Некоторые имена и внешность прототипов героев рассказа изменены,
                                                         но, тем не менее, личности их узнаваемы.
                                                                                См. FAQ в конце.

     Снег рухнул неожиданной лавиной на территорию НИИ литературной медицины к полуночи. К тому моменту счастливчики, чья смена закончилась часом ранее, уже мчались в дремотной неге тёплого вагона метро, а кто-то, вцепившись в руль, благодарил свою великую интуицию за то, что успел накануне спешно переобуть машинку в зимние шипованные колёса. В учебных классах, в палатах и коридорах воцарилась сумрачная тишина, мониторы и аппараты перешли на ночной режим, младший персонал, вздохнув свободно, по-армейски уложился на пятиэтажные нары в сестринских – благо, ничего экстраординарного за сутки не произошло, да и ладно; а случись что, так запищит ультразвуковой пейджер, подскочишь тут же. И лишь в реанимационном корпусе, на третьем этаже, в одном-единственном помещении горел тревожный яркий свет. Даже не в операционной – в палате. Его, лежащего тут чуть ли не с самого основания института, называли по-разному. Иногда презрительно – Коматозник. Иногда уважительно и жалостливо – Тяжёленький… А в двадцатитомной его медицинской карте было указано два имени – настоящее и второстепенное; просто в НИИ было такое правило, своеобразная игра в анонимность, ритуал, заведённый Отцом-основателем. Приблизительное, или второстепенное имя звучало сухо и грустно: Пациент. Всех остальных обитателей тринадцати отделений пациентами не звали никогда, чаще клиентами или экземплярами, поэтому перепутать его было не с кем. Последнее время Пациент находился в таком жутком и плачевном состоянии, что было решено созвать ночной консилиум из ведущих отечественных специалистов, чтобы решить – что же с ним делать дальше. По углам периодически шептались об эвтаназии, но главный врач по кличке Профессор (собственно, он и был профессором, правда, неизвестно каких наук) был кровно заинтересован в Пациенте, так как помнил его ещё в приличном виде, и даже видел его измученную улыбку. До консилиума оставалось полчаса; в палате начали, наконец, появляться люди.
     Первым пришёл интеллигентный низкорослый человечек в мышиного цвета хирургическом костюме; он аккуратно, бочком проскользнул в дверь, и, водрузив на переносице гигантские очки, неслышно подплыл к лежащему на кровати телу. Но даже если бы мышиный тихоня вдруг начал распевать гимн Советского Союза в полный голос, или стукнул бы кулаком в стену, или грохнул бы об пол металлическую утку - Пациент бы даже не вздрогнул. Это действительно было просто тело, иссиня-бледное, без каких-либо признаков жизни, поддерживаемое громадным количеством современных приспособлений. Смысл консилиума в таком случае приобретал нехороший, и в целом, зловещий оттенок. Пригладив свои редкие седые волосы и спрятав чудовищные очки в карман, первый участник экзекуции тяжело вздохнул, отчего-то поколупал ногтем ослепительно белый кафель над головой Пациента, и с грацией пойманного на крючок окуня переместился куда-то в угол, подальше от кровати.
     Спустя несколько минут дверь отворилась мощным рывком; второй спец буквально ворвался в палату, лихо прокатился по полу в манере элитной группы захвата, после чего завис над телом испытуемого в боевой восточной стойке. Тело даже не вздрогнуло; мониторы скорбно мерцали где-то между комой и клинической смертью.
- Ну-ну… - философски произнёс любитель единоборств; выйдя из стойки, он вмиг оказался вполне нормальным, немного усталым высоким человеком средних лет, также в хирургической форме, только изумрудного густого тона и почему-то в конопляных листиках. Заметив в углу коллегу, новый участник чуть фамильярно кивнул ему, как старому знакомому, и тут же начал тереть свои изрядно воспалённые, покрасневшие глаза. Мышиный интеллигент потянул ноздрями воздух, уловил характерный, мутновато-сладкий приторный запах, поморщился.
