- Ненависть слишком сильное чувство, - высказал мнение распятый по центру после того, как Первый закончил свой рассказ. Рассвет неумолимо разгорался, и на востоке забрезжили уже проблески робких солнечных лучей. Женщина заметила это раньше остальных.
- Поторопись, - обратилась она к потомку языческих вождей.
- Поторопись, потому что я тоже хочу исповедаться.

     Второй кивнул бы, если бы мог. Ему необязательно было видеть солнце, он его слышал. В его родном мире поклонялись семерым сияющим Отцам, и каждый из семи обликов согревающей тело и дух звезды почитался сложными и долгими хоровыми молитвами.

                                                                                     ***

     Второй чуть не ушёл из Академии, когда наставник раскрыл ему тайну Смотрителей целиком и полностью.
- Запомни, Секундо, куда бы тебя не посылали, ты закончишь свои дни на этой планете так же, как и миллионы защитников равновесия до тебя. Твоя роковая ошибка ждёт тебя впереди, никто ещё не смог её избежать, но такова суть. Пойми и прими это, как данность – тебе станет легче. Отбрось страх прочь, все мы обречены уйти; но в отличие от людей, которые могут только фантазировать о том, как это будет, мы – знаем. Я тоже однажды оступлюсь и тоже пройду суд совести у Командора. А потом Паутина схватит меня и не отпустит до рассвета, чтобы принести в дар своему мудрому мастеру.
     Пальцы Второго предательски дрогнули; развитое воображение нарисовало столь неприглядную картину, что впору было бежать отсюда куда-нибудь подальше, в тёплые плодородные края, под бок к понимающей и доброй матери. Но и тут мечты новоиспечённого Смотрителя рассыпались в прах, некуда было ему бежать. Не было у него матери, а отец много лет назад ушёл воевать – ни одной весточки он пока сыну не передал. Второй стиснул зубы и отругал себя неприличными словами: сам выбрал такое служение, сам теперь и расхлёбывай. И когда на выпускном вечере он похвалялся молодецкой удалью, сбивая с головы товарища яблоко точно пущенной стрелой, не было никого счастливее его на тот миг. Он забыл и о своём страхе, и даже об отце, который так и не вернулся с войны.
     Задания Второй выполнял скрупулёзно и качественно, стремление к совершенству не давало расслабиться ни на йоту. Он вёл подробный дневник, где записывал каждый свой шаг, не признаваясь самому себе в том, что делает это ради искоренения любых намёков на ошибку. Наставники высоко ценили его работу и потому часто предлагали не провисшие нити натягивать, а латать порванные узлы. Высшая степень сложности. Та история началась с подачи Командора – вызвали, рассказали, объяснили… Второму предстояло стать на полгода меценатом-покровителем угасающего от лейкоза гениального ребёнка, побывать в роли волшебника, реализующего детские мечты. Следуя инструкции, Смотритель прибыл в загородный дом маленькой семьи – бабушка и внук - при полном параде, чем неизбежно покорил сердце хозяйки дома, пожилой аристократичной леди.
- Мы бесконечно благодарны вам за помощь и заботу, господин Секундо, - говорила леди ежедневно по несколько раз. Воспитанник Второго, двенадцатилетний Оскар, отрывался при этом от вороха листов, исписанных математическими формулами, и фанатично взирал на своего благодетеля светлыми голубыми глазами. Одухотворённое лицо мальчика, тающего безвозвратно, преследовало Смотрителя, как наваждение. Он проводил с ребёнком так много времени, что вдруг начал ощущать его своим сыном – не приёмным, но родным. Когда Оскар ослабел настолько, что перестал вставать на ноги, Второй брал его в охапку и бережно выносил в сад, где отцветали яблони. Мальчик весил не больше птички; всё чаще он находился в забытьи и просто дремал на коленях опекуна, а тот слушал хрипящее сбивчивое дыхание малыша и лихорадочно искал выход из положения.
