ВЫЖЖЕННАЯ СОВЕСТЬ

[250x250]

Из разрозненной мозаики фактов и домыслов, правды и вольных допущений проступает неприглядная картина, прямым образом указывающая на истинных заказчиков и исполнителей побоища, повлекшего за собой гибель десятков граждан Украины.

Дело о массовых столкновениях в центре Одессы 2 мая направят в суд 15 сентября. Об этом в эфире телеканала «112 Украина» сообщил глава временной следственной комиссии Одесского облсовета по контролю за расследованием событий 2 мая в городе Одесса Григорий Епур. «За время деятельности нашей комиссии мы заслушали представителей руководителей правоохранительных органов Одесского региона, экспертных учреждений. Заседания всегда проходили публично, в присутствии СМИ. К настоящему времени мы имеем представление об обстоятельствах происшедших событий, массовых беспорядков. Но вся проблема в том, что дела эти расследуются Генпрокуратурой и МВД. Полномочий контролировать следствия МВД и ГПУ комиссия областного совета не имеет», – рассказал Епур.

[250x250]

Саади Исаков

2014 год.

Наш собеседник Олег Музыка, предприниматель, общественный деятель, с 2009 г. член партии «Родина», руководитель ее Приморской районной организации, с 2010 г. помощник депутата городского совета Одессы. С февраля 2014 г. член координационного совета «Куликово Поле». И на сегоднешний день – участник группы «2 Мая».

Олег, ты был 2 мая в Одессе на Куликовом Поле, а потом в Доме профсоюзов, чудом остался в живых и являешься очевидцем катастрофы, которую называют «Одесской Xатынью». Расскажи нашим читателям, что там происходило на самом деле.

Именно 2 мая? А можно на два дня раньше начать – открутить чуть-чуть назад. «Куликово Поле» – это общественное движение, но это и одноименная площадь в Одессе. К тому времени мы стояли на площади уже два месяца. Начали мы с того, что нас было 500, 1000, 2000, самое максимальное число, это даже сотрудники милиции подтверждали, – 25 тыс.. У нас появлялось всё больше и больше сторонников. Люди приходили на Куликово Поле, смотрели, слушали, о чем мы говорим, кто-то соглашался, кто-то – нет, но количество наших сторонников увеличивалось.

Это примерно то же самое, как Евромайдан, только наоборот?

Да, у нас стояли палатки, которые постоянно функционировали. Была дружина, которая охраняла. У нас были биотуалеты, мусорные баки, была кухня. Много раз к нам приходили с проверкой из обладминистрации, с санитарной проверкой, пытались найти недостатки, чтобы дать предписание о ликвидации лагеря. Но у нас никаких нарушений не было. Не была пьяниц, короче, бардака не было. Старались контролировать ситуацию. В основном люди туда приходили по воскресеньям. В 14 часов мы проводили митинг, а в 18 часов мы собирали Вече. Мы, активисты, отчитывались перед людьми, строили планы.

На Евромайдане побывали многие политики, бизнесмены, звезды шоу- бизнеса. Была ли у одесситов поддержка больших политиков и бизнесменов?

Что обидно, среди нас на сцене не было ни одного известного политика Одессы и Украины, ни одного бизнесмена. Они все попрятались в эти дни. То есть когда в Киеве власть сменилась, они резко, даже наши депутаты, стали менять мандаты, отказываться от Партии регионов, только для того чтобы остаться в кресле и сохранить свой бизнес.

У нас стояли общественники, такие как я. Я днем работал, а вечером приезжал на Куликово Поле, общался с людьми. Однажды нынешний мэр Геннадий Труханов попытался к нам прийти вместе с депутатами, ему одесситы дали возможность выступить перед ними, он вышел на сцену – его освистали за то, что он в Верховной раде в те дни проголосовал за смену власти и не пришел на заседание, когда поднимался вопрос о русском языке. Тем самым как бы выступил не за и не против. Одесситы поэтому так отреагировали на его появление.

Как реагировал Киев на ваши митинги?

Сторонников у нас становилось всё больше и больше. И мы понимали, что Киев когда-нибудь отреагирует на то, что происходит в Одессе. Как отреагирует, мы могли только гадать. В это время в Луганской и Донецкой областях началось кровопролитие. И многие одесситы упрекали нас: вот вы тут стоите – мы устали от этого, надо действовать как в Луганске и Донецке.

Олег, насколько я знаю, ты призывал воздержатся от применения силы.

Я всегда призывал одесситов к следующему: стоит нас 20 тысяч, тем самым мы оказываем поддержку ребятам в Луганске и Донецке. Мы даем понять, что разделяем их взгляды. Одесситы – это люди, которые не берут оружие в руки. Мы можем за столом переговоров договорится о том, как нам правильно жить. Основные наши требования все видели и знали. Это проведение референдума о федерализации, после чего нас объявили сепаратистами, проведение территориально-административной реформы, признание русского языка как второго государственного, выборность губернатора, мэра, прокурора города, области, начальника милиции, тех людей, которых мы знаем, кому доверяем и выбираем, и последний пункт – это право их отозвать. Почему мы делали упор на последнем? Мы голосовали за Партию регионов, так как она нам обещала союз с Россией, русский язык – они нарушили свои обещания. Они перекрасились и остались в Раде. Но ведь я, как и большинство одесситов, голосовал за совершенно другую партию. А они ради спасения своего бизнеса остались там. Ладно, если он мажоритарщик, а если прошел по партийным спискам? Так вот, процедуры отзыва не существует.

