Город спал.
Предрассветный туман медленно стекал по расщелинам улиц к реке. Вслед за отступающим туманом от дома к дому ковылял фонарщик, стирая мутно-жёлтые пятна ламп. Выйдя на городскую площадь, он остановился и, подняв голову, замер.

-Девяносто восемь, девяносто девять…- Белобрысый мальчишка лет тринадцати, поднимался по наружной лестнице ратуши, отсчитывая ступени. Шлепанье босых ног совпадало с монотонным бормотанием.
Вот и верхняя площадка башни. Мальчуган направился в угол звонницы, вытащил из каменной ниши холстяной мешочек, надел его на руку и взялся за веревку, привязанную к языку колокола. Потом уверенно повернулся в сторону восхода и стал ждать.

В это же время с обратной стороны башни, в стене выходящей во внутренний двор отворилась небольшая дверь, выпуская на улицу мужчину закутанного в длинный плащ. В руках у него был увесистый квадратный свёрток. Перемещался незнакомец бесшумно, держась ближе к стенам. Вскоре его бесформенная фигура исчезла скрытая остатками утреннего тумана.

Тёплый луч коснулся веснушчатого лица подростка. Солнце поднималось выше и выше, и вот его лучи осветили верхушку колонны Святой Троицы. Мальчишка ударил в колокол. Звонкий гул полетел над крышами, заставляя горожан подниматься с постелей. Фонарщик очнулся и поспешил дальше. Он, как обычно, опоздал с окончанием своей работы.

Первыми на улице появились владельцы маленьких лавочек расположенных на центральной площади. Они распахивали настежь тяжёлые ставни, открывая любопытному взгляду широкие прилавки с выложенным на продажу мелким скарбом и снедью.
За лавочниками на свежий утренний воздух потянулись бродячие ремесленники, кухарки и прочий городской люд, привнося в человеческую толпу свои краски, звуки и запахи. Город зажил размеренно-унылой, добропорядочной жизнью.
Так обыденно и непримечательно начался день, который изменил судьбы многих.

Ближе к полудню ворота служебного двора ратуши растворились. Из них выехал муниципальный глашатай. Расталкивая суетливую толпу он направил свою чахлую клячу в сторону западных городских ворот. Путь глашатая был не долог. Проскакав мимо будки сборщика въездных податей, лошадь сама повернула на узкую тропинку, ведущую к невысокой часовне стоящей рядом с единственным в этом месте домом.

Дом был примечателен. Для чужеземца своим необычным красным цветом стен, а для местных жителей легендами, которые ходили о его обитателях. В этом доме издревле жили городские палачи.

Шагах в пятистах от часовни, между жилищем и рекой, расположилось «проклятое кладбище». Здесь хоронили казнённых. Таких преступников отлучали от церкви. После смерти им не даровали прощения и не хоронили рядом с христианами, даже крестов на проклятом погосте не было. Вместо надгробий, для порядка, над каждым захоронением клали осколок плитняка, предварительно выцарапав имя преступника и дату казни.

Отдельным знаком обозначали способ казни. Крест соответствовал четвертованию, круг повешению, треугольник сожжению, прямоугольник обезглавливанию. Над символом казни стояли инициалы палача. Прямоугольников было мало потому, что к обезглавливанию приговаривали только дворян. Зато крестов и кругов было в избытке.

Встречались и безымянные камни, и камни с несколькими именами.
Надгробия располагались рядами разной длинны. Каждый ряд был делом рук одного палача. Согласно местным законам палач сам проводил всю процедуру экзекуции, начиная от казни и заканчивая погребением тела. Изучая кладбище, досужий исследователь наверняка смог бы узнать много интересного об истории города и обычаях местного правосудия, но мало кто из посторонних отваживался заходить на него. А те, кто по долгу службы или по сильной необходимости вынуждены были посещать эти места, старались надолго не задерживаться. Вот и гонец, подъехавший к невысокой каменной ограде палисадника, не стал спешиваться. Покопавшись в седельной сумке, вынул большую чёрную перчатку и бросил её в обрамлённую крестовой ковкой дверь. Глухо ударив в косяк, перчатка упала на порог.

