«Клянусь быть верным своему делу, как бы трудно мне ни было. Клянусь добросовестно и самоотверженно исполнять приказы Командора, действуя исключительно во благо людей. Клянусь»…
     Он помнил произнесённые слова очень хорошо. Восторженные выпускники Академии, облачённые в широкие пепельные мантии, поднимались на балкон дружно и слаженно, как олимпийская спортивная команда. На площади под балконом колыхалась взволнованная толпа первокурсников, друзей и родных; периодически выныривали ниоткуда строгие чёрные тоги преподавателей. Чеканя шаги, он нёс себя по крутым ступеням с достоинством королевской особы, а в высоких и чистых окнах отражался мужественный профиль тридцатилетнего защитника земного равновесия. С тех пор он получил и выполнил более полусотни заданий, среди которых были и приятные элементарные, и практически безнадёжные. На одиннадцатом году благородного служения он в первый раз услышал имя человека, чьё влияние ему предстояло выдержать; миссия показалась Первому не слишком сложной, только вышло всё иначе. Паутина имела свои виды на этот союз, предлагая абсурдную загадку с непредсказуемым исходом.
     Когда ему показали Паутину на практическом занятии – издалека, быстро, сдержанно – он почувствовал благоговение и печаль. Точно так же, как и все остальные рядом с ним. В манускриптах серебряное творение высшего разума описывалось, как материализованная подвижная структура запредельного космического порядка. Каждая нить являлась альтернативной линией человеческой судьбы, каждый узел – перекрёстком событий и поступков, запланированных заранее. Довольно часто случались аварии: нити провисали и рвались порой, узлы путались, сходились и расходились, появлялись и исчезали. Это значило, что люди начинали нарушать равновесие, совершая нелепые дурацкие поступки. Единственным противостоянием надвигающемуся хаосу могла стать только команда Смотрителей Паутины.
     Их отправляли в горячие точки с напутствием вернуться нетронутыми и целыми; во всяком случае, на заданиях никто не погибал. Но возвращались по-разному: кто-то с триумфом, кто-то с поражением. Провал миссии карался презрением Командора, временным отчуждением – и только. В условиях бесконечной войны с хаосом любой солдат имел невероятную ценность, и потому даже к провинившимся отношение было внимательное и трогательное. Первый успел превратиться в заслуженного ветерана, ему неоднократно вручали медали, грамоты и ордена. Сектанта ему поручили как бы между прочим, не заостряя внимания на деталях – просто передали папку с личным делом и назначили срок. Перед отправлением в незнакомый город он увидел ту надорванную нить, с которой его попросили поработать. Умеренное повреждение, не катастрофическое. Закинув за плечи полупустой рюкзак, Первый подмигнул часовому на посту и покинул alma mater, ровно в полдень, когда тени стали короткими.