Когда ситуация стала накаляться?

Киев понимал, что Одесса – идеологическая точка на карте Украины. Один из четырех первых городов-героев. Уже был потерян Крым, благодаря Одессе Украина оставалась морской державой. Сюда перевели весь флот. Ну и порт, конечно, а это большие деньги. Но мы всячески старались сдерживать людей, чтобы не было конфликтов, не было оружия. Мы говорили об этом постоянно.

Мы всё время говорили, что хотим фабрики, заводы, пароходы вернуть в Одессу, сделать Одессу богатой, когда наши оппоненты говорили: шенгенская виза, Евросоюз, вы поедете в Европу, вы получите достойное образование. Так вот вопрос, кто ж тогда Украину любит больше? Мы, кто за заводы, фабрики и пароходы и ехать никуда не хочет, или те, кто смотрит на Запад.

Первые столкновения с фанатами, насколько я помню, были накануне в Харькове.

Да. А затем 2 мая решено было провести футбольный матч в Одессе между харьковским «Металлистом» и одесским «Черноморцем».

1 Мая у нас день трудящихся.

Накануне, 30 апреля, в Одессу приезжает Андрей Парубий, бывший комендант лагеря на Майдане, и вручает бронежилет известному всем сотнику Миколе, который бегает потом в этом бронежилете с пистолетом и стреляет в окна Дома профсоюзов. Парубий ему 30 апреля вручает бронежилет прямо на блок-посту под Одессой. И ведет с ним беседу. И сотник Микола рассказывает, что милиция не идет на сотрудничество, а самообороне надо навести порядок в органах внутренних дел. Парубий ему обещает, что с этим всем разберутся. Это всё происходит в Одессе, это всё снимается и показывается одесситам.

1 мая мы проводим марш от Оперного театра до Куликова поля. Коммунисты всегда так ходили, и мы присоединяемся к партии коммунистов и как общественное движение призываем одесситов на этот марш. Собралось около 10 тыс. человек. Все прошло мирно.

2 мая я собрался сначала поехать на работу, но по дороге заехал на Куликово поле. Я недалеко живу и у меня там маршрут пролегает. Это было приблизительно в 8 утра. Людей было в это время человек 30 и 10 дружинников, которые охраняют.

Это те, кого постоянно показывали: молодые ребята в касках, со щитами и дубинками?

Эта дружина, которую всегда показывают, держала периметр всей площади, а накануне событий, 30 апреля, снялась с Кукликова поля. Наш лагерь стоял ближе к Дому профсоюзов, а они стояли на другом конце площади. Слухи ходят разные: говорят, кто-то предложил им деньги, но факт, что они в один день оставили нас и уехали на 411-ю батарею (одесский мемориальный комплекс), километров в 20, даже больше, от Куликова поля. Якобы им сказали: там есть место, где они будут находиться. Они поставили палатки, генераторы, их профинансировали. И они нас оставили.

Выходит, вы фактически остались без охраны?

Это только начало. Напротив стоит второе здание облсовета. Стеклянное здание. Высоченное. На нём камера наблюдения, которая все время направлена на Куликово Поле. Она всегда работает. Я обратил внимание, как раз в 08:00, что на крыше люди, человек пять. Могу предположить, что они в этот день отключали камеру. Потому что именно в этот день не было онлайн-трансляции событий с этой камеры. В половине девятого приехал автобус бывшего «Беркута». Человек 30. Я сказал нашим девчатам, чтобы они отнесли им кофе. «Беркут» прибыл, потому что было известно, что железнодорожными составами будут приезжать фанаты. Они приехали смотреть за порядком.

Естественно, мы знаем, что в этот день футбол, догадываемся, что могут быть неприятности. В 09:13 пришел первый состав с фанатами в желтых футболках, человек 100. Они двинулись сначала в нашу сторону, но милиция их не пустила, выстроилась в цепь, и фанаты развернулись и ушли в город. Примерно в 09:30 на Куликово Поле приехал зам. начальника милиции, низенький такой мужичок, короткая стрижка, пузатенький. Он подошел, назвался, показал удостоверение, попросил старшего. Сказал, что ему нужно посмотреть, что у нас там есть в лагере. Я назвался, сказал, что среди руководителей сегодня я. Дал им парня из охраны лагеря, чтобы он провел и всё показал. Как раз это был Боцман, всем теперь известный, есть на многих фотографиях, здоровый такой, в тельняшке и автомат у него в руках.

Это про него говорили, что вот, ваш человек из автомата стрелял?

Я даже имени его не знал. На него все говорили – Боцман. Я сказал, что он проведет милиционеров по лагерю. С зам. начальника были еще три сотрудника. Они прошли по всем палаткам, проверили наличие у ребят документов на травматическое оружие, посмотрели, есть ли у нас коктейли Молотова, гранаты, стрелковое оружие. Они прошли весь лагерь. Заходили в палатки, поднимали матрацы.

Сколько всего в лагере на Куликовом Поле было палаток?