- Вы бы не налегали так, милейший; Профессор, знаете ли, не любит… Особенно, когда вот консилиумы…
     Второй удивлённо глянул на первого, кривовато усмехнулся и парировал удар:
- Профессор, дражайший мой друг, сам не чужд… Эээ… Превышения своих полномочий. Так что, знаете ли,  не в нашем экспериментальном НИИ и не Вам читать мне мораль и нотации, уж простите.
     Интеллигент обиделся, засопел и отвернулся. Тут же снова отворилась дверь, и вошли сразу два представителя современной науки, оба в белых классических халатах. У одного в руках сияла лампа дневного света, и держал он её наперевес, наподобие самурайского меча; у другого на шее висело штук пять славянских амулетов, а из каждого уха торчали веером тонкие антеннки. Самурай с лампой помахал орудием над Пациентом, осенил тело на всякий случай крестом, плюнул через левое плечо и, ни с кем не здороваясь, уселся на подоконник. Решётки на окне, тронутые льдом, дополняли идиллическую картину совершенного сюрреализма данного образа. Обладатель амулетов и антенн наоборот, сурово пожал руку каждому присутствующему, деловито обшарил пространство под кроватью, за батареей, проверил тумбочку и даже заглянул под подушку; тело, разумеется, не возражало, мониторы всё так же сомневались в выборе между комой и смертью.
- Жучки, - низким и очень серьёзным голосом пояснил любитель обысков; разжав ладонь, он показал всем собравшимся четыре пипочки, размером с булавочную головку, по палате пронёсся вздох уважения. Кому понадобилось устанавливать прослушку у самого тяжёлого Пациента института, никто даже не рискнул предположить; лишь сидящий на подоконнике хранитель лампы хмыкнул в усы, процедил сквозь зубы:
- Вы бы сами бы не подбрасывали… О Вашем героизме и так уже легенды ходят, а Вам всё мало?
     Пожалуй, мог разгореться спор или, что ещё хуже, ссора, но тут появился последний специалист, пухленький, смешливый, с обручем на лбу, в непонятном синем комбинезоне. Прямо на бегу он догрызал сухарик с изюмом, параллельно всем собравшимся кивая, одновременно перебирая пальцами свободной от сухарика руки нефритовые чётки и корча уморительные гримасы – мол, что тут я, там руководство за спиной, готовность номер один…  И правда, прямо за ним в палату царственной походкой вошли Профессор и Доцент.
     Профессор был сух, стар и прекрасен. Его кипенно-белый, в пол, медицинский халат скорее напоминал рясу священника, чем форму медика. Поверх халата скорбно свисала угрюмая, не слишком внушительная, но всё же достойная борода; в тёмно-серых глазах отражалась глубочайшая мировая скорбь. Доцент всеми силами старался соответствовать своему идеалу, шагающему рядом – и в его круглых карих глазах тоже отражалась мировая скорбь, но всё же поменьше; да и халатик у него был не по росту куцый, а в целом Доцент производил благоприятное и весьма строгое впечатление. Обнаружив, что все в сборе, Профессор и Доцент синхронно уселись на кровати Пациента, и консилиум начался.
- Уважаемые коллеги! – торжественно произнёс Профессор и замолчал. Коллеги превратились во внимание, вытянули шеи, затаили дыхание.