- Дорогой господин Секундо, мне бы очень хотелось завершить исследование, - сказал однажды Оскар, лёжа полупрозрачной тенью на пуховых подушках. Листы бумаги рассыпались вокруг кровати. Поднимая их, Второй с удивлением заметил новую формулу, которая повторялась то тут, то там с маниакальным постоянством. Он сам неплохо разбирался в математике; внутренний голос подсказал ему, что вот прямо сейчас в этом доме рождается великое открытие, способное изменить физический мир.
     Яблони в саду уже отцвели. Несколько редких запоздалых лепестков ещё держались, мелькая в ажурной зелени розоватыми вспышками. Их осталось совсем немного; Второй понял, что эти лепестки – аллегория жизни Оскара, что в запасе лишь день или два, а потом…
     Командор пугал Смотрителя: нельзя привязываться. Тот, кто создал Паутину, лучше знает людей, и никогда ничего не делается просто так. Второму были даны полномочия задержать смерть ребёнка, но не спасти его; вот только разве можно остановить поток сострадания, сметающий на своём пути и кодекс чести, и правила поведения, и даже слова Клятвы, произнесённой когда-то?
     Нужно было действовать быстро. Единственная возможность сохранить жизнь мальчику заключалась в несгибаемом намерении самопожертвования. Один из двух уйдёт, всё верно – но пусть останется Оскар, пусть он завершит своё исследование и начнёт другое, пусть вырастет и встретит такую же гениальную прекрасную девушку, пусть… На мгновение в голове Второго появился отрезвляющий образ беспощадных серебряных нитей. Боль впилась в спину растревоженной осой, в горле пересохло от предвкушения встречи с создателем Паутины. Ничего, ничего… Ничего страшного. Смотритель сознательно нарушал закон, потому что так было нужно.
     Оскар лежал не шевелясь. От него осталась лишь хилая высохшая оболочка, но теплилась ещё внутри тусклая искорка, готовая погаснуть с минуты на минуту. Второй сел у изголовья, осторожно поднял бессознательного ребёнка, со всей отеческой силой прижал к себе и запел – ту самую песню. Мелодия исцеляла и согревала, забирая силы у взрослого и восполняя утраченное у мальчика. Там звучала вселенская печаль и безграничная преданность, там зажигались яркие огни и снова цвели яблони – год за годом, километр за километром протягивалась незапланированная тайная нить. Когда на щеках Оскара проступил здоровый румянец, Второй уже почти не ощущал себя, его будто выпили до дна.
- Мне намного лучше! – удивлённо и радостно заявил малыш, ещё сильнее прижимаясь к груди своего волшебного покровителя. Второй не мог даже улыбнуться, настолько он был истерзан.
     Командор судил его лично: беспрецедентное нарушение плана судьбы обязывало. Смотритель ничего больше не ждал и не хотел, ему было достаточно того, что он собственными руками создал новую нить – нить долгой жизни Оскара.
- Ты посчитал себя равным создателю? Когда он придёт за тобой, попроси у него прощения и узнаешь, что такое истинное милосердие, - подсказал Командор напоследок.
     Второй обнаружил себя распятым на Паутине практически сразу; чуть перевалило за полночь, и пока он был здесь один. Периодически отключаясь, он погружался в мутные бессмысленные сны; часа через два появились соседи, мужчина и женщина. И ему вдруг ненадолго показалось, что он зря так бездарно и глупо распорядился своим существованием. Одурманенный разум хлестал его плетью сомнения, что было куда тяжелее выносить, чем хватку Паутины.
- Проклятая ошибка… - повторял он на все лады, ненавидя себя за трусость и малодушие. А потом всё встало на свои места.
- Если сейчас вы спросите меня, повторил бы я свой поступок… 

     Второй не договорил; в воздухе висели рваные клочья тумана, и сквозь эту потустороннюю влажную завесу всем троим привиделось серьёзное лицо подросшего мальчугана, с упоением пишущего формулы на листах бумаги в яблоневом саду.

(с) Далия Витта. 2012