Сейчас скажу. (Считает вслух.) Ну, десяток. Было штук шесть огромных, таких как армейские, и были маленькие, в которых постоянно бесплатно чай раздавали, кофе, была палатка, где подписи собирали. Мы нашли лазейку в законодательстве, которая позволяла нам создать «громаду», и от имени «громады» избрать представителей в советы. Эти представители имели бы право голоса и могли бы участвовать в заседаниях областного, городского и районного советов. То есть мы наряду с депутатами могли бы иметь право голоса в решении коммунальных вопросов. Мы готовили урны, и прямо на Куликовом Поле должны были состоятся выборы народных депутатов от «громады» в горсовет. Мы хотели достучаться до Киева и дать понять, что нельзя народ так наклонять. И, скорее всего, это сподвигло киевские власти остановить нас, нас разогнать.

Но вернемся к визиту милиционеров. Это было в половине десятого.

Он прошел, всё посмотрел. Я спросил: а что вас это так интересует? Он ответил, что сегодня от городского УВД он отвечает за безопасность Куликовом Поле. Ну и отлично, ответил я ему, значит, мы будем спокойно тут стоять. Въезд и выезд на Куликовом Поле контролировался пэпээсниками (Патрульно-постовая служба), по два автомобиля, милиция с автоматами, и никакой транспорт они не пропускали. А мы стоим там, где сцена – потом она сгорела, это видно на фотографиях. Мы стоим там с людьми, разговариваем, и я вдруг вижу: заезжает черный «Лексус» с одесскими номерами – 007, полностью тонированный джип, стал и стоит. Я говорю людям: пойдемте спросим, что он там стоит посреди поля. Мы начали в его сторону двигаться – он завелся и уехал.

Есть догадки, кто это мог быть?

Я считаю, что это были высокого ранга сотрудники милиции или СБУ, потому что, когда они проезжали мимо пэпээсников, те становились под козырек. Простой человек туда не мог заехать. Потому что контроль. Почему честь отдают – потому что знают, кто там внутри, потому что знают эти номера. У них служба такая – помнить номера. Ближе к одиннадцати часам заехали уже два автомобиля. Шкода «Актавия» белого цвета с одесскими номерами и фольксваген «Туарег» с киевскими, тоже белого цвета, номерами АА 001– стали и стоят посреди Куликова Поля. Я ребятам говорю: давайте к ним подойдем, спросим, кто такие. Мы снова к ним, они снова «фьюить» и уехали. Снова пэпээсники им отдают честь.

О чем это говорит?

О том, наверное, что МВД и СБУ чувствовали напряжение: они видели, что приходят составы с фанатами – после первого, в 09:13, подходят еще, 30 апреля раздали бронежилеты, перебрасываются из Киева две сотни с Майдана. Если посмотреть на фотографии – это те, кто хорошо экипирован, в армейских касках, с милицейскими щитами, с дубинками. Это те ребята, которые четыре месяца воевали на Майдане, хорошо организованы, имеют боевой опыт. В 11:00 на Поле приехала музыкальная группа от воинов-афганцев «Никто, кроме нас», спросили: можно мы будем играть концерт? Я говорю им: почему нет, очень хорошо. Выходной день, пусть люди слушают. Они стали на сцену, настроили аппаратуру, стали играть. Потом время для меня стало теряться.

Ближе к часу дня стала поступать информация, что одесская дружина, которая нас оставила, находится в центре города, в районе Александровского сквера. Это район, где СБУ, где памятник погибшим милиционерам, что там они собираются. В Сети появились информация, что они призывают одесситов прийти туда, чтобы не дать ультрас пройти по городу с маршем. Я, когда это узнал, взял микрофон у музыкантов, вышел на сцену и обратился ко всем, а было уже где-то человек 200, все взрослые люди, женщины, мужчины, хотя и молодежь тоже была, но мало, и говорю: давайте так, мы никуда не идем. Мы не будем бегать за пацанвой, которая пришла в город, чтобы пройти маршем. Если они собрались пройти по городу, они пройдут. Так уже сложилось. А идти с ними на столкновение нам не надо. Мы взрослые люди. Но если они придут к нам на Куликово Поле, мы будем свой лагерь защищать. Я несколько раз выходил к людям. Но в то же время два одесских телеканала в прямом эфире показывали, что происходит в районе Александровского сквера. Сторонники киевской власти начали собираться на Греческой площади, все фанаты, сотни, начали подтягиваться туда, и их собралось уже тысячи три. Были, конечно, среди них одесситы, настроенные идейно: нельзя отвергать тот факт, что кто-то хочет в Таможенный союз, а кто-то в Евросоюз. Есть две точки зрения – они имеют право на жизнь.

Какое они имеют отношение к ультрас?

Да никакого. Тем всё до лампочки. Им лишь бы подраться. А тут их еще подогрели националистической идеей. Они речевки учат, скачут. Но мы понимаем, что там будет не все так просто: там есть хорошо обученные провокаторы, которые знают, как накручивать толпу, что говорить, что кричать. И, тем более, боевые сотни уже пришли и выстроились. А вот одесские дружинники, которых потом показывают отмеченных красным скотчем, их там было человек 300. Естественно, они проигрывают. Почему их руководитель Сергей по кличке Какао туда повел, хотя, как потом нам пытались объяснить, сначала у них был совсем другой маршрут. Они не должны были пересекаться, а идти параллельными путями. Футбольные фанаты должны были идти к стадиону «Черноморец», а эти должны были идти параллельными улицами и не встречаться.