- Мы собрались, чтобы принять самое сложное решение в истории нашего института. Как вы знаете, Пациент лежит здесь уже давно. Я ещё был желторотым интерном; он поступил на отделение неврозов, потом скатился в психиатрическую реанимацию, потом его перевели в отдельную палату… Наши эксперименты довели беднягу до полного отсутствия чувств, эмоций, желаний, практически лишили его полноценной жизни. Мы ответственны за него, и потому сейчас предлагаю вам выработать сообща последнюю тактику – эвтаназия, разумеется, исключена. Я поручал каждому из вас по очереди создать и применить авторскую методику литературной терапии; каждый из вас постарался, но результат превзошёл все ожидания в отрицательном своём аспекте. – Профессор выразительно и скорбно обвёл горящим взглядом присутствующих в палате специалистов. Тишина навалилась на уши в троекратном усилении; совсем, как снег за окнами. Доцент, получив безмолвное одобрение руководителя, продолжил вступительную часть:
- Прежде, чем мы начнём совещаться, давайте озвучим свои второстепенные приблизительные имена, чтобы нам было легче. Истинные имена не запрещены, но нежелательны. Прошу всех представиться. –
     Первым встал, как ни странно, мышиный тихоня. Он снова достал свои ретро-очки, подышал на них, дрожащими руками нацепил на самый кончик носа и прошептал:
- Я прошу… Прошу прощения за то, что мой брат не смог быть здесь сегодня, он был приглашён, но… Он недавно, к сожалению, умер. В общем, я буду отвечать за нас двоих. И прошу называть меня на этом консилиуме… «Брат». –
     Доцент с готовностью кивнул и записал кличку; из противоположного угла донёсся слегка издевательский вопрос врача-литератора в зелёном, который периодически прикрывал воспалённые глаза ладонью:
- Брат один или Брат два? –
     Интеллигент вздрогнул и поник. Он как будто собирался расплакаться, задышал часто, но, передумав, взял себя в руки и твёрдо ответил:
- Брат ВООБЩЕ. –
     Доцент добавил в список слово «вообще». Следующим представился пухленький суетливый обжора в синем комбинезоне:
- Я буду рад, если благородные доны станут называть меня «Господин Эх», хотя это не единственное моё второстепенное имя. Благодарю! – произнеся эту тираду без пауз и цезур, пухленький шутливо поклонился и шлёпнулся на свой стул. В руках его неизвестно каким образом появились сырные чипсы, которыми чудесный товарищ тут же захрустел. Доцента передёрнуло; но объявленное имя он всё же зафиксировал в своём протоколе. Профессор внимательно окинул взглядом новоназванного, прищёлкнул языком восхищённо:
- Однако, как же Вы изумительно мимикрировали, госпожа… Извините, Господин Эх. –
     Остальные переглянулись понимающе, даже закивали, чем окончательно смутили голодного беднягу.
Следующим представился усатый самурай с лампой; он даже слез с подоконника и вышел на середину палаты, как образцовый пионер на линейке.
- Моё истинное имя настолько сложное, что его трудно произнести даже мне. Оно наполовину индейское, наполовину еврейское, но в переводе означает «Дозорный», хотя я предпочитаю «Вперёд смотрящий». -
     Доцент потряс листком, потом отвернулся, задумался, после чего игриво предложил:
- А что, если «Смотритель»? Подойдёт? –
Обладатель лампы особо возражать не стал, кивнул и ретировался на обжитый подоконник. Далее в процесс снова вмешался Профессор, на этот раз он обратился лично к любителю амулетов:
- С Вами всегда сложно, Пересвет Ярополкович… Вы на всех консилиумах просите называть только Ваше истинное имя, но регламент не позволяет, да и выговорить, знаете ли… -
Победитель скрытых камер и жучков тяжело поднялся со своего места. Антенны из ушей гневно топорщились, как будто были против такого обвинения, но вдруг специалист неожиданно мягко заговорил: 
- Я заранее обдумывал свой коднам, Профессор, и… -
- Обдумывали что? – вскинул брови зелёный в листиках. В его расширенных зрачках
скакали хитрые бесенята.
- Коднам, - с достоинством повторил оппонент, и по слогам расшифровал:
- Кодовое наименование. На этот раз всё элементарно – называйте меня Товарищ Нано. - 
- Угу… - пробормотал Доцент, записывая и радуясь, что сегодня не придётся ломать язык над словосочетанием «Пересвет Ярополкович».   