Не смотря на высоко стоявшее солнце и то, что весь город давно проснулся, ставни красного дома были плотно закрыты. Во дворе и поблизости не было видно ни одной живой души. Это не смутило почтальона. Убедившись, что не заметить послание невозможно, посланец пришпорил свою клячу и поскакал назад в город.

Когда всадник отъехал достаточно далеко и не мог видеть, что происходит за его спиной, дверь красного дома отворилась. Из неё вышел мужчина лет сорока, сорока пяти. Одет он был в широкую темно-синюю рубаху - камису. Человек был широкоплеч и приземист. Руки его, с узловатыми пальцами, всё время двигались, как будто сжимали что-то невидимое и живое.
Наклонившись, он поднял перчатку и достал из неё свиток с посланием.

Смертельное ремесло всегда считалась малопочтенным занятием, а соприкосновение с людьми этой профессии оскорбительным для обывателя. Поэтому, вот уже много лет, таким странным способом палачу сообщали о необходимости в услугах.
Звали палача Себастьян сын Кристена.

Когда старый палач Кристен умер, добровольцев на вакантное место не оказалось, а у Себастьяна не было выбора. Сын палача мог быть только палачом. Работа стала семейным проклятием. Фатальная неизбежность довлела над родом Кристенов. Все они, и сыновья, и внуки, и правнуки могли быть только палачами. Люди боялись и презирали их, но обойтись без них не могли.
Через месяц после смерти старика Кристена из Верховной Канцелярии пришло письмо о назначении нового Государственного Экзекутора, подписанное самим королем. По заведённой традиции, конверт бросили под длинный стол для заседаний в зале муниципалитета. Чтобы достать грамоту новому палачу пришлось, встав на колени, проползти несколько метров под брезгливо-насмешливыми взглядами. Себастьяну, в то время, едва исполнилось восемнадцать. Через два дня он совершил свою первую казнь.

Шли годы. Завести семью Себастьяну не удавалось. Женою палача, согласится стать только дочь палача, а таких в округе не было. Но одиночество его не тяготило. Смерть стала его ремеслом, а ремесло философией жизни. Он жил для того, чтобы узнать все нюансы своей профессии. По крупицам собирая знания, тщательно записывал их в свою книгу. Он мог часами сидеть и разговаривать сам с собой о преимуществах «долгого повешения» перед «коротким». Или рисовать способы завязывания тортуз и жета. Или описывать опыт применения манильского троса, сравнивая его со смоленым пеньковым. По рассуждениям Себастьяна, получалось, что хоть пенька и долговечнее волокон маниллы, но манила крепче. Пеньковая верёвка сильно тянется, но не боится влаги. Манила прочна, но будучи намоченной, может порваться в самый важный момент, поэтому применять их надо в разную погоду и к приговорённым разного веса.

«Глупы те, кто боится смерти. Смерть есть смерть. Не важно, как и когда она к тебе придёт. Важно, как мучительно ты будешь умирать». А в этом Себастьян знал толк. Он был мастером смерти, хорошо знал анатомию. Мог сделать так, что приговорённый вообще не чувствовал боли перед смертью и душа его отходила без мук. Он вообще много знал о том, что такое душа. Как это не странно прозвучит, но Государственный Экзекутор любил людей и прощал им многое, ведь люди были его работой. Работой, которую он любил.

Палач давно свыкся с судьбой и относился к происходящему философски спокойно. К тому же, наряду с неприятностями были маленькие удовольствия и приличный доход. Вот и теперь, очередная казнь, назначенная на ближайшую субботу, может принести хороший заработок.
Одно странно. Казнь должна пройти не на городской площади, а в дальнем графстве, где раньше никогда не казнили. Да и лунное затмение в субботу, а казнь, совершаемая во время новолуния, всегда привлекает большое количество людей. Справится с такой толпой очень непросто.
Себастьян в недоумении пожал плечами. Его пальцы стали судорожно мять воздух. Надо было идти готовиться к неблизкой поездке. Ехать два дня и значит выезжать нужно завтра, а лучше сегодня вечером. Мало ли что…

Дверь красного дома захлопнулась за палачом.