Но они повернули в районе Греческой улицы навстречу футбольным фанатам. Все это показывают в прямом эфире. Начинается столкновение.

СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ

ОЖОГ - ФИЛЬМ АРКАДИЯ МАМОНТОВА

"Специальный корреспондент" - это популярная публицистическая программа, которая выходит на телеканале "Россия" с сентября 2002 года. Каждую неделю один из ведущих рассказывает в своем фильме-репортаже о какой-либо актуальной проблеме, существующей в современном обществе, посвящает зрительскую аудиторию в подробности наиболее значимых для страны и мира событий.

   

   

К годовщине трагических событий в Одессе.

 

Kогда и где произошло первое столкновение?

Когда мы начинаем расследование, вот тут-то мы и сталкиваемся с лукавством украинских телеканалов, потому что первое столкновение произошло на улице Жуковского 36, где находится офис «Правого сектора».

Прямо напротив здания СБУ?

Они соседи. Одесские дружинники стояли рядом возле памятника погибшим милиционерам. Есть видео, а снимали в тот день все кому не лень, что столкновение началось именно здесь. Неизвестный стал стрелять по дружинникам из травматического пистолета. Несколько человек побежали за стрелявшим – тот укрылся во дворе дома, где находится «Правый сектор». Вот там и было первое столкновение. Сотрудники милиции ходят везде и между всеми, никаих активных действий не предпринимают. Как будто позволяют довести все до точки кипения. И вот после этого первого столкновения одесская дружина идет не параллельно, а начинает искать конфронтации, вклинивается в толпу фанатов. Сначала у них был какой-то перевес, они даже побеждали в этом хулиганском рукопашном бою. Но евромайдановцы не идут на прямое столкновение. Они используют камни, пращу, коктейли Молотова.

Зная, что в городе идет бой, сотрудники милиции проводят совещание у руководства областной милиции. Говорят, у всех у них предварительно отобрали мобильные телефоны.

Городская милиция вроде бы пытается навести порядок, а областная – заседает. 800 сотрудников милиции находятся на стадионе, хотя они нужны были в городе, чтобы развести противоборствующие стороны. Потом часть милиции почему-то появляется с красными повязками, будто кто-то провокациями хитро нагнетал обстановку. И журналисты снимают именно эти моменты. И нам показывают ряд, где стоят сотрудники милиции, Евромайдан, человек 200–300, и против них Боцман с автоматом. Когда я встречался в Европарламенте с председателем журналистской комиссии, который тоже занимается расследованием, он меня спросил про Боцмана – вот же он стоит с автоматом. Я не военный, может, и ты не военный, но дай нам автомат с двумя рожками и поставь перед нами толпу в 200 человек – как ты думаешь, сколько упадет? Больше десятка однозначно. Ни одного там почему-то не упало. ТВ нам его показывает, но погибших нет. Куда он стрелял?

Он сопровождал с этом автоматом милицейскую проверку в лагере ?

Да, он с этим автоматом был на Куликовом Поле, зам. начальника милиции у него проверил, что это не огнестрельное оружие. Он с ним всегда ходил. Это всего лишь пейнтбольный автомат, который стрелял пластмассовыми шариками. Но западному зрителю было преподнесено, что вот, пожалуйста, убийца с автоматом был с нашей стороны.

Но ведь были же погибшие со стороны евромайдановцев?

Первая жертва была на углу Дерибасовской и Преображенской, метрах в 300 от места столкновения. И еще неизвестно, был ли тот человек погибшим. Потому что его накрыли флагом. Так вот он лежит, подъезжает скорая помощь, и сторонники этого, который лежит, прогоняют скорую. У нас есть это видео. Они ее прогоняют, потому что это не та скорая. Нужна скорая, которая приедет и подтвердит, что это погибший, подтянутся журналисты и это отснимут. А то, что обычные люди снимают на телефон, это их не интересует. Им нужна была камера, которая снимет, покажет в эфире, что вот погиб. Чтобы еще больше накрутить толпу.

А сотрудники милиции в это время что делают?

Они ходят рядом, ходят между всеми. Да, часть заняла позицию – стояли под градом камней, спасибо им за это. И бутылки в них с коктейлем Молотова летели. Но никого не разгоняли – они просто стояли как живой щит. У некоторых даже щитов не было. Кто железяками накрывался, кто – частью выломанного забора. Они, во всяком случае, не разводят по разные стороны. Когда в эфире показали, что вот убили в 300 метрах, выскакивают хорошо подготовленные провокаторы и начинают кричать: там убили, вот, видите, там кровь наших. Толпа нагревается. Разобрали брусчатку. Побили кучу машин. Всё это длилось часов до пяти.

А куда потом исчезла одесская дружина?