Последним представился зелёный. Он, наконец, оставил в покое свои многострадальные глаза, поморгал немного, застыл в позе Гамлета, рассуждающего на предмет бытия, и зычно произнёс:
- П! –
Профессор гневно подскочил, борода его обличительно дёрнулась в сторону дерзкого коллеги.
- Потрудитесь объяснить! – прошипел Профессор, подходя вплотную к литератору-хулигану и нависая над ним, как будто именно зелёный был бездыханным Пациентом и его судьба решалась сейчас.
- Мало того, что Вы в одной из своих книг намеренно издевались над светлым образом основателя нашего НИИ, затронули мою личную честь, практически нанеся мне оскорбление в виде извращения и моего образа тоже, но сейчас Вы изволите издеваться над всеми, кто Вас окружает, а это немыслимо! –
- Драгоценный Профессор, Вы не так меня поняли… - снизил тон зелёный, а потом едва слышно шепнул что-то начальнику в ухо, отчего иконоподобный лик старца несколько просветлел.
- Ах вот что это значит… -
- Ну да. Пусть уважаемый Доцент так и запишет – П. Просто П. –
Доцент подчинился.
Профессор заложил руки за спину, отчего вдруг стал похож на заключённого, бредущего по этапу; его дальнейшие слова прозвучали с надломом и вызовом одновременно:
- Что ж… Предлагаю высказаться в последний раз, дорогие коллеги. Литературная терапия переживает нынче свою агонию; если Пациенту вскоре не станет лучше, наш институт закроют, а эксперименты запретят. Думаю, вы все понимаете, что последует за столь кардинальной мерой. –
     Доцент даже выронил от неожиданности листок. В его бурном воображении пронеслись видения погромов и сжигания всех книг мира, а может, даже самих врачей-писателей, но потом он вспомнил, что это не его мысль была, а сюжет какого-то фантастического и вполне вменяемого фильма, увиденного пару лет назад. Тишина в палате взорвалась коллективным мозговым штурмом.
- Я всегда считал, и буду считать свой способ лучшим! – самоуверенно и нахально выкрикнул с подоконника Смотритель, потрясая мигающей лампой.
- Когда же вы все поймёте, что Пациент не в коме, и не в состоянии клинической смерти, он находится на самом глубоком уровне Сумрака, откуда его можно вытащить только с помощью таких вот ламп! –
При этих словах несчастное сияющее орудие тоненько звякнуло и погасло. По палате разнеслось шелестящее хихиканье.
- И как же, позвольте, Вы это осуществите? – вкрадчиво пропел Товарищ Нано, неторопливо поправляя выпадающую из своего правого уха горстку антенн.
- Ваши лампы не выдерживают даже обычную физическую реальность, а Вы говорите – глубинные уровни… - вздохнул Просто П., но тут же, не в силах сдержать эмоции, бросился к Пациенту и крепко стиснул его в объятиях. Профессор и Доцент одновременно отпрянули на безопасное расстояние.
- Это же… Я знаю, кто он. Все мои эксперименты – да и ваши! – ничто без него. Если он покинет нас, мы вообще никогда и никому нужны не будем. Он практически наш Царь и Бог! – Просто П. затрясся в экстазе и пустил скупую мужскую слезу в три тонких ручья. Доцент тем временем незаметно нажал на маленькую красную кнопочку за кроватью, и через пять минут бедолагу П. забрали дюжие санитары с соседнего отделения. Из коридора донеслось несколько громких всхлипов и прощальный вопль: «Мы убили Бога!»
Ошарашенные коллеги сбились в кучку, испугавшись, и поумерили свой пыл, правда, ненадолго. Профессор, выдержав минуту молчания по поводу внезапно слетевшего с катушек специалиста, махнул рукой, призывая продолжать дискуссию. Следующим выступил Брат.