                                                                                     ***

- Так вы познаете истинное счастье, дети мои! – грянуло над стадионом эхо из громоздких динамиков. Экзальтированный рёв смёл ураганом все приличные остатки мыслей из разгорячённых мозгов. Тысячи вопящих эпилептически дёргались, изображая божественный экстаз. Молодые развязные девицы хищно впивались пухлыми губами в одуревших соседей, не разбирая, мужчины то, женщины или дети. Старухи с блаженными печатями на замшелых лбах осеняли всех подряд косыми крестами по диагонали. Ликование захватило и флаги, полотна которых бешено хлопали на ветру, словно прохудившиеся паруса. Среди всего этого распутного безобразия лишь один человек скромного вида и с рюкзаком на плечах оставался невозмутимым до равнодушия. Он прищуривался, закрывшись от солнца козырьком ладони, и снайперский взгляд его скользил по надменной массивной фигуре лидера секты Радостных, фигуре, окружённой знойными формами нескольких прелестных фавориток. Не прошло и часа, как Первый уже смиренно склонился к стопам диктатора-проходимца, жарко пожимая тому холёную ухоженную руку. Тяжёлый перстень Сектанта оцарапал Смотрителю скулу, плохой знак, но что поделаешь…
- Встань, сын мой, и назови себя, - вальяжно развалившись в дорогом антикварном кресле произнёс Сектант. Он не вызывал отвращения внешне, о нет; скорее, от него исходило приторное очарование, близкое по сути к животному магнетизму. Красивое яркое лицо с крупными чертами было тронуто краской порочности лишь в изгибе тонкого чувственного рта. Не будь Первый отличным знатоком людских страстей, он так же, как и те люди на стадионе поддался бы душным навязчивым чарам. Но досье лидера Радостных изучалось от корки до корки, и, пожалуй, шарлатанов такого высокого полёта нужно было ещё поискать.    
- Меня зовут Уно, достопочтимый повелитель, - ответил Первый, вложив в свои слова всё восхищённое преклонение, на которое только мог решиться.
- Я вижу не скудным знанием, но открытым сердцем, что Вы величайший наставник и пастырь душ человеческих. Посему прошу оказать мне, недостойному…
- Хорошо, мальчик. Подойди ближе, - нетерпеливо прервал Смотрителя Сектант. Они склонились друг над другом, излучая любопытство; Первый буквально окунулся в подсознание оппонента, погрузившись в тягучие образы наркотических оргий, грязных финансовых афёр, сексуальных вакханалий и прочих привилегий «святого» властителя неокрепших умов. «Ну уж нет, любовником твоим я точно не стану», - безмолвно отрезал Первый, защищаясь от гипнотического вторжения со стороны. Их учили отбивать гипноз, равно, как и применять его – редко и точно. Сектант, похоже, его раскусил, но виду не подал, царственно улыбнувшись.
- Ты принимаешься в мои ученики, Уно. Почитай святую Радость, помогай братьям и сёстрам, и возможно ты станешь лучшим.
     Первый кивнул с облегчением: проверку он прошёл виртуозно, но кто бы сомневался. На протяжении последующего года ему приходилось видеть многое. Он не только оправдал ожидания лидера, но также постепенно превратился в его охранника, советника и друга. Его задание заключалось в ограничении деятельности секты – с этим он пока справлялся. Собрания Радостных проходили уже не на стадионах, а в залах заштатных дворцов культуры; гарем из юных фавориток сократился до двух гражданских жён, что впрочем, не мешало им периодически таскать за волосы новых девочек, кидавшихся любвеобильному гуру на шею. Наступало время финальных действий. Первого ждало внедрение в душу демонического ловца наивных мотыльков с целью её очищения и просветления. Настоящего просветления, не придуманного, не бутафорского. Для этого требовалась полная беспристрастность. По ночам Смотрителю Паутины снился его научный руководитель из Академии, произносящий предупреждение: «…Запрещены человеческие эмоции и чувства, ибо это может нанести вред и повлиять на результат». Первый умудрялся обходиться без эмоций столь долго, что не видел никакой проблемы лично для себя – и да, какие могут быть чувства у защитника равновесия, если он сам уравновешен?
     Трагедия случилась буднично и внезапно. В тот день Сектант с утра баловался эфедрином и надоел всем вокруг кипучей бессмысленной деятельностью. Даже его жёны уединились в спальне, закрыв дверь на ключ, будучи не в силах выносить напор тупой бушующей энергии. Первый ходил за гуру по пятам, выжидая момент ментального удара, сознание его было кристально-чистым и холодным. Предельно сконцентрированный Смотритель сжался, словно пантера перед прыжком; но тут его захлестнуло ощущение тошнотворной тревоги. И сразу накатило с новой силой. Тревога мгновенно выросла из бездны его существа и заполнила каждую клетку тела, а потом трансформировалась. Задыхаясь и почти падая, Первый схватился за пышную портьеру, расшитую стилизованными египетскими письменами; тяжело обвалился и рухнул карниз. Продираясь сквозь плотную алую пелену, застилающую зрение, Смотритель закричал – он больше не мог управлять происходящим. Внутри него глухо порвалась струна, совсем как нить Паутины; но что хуже всего – он понял, что именно так наступает конец его карьеры, его службы. Его жизни. Не тревога победила его, а жгучая, низкая, ослепительная ненависть. Сектант впервые увидел своего лучшего ученика таким; из его уст раздался саркастический глумливый смех. Беспринципный растлитель малолетних, вор и обманщик, лидер полоумных Радостных хохотал во всё горло, а в его сумасшедших танцующих зрачках плескалось недосягаемое превосходство. Первый закричал ещё громче; он скорчился на полу, пронзённый острыми иглами стыда. Ментальный удар, нанесённый им по душе Сектанта, оказался настолько сокрушительным, что смех тут же замер на полувсхлипе. Порочные губы дёрнулись вопросительно, резко оборвался танец в маслянистых весёлых глазах. Гуру упал замертво, унося с собой в преисподнюю честолюбивые и отвратительные замыслы.
     На суде Первый сразу признал свою вину. Преподаватели скорбно отворачивались, даже Командор казался расстроенным, хотя ему была больше свойственна суровая отрешённость.
- Ты должен был его изменить, но не убить.
     Отзвук этой фразы директора Академии преследовал Смотрителя всю дорогу до холмов, до унылого поля с сосновым бором на горизонте. Паутина ждала его не как эшафот или Голгофа, но как единоутробный близнец – ведь, в конце концов, его путь рано или поздно закончился бы именно так.

(с) Далия Витта, 2012