Вот это тоже вопрос. Вот скажи мне, как они могли просочиться сквозь трехтысячную толпу. А может, и больше, потому что потом подходили еще. Подходили сторонники и той и другой стороны. Но потом они вдруг исчезли. Показывали мальчишку в полосатом свитере, который погиб на четвертом этаже Дома профсоюзов. Он был на Греческой площади. Это участник реконструкции рыцарских боев. Он был в шлеме, со щитом. Потом показывают, что он погиб в Доме профсоюзов. Подчеркивают: вот же он был среди дружинников, а потом оказался в Доме профсоюзов. Да, он мог вернуться, скорее всего, он один из тех, кто верил, кто защищал свой город и не мог представить, что попал в провокацию. Он видит, что приехали ультрас, видит своего знакомого. Ты туда? Я тоже иду. И, естественно, так втягивались многие. А потом этот парень возвращается на Куликово Поле. И вот теперь начинается самое страшное. Дружина ушла. Толпа разогрета. Появляются лидеры одесского Евромайдана Сергей Буцерюк, Андрей Юсов, который командует: «Хлопци, шикуемося в колонну по шість и ідемо на Куліково Поле. Там табир сепаратистiв, воны тут все це створылы».

Андрей Юсов, насколько мне известно, руководитель Одесской организации партии Удар? Это тоже есть в Cети?

Конечно. Но мы уже заметили, что многое исчезает. Например, стрим, который показывали одесские телеканалы – это всё убрали, подчистили, чтобы материалов не было. И вот они выстраиваются в колонны – это всё в прямом эфире. Мне звонит жена. Дочка звонит, кум. Многие знакомые. Жена говорит: «Олег, уходите. Они идут в вашу сторону с оружием». Рядом идут журналисты – снимают, идут рядом менты, смотрят, как они передергивают затворы снайперских винтовок, вооружны автоматами. Милиция их сопровождает, не останавливает. Хотя, что такое Одесса? Две улицы перекрыли, вскрыли оружейки. Пожалуйста, Америку нам показывают: там сразу полиция выходит с оружием. Тот же Майдан, когда они его зачищали в августе, сразу с оружием вышли. Янукович был плохой – у него «Беркут» три месяца стоял с дубинками. Но без оружия. А тут в Одессе идут менты рядом с бандитами – это всё показывают. Кто-то действительно испугался и убежал. Но я остался с одесситами. Нас там осталось, а это праздничные дни – кто-то уехал на дачу, кто-то – отдыхать – человек 450. На видео видно – это в основном женщины. Баррикады все строили женщины. Мужчин там почти не было. Большинство это были бабушки, тети. Они строили баррикады. Хотя что они могли там сделать?

Впереди у вас разъяренная толпа, за спиной – Дом профсоюзов. Кому пришло в голову там прятаться?

Я в этом доме ни разу в своей жизни не был. Почему-то в этот день были открыты двери. Хотя это был выходной день. Сколько себя помню, здание всегда было закрыто. Все холода, что мы простояли – февраль, март месяц – мы туда ни разу не заходили. Хотя писали в областной совет профсоюзов, чтобы нам разрешили занять один кабинет – люди могли бы там греться. Нам не дали, хотя это Дом профсоюзов и мы все платим взносы. Кто-то поставил маленькую баррикаду возле дверей. Стояли там верующие с крестами, иконками. Кто им посоветовал там стоять, я даже не скажу. На многих кадрах есть, что кто-то кричит в мегафон: заходите в это здание. Но, что самое интересное, его самого никто не снял. Голос есть, а человека с мегафоном ни на одном кадре нет. Мы ищем, кто нас туда звал. Но я честно скажу: меня туда никто не звал. Я сам туда зашел.

Почему...

Я думал, что им нужен наш лагерь. Думал: ну сожгут они его, снесут палатки, разнесут там всё – мы завтра придем и начнем всё заново строить. Кто мог предположить, что нас будут убивать? Что задача была не просто разрушить, может, не такое количество смертей, но запугать так, чтобы Одесса больше не выступала. Вот эта задача, я уверен, действительно была, и ее выполнили. Доказательство: обычно 9 мая тысячи людей выходили на улицы, возлагали цветы. В этом году вышли десятки, те, кто сопровождал стариков-ветеранов. Только эти и пошли. Потому что со 2 по 9 мая предупреждали, чтобы не выходили на улицы, пугали взрывами, провокациями. Люди остались дома.

И всё же...

Для меня, как и для одесситов, которые зашли, и я знаю, что они разделяют мою точку зрения, Дом профсоюзов – это, как Брестская крепость. Тогда, в 41-м, мы могли до Дальнего Востока бежать. Во имя спасения людей – бежим, сколько можем. У фашистов, я думаю, не хватило вы войск, чтобы блок-посты расставить на всей нашей территории. Мы одесситы. Почему в наш город приехали люди с другой идеологией, приехали нам навязывать свою? Заставлять, принуждать разговаривать на другом языке. Мы украинцы, я согласен, но для меня русский язык – это культура: я думаю по-русски, хотя я украинец. Я умею говорить по-украински, я окончил украинскую школу, но для меня это как переводчик – я-то думаю на русском. За столом мы поем украинские песни. Все поем. Когда выпиваем рюмку водки. Мы и русские, и еврейские поем. Спроси любого русского – они на всех свадьбах, гулянках поют украинские песни.

Но тогда было уже не до песен...