- Говорил же я ему, что злоупотреблять не стоит… Ну… Вы же знаете моё мнение, и ничего нового я сегодня не скажу, просто надеюсь, что на этот раз меня всё же услышат. Понимаете, Смотритель, Ваши орудия – это неплохо. Но вот именно Вы на какой уровень Сумрака смогли добраться? –
Смотритель гордо вскинул голову:
- На четвёртый! – Он теперь пытался починить погибшую лампу, но пока без особого успеха.
Брат развёл руками и спросил чуть активнее, уже зная ответ:
- А на какой надо? –
Смотритель неожиданно шарахнул лампу об пол, та разлетелась на сотни осколков; Доцент хотел, было, повторить процедуру с санитарами, но передумал. 
- А надо на последний!!! –
И тут Брат, осмелев совершенно, задал сакраментальный заключительный вопрос, загнавший последний жирный гвоздь в теорию ламп:
- А последний - это какой? –
Смотритель остолбенел. Он предвидел, он нутром чуял, что его так подставят и предадут, но от тихого, забитого Брата такого не ожидал. Что ж, позор так позор, надо уметь держать лицо…
- А ХРЕН его знает! –
Профессор и Доцент переглянулись; квалификация Смотрителя вмиг упала до нуля. Ему оставалось лишь совершить харакири, но было уже нечем – осколки многострадальной лампы только что превратились в труху, заботливо растоптанную провокатором-Братом во время допроса. Устранив соперника, мышиный интеллигент расправил плечи и даже как-то вырос.
- Не забывайте, что нас тут всё же двое. Я и мой умерший брат. То есть говорю я сейчас за двоих. И предлагаю вернуться к народным сказкам, к ворожбе и волшебству, к философии, к доброй русской магии. – тут он повернулся к Товарищу Нано и крикнул, срываясь на фальцет:
- Доброй! А не этой Вашей… Пси… Спецназ по-славянски… Вы Пациенту что устроили? Я его кашкой из ложечки, а Вы… Электрошоком по запечённым мозгам! Нехорошо вышло, а, Нанотоварищ?
     Этого оппонента было труднее выбить из седла. Товарищ Нано, обладая самыми выдающимися физическими и умственными данными, действительно умел творить такие чудеса, которые многим даже не снились. Он легонько двинул кистью левой руки, после чего беднягу Брата впечатало в противоположную стену, а Господин Эх подавился куриной ножкой, которую обгладывал последние полчаса.
- Простите, коллеги… Это всего лишь демонстрация моего метода. Я предлагаю Пациенту шок не потому, что не люблю его, не потому, что хочу угробить и его, и наш институт. Я хочу стать… Дефибриллятором. Я Реаниматор в прямом смысле этого слова, а то, что предлагает товарищ Брат, морально устарело уже лет двадцать назад. Кашка, ложечка, домовые, Бабки Ёжки… Даже его помощник Сталкер из группы продвинутых бойцов-эзотериков опростоволосился, помните? Так чего уж там! А вы тут нюни развели, клюкву розовую в сахаре, тьфу… Пациенту нужна сильная, мужская, крепкая рука. Пощёчина. И заметьте, я ведь тоже сторонник русских, точнее славянских корней, так что я тебе, Брат – брат по разуму! – после этой тирады Товарищ Нано засмеялся, как будто заскрипел, и в глазах его зажёгся жестокий огонёк.
- Да что Вы всё про шок, про лампы… - вдруг взвился Господин Эх, облизывая жирные от масла пальцы и забрасывая косточки съеденной несушки под кровать.
