палаты привычные звуки – «скорая» привезла очередного страдальца (я к Доку частенько просто так, в гости, захаживал во время его дежурств, посему давно ко всему привычен и все мне тут понятно). Привезли человека с ДТП – машиной сбило. Утром Док манит меня в курилку.
- Хочешь хохму?
А глаза у самого заранее смеются, словно вот-вот расскажет свежий анекдотец.
- Ты его видел? – спрашивает.
- Кого?
- Ну, мужика, которого ночью с ДТП привезли.
- Нет еще. А что? Живой хоть?
- Ладно, увидишь еще. Слушай. Его с окружной трассы привезли, московская «девятка» сшибла. Ребята со «скорой» говорят, бампер у нее ремонту не подлежит, лобовое стекло всмятку, фара разбита, капот и крыло помяты… В общем, ты понял, да? Принимаю этого чудика, он то ли в шоке, то ли пьяный – разило-то от него изрядно. Как положено, всего «просвечиваем»… Ни-че-го! Все на месте, все цело! Ну, парочка ушибов, сам понимаешь, не в счет. А «девятке» вон как досталось. Как тебе это?
После утренних процедур с нетерпением ищу новенького. Он, как ни в чем не бывало, вышагивает по коридору в нелепом, не по росту, больничном халате и чему-то мирно-задумчиво так улыбается. Мужичина здоровенный, за центнер, но весь какой-то рыхлый. Плечи опущены, толстые руки вяло висят вдоль бесформенного тулова, большая, скверно постриженная голова словно приклеена к бычьей шее. Ходит косолапо, тапочками по полу шаркает. Морда круглая, нос картошкой, губы «на развес». Одно слово – Ваня. Выяснилось: так его и зовут. А вот глаза…
Помните шукшинского Борю-дурачка? – там сюжет тоже в больнице развивается. Так вот, этот мужичина, изрядно помявший своей тушей московскую машину, чем-то напомнил мне того шукшинского паренька. Правда, Боря был совсем идиот – слюнявый, бессмысленный, неинтересный. А Ваня… Прости, Господи, чуть не написал «не совсем идиот».
Нет, конечно, он не был «больным на голову». Простодушен до тупоумия? Да. Толстокож, неуклюж, абсолютно не образован? Да. Но – не дурак. Работает скотником в соседнем совхозе. В город приезжал проведать свояка. Конечно, выпили. Пошел домой. По пути «догонялся» пивом. Дальше не помнит.
Так вот, я о Ваниных глазах. Если вы не в самом дурном расположении духа и потому не обращаете внимания на радостно-бессмысленную наивность этих самых глаз, то, возможно, рассмотрите в них еще нечто, что может поразить вас.
Детская чистота. Полнейшее отсутствие дурного. Готовность сделать для вас что-то доброе. После всех наших привычно-осмысленных, умных, правильных взглядов – честное слово, что-то почти неземное виделось мне в этих глазах. Я вдруг поймал себя на странном: мне хотелось подольше, почаще в них смотреть.
И вспомнилось давнее. Как-то пошли мы с дружком моим закадычным, с Генкой Старовойтовым, за кедровыми шишками. В Сибири было дело, за Новосибирском, откуда я родом. Набили мешок шишек, домой возвращаемся. А кедрач не близко, километров семь. Ведем велик по очереди, мешок – поперек рамы. День знойный, безветренный, парит от ближайшего болота. Пить хочется – страсть. Тропка среди густющей травы едва видна. И тут что-то словно дернуло меня: кругом нетронутая людьми девственная благодать, а вот зацепился вострый пацанячий взгляд за какую-то малость, коя выбивалась из общей картины мирозданья. Остановился. В траве рукой пошарил. Глядь – что за чудо? Ковшик! Ручка деревянная, ладно оструганная, а к ней какими-то прочными – болотными, знать, долго не гниющими – травинками конусок прилажен из бересты. В общем, как есть, ковшик. К чему бы? – думаю. Еще пошарил – родничок рядышком, в траве.
Ох и вкусна была та водица, люди добрые…
Долго мы с Генкой оторваться не могли от того источника. Как теперь, через много лет, я – от глаз этого странного пациента травматологического отделения.
И еще – Ванина улыбка. И несмелая, и виноватая – словно извиняется человек за то, что он вот такой, почти дурачок, и этим приносит окружающим его людям какие-то неудобства.
В больнице Ване очень понравилось.
- А че, кормят хорошо, тепло. И работать не надо.
Как объяснил мне Док, Ване предстояло пролежать здесь десять дней. Так положено. Потому как, после сотрясения мозга человек должен лежать здесь десять дней. Вдумайтесь: после сотрясения, которое должно было быть, но которого не было!
Тетки из столовой быстро нашли применение бьющему фонтаном Ваниному здоровью (мы-то, остальные, в основном кто на костылях, кто в гипсе по самое «здравствуйте»): он таскал для нас в ведрах еду из соседнего корпуса. Делал это с удовольствием и все с той отсутствующей полуулыбкой на толстых губах.
Как-то он остановил меня в коридоре.
- Я там у вас книжки видел. Можно мне почитать одну?
От кого-то из прежних постояльцев палаты (вернее сказать, «полежальцев») осталась брошюрка с расхожим «чтивом» - очередным сляпанным кем-то «задней левой ногой» якобы детективом. Вот ее-то и начал мусолить Ваня. Читал он почему-то исключительно в коридоре, стоя, прислоняясь к широкому подоконнику. Было понятно, что для него все окружающее исчезало, улетучивалось в иное измерение, едва он начинал читать. Круглая лохматая голова его медленно-медленно двигалась вслед за прочитанными буквами, некоторое время оставалась неподвижной в конце строки, потом поворачивалась влево - и все сначала.
Как-то раз мне подумалось, что, как только Ваня дочитает книжку до конца, он без ущерба для своего интеллекта вполне сможет начать ее сызнова и будет внимать примитивному сюжету с тем же напряжением и вниманием.
А может, я и ошибаюсь…
И вдруг однажды, накануне выписки, меня осенило: а ведь это они, такие вот Вани, месяцами не снимают свои провонявшие ватники, безропотно, порой даже без элементарной зарплаты - таскают на себе навоз, пасут тощих, грязных коровенок, ухаживают за оставшимся поголовьем каких-то там свиноматок и свиноуток, годами не знают лучшего развлечения, чем нажраться самогону да побить друг другу морды… То есть, в конечном итоге, выходит, кормят нас – умных, грамотных, интеллигентных и не очень – в общем, городских.
Не знаю, наверное, мне следовало бы пожалеть, что ли, этих обезличенных, забитых и забытых всеми вань. А вот не получилось как-то. Не пожалелось. И даже привычного брезгливо-равнодушного презрения ко всем нашим безмерно лукавым правительствам и бесконечно далеким от народа «народоизбранным» я почему-то не испытал. К слову: для них – для тех, кто «там, наверху» - все мы, по большому счету, наверное, те же вани.
Таким и остался в моей памяти этот странный пациент: большим, несуразным, трогательно добрым, с глазами, полными нетронутой цивилизацией чистоты. Как тот родничок в тайге.


И. Ч.