Точно. Мы забегаем под этот козырек. Дом открыт, мы думаем: он в порядке, должен функционировать. Но в этот день нет ни света, ни воды! На фото видно, как мы размотали шланги – думали отбиваться из брандспойтов. Не тут то было. И вот начинается. Сначала горят палатки, сцена. Они там всё ломают, крушат. Потом нам хитро показывают кадры, когда они сначала наступают, а потом вдруг разбегаются в разные стороны. Журналисты говорят: вот видите, люди разбегаются – это стрелять начали по людям. Отвечаю: стояла палатка, кухня, там была газовая плита с баллоном. Я сам это наблюдал. Он не взорвался, что самое приятное, и никто не пострадал, но газ в панике никто не закрутил. Они же не заходили в палатки, они тупо их жгли. Продуктовая палатка, там варенья, банки – всё, что люди несли. Плита, шланг, видимо, отсоединился. Баллон стал вращаться. Из него лупит пламя. Редуктор не дал возможность выйти газу моментально. Баллон начинает вращаться, и они бегут врассыпную. Но журналисты комментируют: вот видите, они бегут – по ним стреляют. Мы начинаем отбиваться. На Куликовом Поле асфальт положен на булыжник. Это не камни, это асфальт. Мы ломали этот асфальт. Ну сколько мы успели его там занести? Чепуху совсем. Мы же не готовились. Им идти от Греческой площади к нам быстрым шагом минут 30. Вот это всё время, которое у нас было для приготовления самообороны. За это время мы баррикаду строили, кто-то принес канистру бензина, 20 л. Сколько мы там успели сделать этих бутылок коктейля Молотова – 20–30, – не знаю, я этим не занимался. Я видел, что они были. Мы готовились к обороне, но у нас ни людей, ни средств не было, чтобы держать эту оборону. Утром были эти пэпээсники-менты, но когда все пришли – никого нет. Я подымаюсь на второй этаж, чтобы посмотреть, что же происходит, потому что на переднем плане уже все горит. Это было через 15 минут, но уже женщина кричит, что они уже здесь, то есть на этом самом втором этаже здания, в левом крыле. И когда показывают вам матрацы, говорят, что мы там спали, – это неправда. Я думаю, майдановцы там уже давно были и уже ломали двери.

Представьте себе старое сталинское административное здание: лицевая сторона – это кабинеты, потом идет маршевая лестница. Кабинеты в основном были закрыты. Кое-где выломали двери, чтобы можно было смотреть в окно. А они уже были на втором этаже через 15 минут после начала обороны. Мы начали баррикадировать эту дверь, стали двигать столы, еще и забаррикадировали женщину в туалете за дверью справа. Она стала орать. Мы ее тихонько, полубоком вытащили оттуда, а главную дверь стали снова закрывать. Силы, вообще, неравные. Постепенно они загнали всех в здание. Град камней, летит всё что угодно. Мы заходим в здание, забаррикадировали столами, стульями, всем, что попадалось под руку, эти огромные входные двери.

Тем не менее когда показывают баррикады, говорят, что вы заранее готовились к сопротивлению.

Это все происходило молниеносно. Народ на энтузиазме тащит столы, выламывает двери. Но штурм-то идет оттуда, в нас летят коктейли Молотова. Начинают гореть двери. Я бегаю по коридорам, смотрю. Тут залетела первая дымовая шашка. Мы ее хотели выбросить, но она быстро сгорела – это же армейская. Один парень ее всё-таки выбросил, но стал задыхаться. Я сморю во двор с тыла, там стоят четыре полных автобуса с милицией. Вот они видят: горит здание – никто не дает команды. Родные, близкие звонят пожарным. Уже дали официальную распечатку разговоров. Они говорят: да, уже выехали! Пожарная команда находится метрах в 500, прямо у железнодорожного вокзала. Три минуты езды. Мы нашли пожарного, родственника погибшего парня. Он сказал своей сестре: а нам приказали не выезжать. Меня убивает одно: ты одессит – да пускай тебе приказывают что угодно, потом будешь отвечать. Я думаю, за то, что ты тушил, тебя максимум могут снять с работы, а посадить тебя за то, что не тушил – вот это да. Привлечь к ответственности сотрудников милиции, которые стоят во дворе и ждут команды начальника: защищать или не защищать – вот это да. Даже нас разогнать по обе стороны, сказать: а ну-ка, ребята, брысь отсюда! И те и те. Привлечь всех сотрудников милиции, задать им всем вопросы, всему руководству – это очень нужно. Потому что не реагировать на беспорядки, пожары, погромы, шумовые гранаты, – это всё горит, стреляет, бабахает, какие-то люди бегают с оружием, стреляют – никто не реагирует, это считается всё нормально, а сегодня нас, сторонников Куликова Поля, обвиняют в том, что произошло. Если мы виноваты, почему вы нас в эти минуты не останавливали? Почему вы нас не задерживали? И тех и тех. Видите, человек с автоматом бежит. Вы еще не знаете, с каким. Остановите его, проверьте документы. Изолируйте его. И людской пожар будет тухнуть. И вот я всё это вижу. А там маршевые лестницы, старое советское здание, огромнейшие окна. Люди стоят на этих лестницах. На многих фотографиях много погибших на этих лестницах. Майдановцы бьют сначала камнями окна, а потом в разбитые окна влетают дымовые шашки.