- Ему, Пациентику нашему,  надо клонов создать… Компашку хорошую, он же от стрессов откинулся у нас, он же с неврозов пришёл, с депрессии? Погудеть ему надо, посидеть за чарочкой, в приключение попасть, в красотку влюбиться, позитива ему не хватает, понимаете? –
Товарищ Нано хмуро прорычал:
- Да-да, конечно. Он сейчас – овощ полнейший, какие тут двойники-чарочки-красотки, вы что?! -
Господин Эх потряс масляным пальцем:
- Я же говорю – внедрить ему в мозг программу, вроде осознанного сна. Точнее, осознанной комы. Тогда он оттуда захочет когда-нибудь выйти, а иначе – прощай, НИИ.  –
     После этого выступления всем стало безумно грустно. Где-то в психиатрии буйствовал плачущий Просто П., поняв смысл жизни. Консилиум в итоге показал полную несостоятельность коллег, каждый из которых видел, увы, только себя и считал свой способ спасения лучшим. Доцент хотел высказаться тоже, из под его кургузого халатика уже показался пушистый, чёрный кошачий хвост, а листок протокола вдруг превратился в примус; но Профессор остановил друга, поморщился:
- Не надо, Миша.   
Хвост исчез. Доцент кивнул, встал. Всё было ясно. За окном бесшумно развалились железно-ледяные решётки, замаячила тень обнажённой дамы, сидящей верхом на метле – его ждали.
- Тогда я пойду, Федя. Отпускаешь? –
Профессор стал целиком и полностью символом мировой скорби.
- Отпускаю… -
С гиканьем и урчаньем, Доцент помчался по палате, превращаясь в огромного чёрного кота, выпрыгнул в окно; голая ведьма цепко ухватила его за шкирку и со свистом унеслась в снежный горизонт. Профессор сгорбился, скрючился, стал похож на Григория Распутина.
- Я сегодня отпускаю всех Вас, коллеги, потому что Пациента мы спасти не в состоянии, и нужно это признать. Сейчас. Мне было приятно – иногда! – с вами работать, но теперь… Каждый пойдёт своим путём. Вынужден откланяться, драгоценные мои… - Профессор правда поклонился низко, коснулся ладонью пола. Тихо и печально участники консилиума вышли в коридор, растворились в предрассветном полумраке, лишь шаги прошелестели по ступеням. Пациент и врач остались наедине в палате; а когда слабенькое и болезненное зимнее солнце скользнуло жидким лучом по белому кафелю стены, кто-то ещё вошёл. Профессор даже не обернулся.
- Я тебя ждал. Что ж… НИИ литературной медицины больше не существует, забирай. Это теперь твоё детище. –
     За спиной старца стоял темноволосый мужичок, невысокого роста, но крепкий и коренастый, спортивный. Его раскосые чёрные глаза искрились древней мудростью и залихватской удалью степных кочевников, а в руках шуршал непонятный аппарат – что-то в нём крутилось, шумело, двигалось… Мужичок подошёл к Профессору, понимающе помолчал, положил ему руку на плечо. Профессор поник, но головой всё же кивнул. Утренний гость деловито придвинулся к бледному Пациенту, нахлобучил ему на голову нечто похожее на шлем, поставил свой загадочный аппарат у кровати. И щёлкнул рычажком. Через долю секунды мониторы зафиксировали всплеск по всем жизненным показателям, через три минуты, когда шлем был заботливо снят с головы страдальца, глаза Пациента были открыты и полны осознания…
     Старый Профессор закрыл дверь палаты, где остался новый Профессор, его давний друг Тамерлан Бессарабов, и пошёл прочь из института. «Это не Бог умер», - подумал он, выходя в родные сугробы в последний раз, - «это Читатель умер». И ещё долго, до боли вглядывался в вывеску над воротами, зная, что уже сегодня вечером здесь будут красоваться совсем другие слова: «Научно-исследовательский институт Кино-Медицины».
     
FAQ: Отец-основатель – Лев Толстой                      Брат – Борис Стругацкий                 Товарищ Нано – В. Головачёв
          Главный Врач, Профессор – Достоевский     Господин Эх – Макс Фрай                Тамерлан Бессарабов – Т. Бекмамбетов  
          Доцент – Булгаков                                            Смотритель/Дозорный - Лукьяненко
          Пациент – Читатель                                         Просто П. - Пелевин