Я стоял между вторым и третьим этажом, брат стоял между вторым и первым. Людей много. И вот влетает дымовая шашка, дым от нее желто-зеленого цвета, хлопает сильно, и стена-завеса от начала и до конца марша. Когда меня допрашивали сотрудники милиции, они говорят: это дым был от пожара. На что я им ответил: ребята, я в таком возрасте, что знаю – дым от огня подымается вверх, и он горячий, а не холодный и не падает до земли. А тут происходит следующее: вот, я человека видел, и вдруг в полметре уже никого не видно. Делаешь две-три вдоха, и легкие точно останавливаются. И у каждого срабатывает инстинкт самосохранения. Все начинают кто куда нестись. Я понесся в коридор, лупил во все двери, выбиваю какую-то дверь, забегаю, захлопываю ее за собой, потом кто-то еще вбегает. Я кричу: ребята, закрывайте дверь, а то дым идет. И начинаем выбивать окна, которые выходят именно на ту часть, откуда идет штурм. Мы выбиваем окна, открываем рамы. Вы видели на фотографиях людей, наполовину сгоревших? Вот так мы все повисли на подоконниках, пытаясь дышать. Дым идет вот так над нами – и от пожара, и зеленый, потому что он просачивается в щели. И вот так мы висим над окном, двор передо мной, а они начинают поливать нас градом камней, пуль, всех, кто выглядывает в окно. Начинают кричать: «Слава Украине!», поют гимн Украины, хлопать в ладоши, радуются. Я сначала не понял, чему они радуются. Оказывается, они радовались, когда кто-то падал из окна. Некоторые люди сразу не выдерживали, и они вываливались в окна, разбивались. Я видел, как за парнем неслись человек 50. Все, кто был в комнате, а нас было 4 человека – еще трое со мной – мы видели, как парень выбежал с первого этажа, за ним понеслась толпа, потом толпа расходится, и биток лежит, кусок мяса. Они просто его затоптали. Час мы горим – пожарных нет. Они рядом – не едут, милиция стоит – не вмешивается, люди уже в окна вываливаются. Родные звонят мне. Я говорю: я не могу уже выйти. Говорю: все. Начинаю звонить брату. А с ним связи нет.

Ты про брата ничего не рассказывал...

Он никогда не ходил на Куликово Поле. Никто из моей семьи не ходил. Они всегда говорили: нам достаточно, что ты там есть. А брат мне говорил: когда в мой дом придут фашисты, тогда да. Я ему в тот день даже не звонил. Когда он по телевизору увидел, что происходит, – это было, я думаю, около 3–4 часов дня – он мне звонит и говорит: я еду. А он живет аж на поселке Котовского. На общественном транспорте ехать долго. Ты знаешь, я его не останавливал. Чужие люди стояли со мной, защищали свой город. Я просто не мог своего брата взять и спрятать. Он приехал в тот момент, когда они заходили на Поле – он бежал впереди них. Он меня предупреждает: брат, смотри, их очень много. И я его потерял, когда шашки залетели. Я стал ему звонить, а с ним связи нет.

Говорят, что они покрышки подставляли, чтобы на них люди прыгали?

Я не знаю, что было в других окнах, а я видел, что они эти скаты подставляли и поджигали. Мало того, что дым у нас над головой шел, и мы пытались дышать воздухом, что с улицы. Так вот они поджигали резиновые скаты, и вот этот дым начинал подыматься по стене. То есть дым здесь, и мы пытаемся хоть какой-то воздух поймать, а теперь дым с улицы начинает подыматься.

А что стало потом со священником?

Загадочная история со священником, который с крестом стоял. Я его видел на первом этаже. Когда я был на третьем, я выглядывал. Он там еще стоял. И женщины там с ним стояли с иконами. Я не знаю, что с ним произошло, но я потом видел, что его не стало. Когда его не стало, я тоже не знаю. В нас уже летел град камней, пули, стреляли из пращи. Здание старое, плюс цокольный этаж – до нас метров 15. Это надо еще уметь шмалять. В нашем кабинете был дедушка, я думаю, лет за 70. Ему попали в голову. Мы его забинтовали кое-как, он сел под подоконник. Когда нас начали обстреливать, мы начали прятаться. Мы не могли уже дышать, и дышали этой смесью. У меня легкие горели потом две недели. Я этому дедушке говорю: бать,ты хоть иногда отвечай, жив – не жив. А пацанам говорю: давайте хоть познакомимся. Один был Александр, я с ним до сих пор поддерживаю отношения, а второй парень представился тоже Олегом, я его потерял. Александра я запомнил, потому что на Поле много раз видел. Нас было четыре человека, дедушка за 70, Александр, примерно моего возраста, и Олег, чуть младше, лет 30–35. И мы вот этой смесью дышим. Когда я четко увидел, что на улице убивают, я понимал, что, если мы выйдем, нас убьют. А тут хоть какой-то шанс. Проживем чуть больше.

Был страх?

Страха не было. Но я четко понимал, что мы умираем, потому что дышать было нечем. И вот мы познакомились. Потом начинаем звонить родным и близким. И потом вдруг появляются первые пожарные машины. Две машины и одна лестница. И к нам в окно вдруг подымается лестница, залезает пожарный, и он нас не просил выходить, он спросил, сколько нас, и будем ли мы выходить? Так стоял вопрос. Он же видел, что те, кто спускается, не могут спастись – их добивают. Я говорю: нас четверо, но мы выходить не будем. И он, можете себе представить, пожарный, мужчина, который вытаскивает людей из пламени, спускается назад. Его переводят к другом окну, может, там кто-то согласился выйти. А мы продолжаем сидеть в этой комнате. Уже начинает сереть. Дым, стрельба постоянная, шум, грохот. Проходит еще какое-то время, я думаю, пожарные зашли в здание. Через центральную дверь навряд ли – она горела. Скорее всего, откуда-то сбоку. И они вдруг стучатся к нам. Мы отодвигаем баррикаду, дверь приоткрыл, говорю: батя, выходи. Он нет, ни в какую. Я ему: батя, у тебя такой возраст, тем более что ты с проломленной головой, иди. Нам будет без тебя легче. Мы его еле вытолкали. Он упирался. Ему пожарные дали маску, и он ушел, а мы снова забаррикадировали дверь. Дыма становилось все меньше. Становилось темней. А они лазерными фонариками по окнам шарят, смотрят, нет ли кого. Я говорю: садимся у подоконника на пол, будем держаться, пока стемнеет, а там посмотрим.

В 10 часов стало в здании тише, только на улице шум, и я уже слышу, по зданию ходят. Дыма стало меньше – выветрился. Какой там пожар – дым от шашек сквозняком выдуло. Я говорю ребятам: теперь давайте каждый, кто как может, отсюда выберемся. Ребята ушли, а я, естественно, остался. Я не мог домой пойти, не зная, где мой брат. Что я маме скажу: здрасте, приперся, а где брат? И я снял пиджак, снял футболку, замотал ее на голове, потому что со своей прической я слишком узнаваем для них, включил телефон на фонарик, и от второго этажа до пятого я ходил искал брата. Когда я наткнулся на «правосеков», они сразу: ти кто? Там уже было вообще темно, света нет. Я говорю: да я, хлопцi, свій. И я вот так с ними ходил. Большинство ребят погибших я переворачивал, заглядывал в глаза, светил, искал брата. Когда у меня в 2000 г. умер отец, я к гробу боялся подойти – вот такой у меня страх был перед покойниками. Можешь представить, а тут страха не было. Переворачиваю и понимаю: бояться живых надо. И я вот их всех переворачивал. Дошел я аж до чердака вместе с ними в этой темноте. Я даже нашел эту девочку Кристину, 22 года девочке. Я ее знал, наверное, около двух лет. Она помогала мне 1 июля 2013 г. делать праздник – День защиты детей. Я ее нашел на 5-м этаже. На крыше еще ходили люди. Было слышно, как они ходят. МЧСник, я слышу, кричит им: спускайтесь. А я, уже с теми, кто со мной, начинаю спускаться этажами ниже. И вдруг включается свет. Такая иллюминация сумасшедшая, и они видят, что я не их, я весь в саже, но меня спасло то, что рядом оказались сотрудники милиции высокого ранга. Полковник Фучеджи с ними. Они меня отправляют на первый этаж, говорят: стойте там, мы вас будем сопровождать, выводить отсюда.

Сколько вас там собралось?

Нас там собралось семь человек, там были мальчишки 16-летние, двое были из района Слободка, Дюковский парк. Ребята были родом оттуда, они меня узнали, когда я снял с головы футболку. У меня в парке был бизнес, была лодочная станция, электролодки, весельные лодки – они приходили туда кататься. Вспомнили меня, а я то их сразу вспомнил. Просто среди такого количества агрессивно настроенных людей не надо было себя сразу показывать. И вот первый этаж, стоят сотрудники милиции, Фучеджи туда пришел. И заходят двое в гражданском, как я считаю, сотрудники СБУ, потому что два молодых человека лет по 40, а полковник милиции стоит перед ними по стойке смирно. И они тут же говорят нам в лоб: ну что, сепаратисты, доигрались? А эти два пацаненка говорят: какие мы, дядя, сепаратисты, мы одесситы. Один из этих в гражданском, мы будем сейчас по-французски говорить: закрой, сука, рот, а то вместе со всеми на третьем этаже ляжешь. Откуда сотрудник СБУ, только вошедший в здание, знает о большом количестве погибших на третьем этаже? Кто ему докладывал? Мы только спускаемся, только включили свет. Фучеджи его успокаивает. А он им, а ну, героям слава! Я не знаю сам, как отвечать, учить не буду. Но и пацаны тоже не знают. Они одесситы. Что-то ответили не так, он на них в очередной раз матом. А вот те свободовцы и правосеки, которые не пахли дымом, а мы провоняли дымом и гарью, те для него были своими. Их, участников столкновения, где много людей погибло, не задерживают, а выпускают. Они выходят. Они вместе с сотрудниками милиции принимают участие в нашем задержании. И потом нас прогоняют сквозь строй милиции, а Самооборона, Правый сектор пытаются нас оттуда вырвать или достать дубинкой.

Мы заскакиваем в автозак. Никогда не знал, как он устроен, теперь знаю. Оказывается, он поделен на две части, и по 10 человек туда набивают. В машине были два солдата внутренних войск, они нас закрывают и сами там находятся. Спасибо, что они там были, потому что наши противники кричали, чтобы они выходили, хотели бутылки в машину бросать. Но они не вышли, поэтому никто ничего не бросил. Они понимали, что если они сожгут еще и сотрудников милиции, то резонанс будет совсем другой. То, что вас хотели сжегь, это вроде как нормально? Похоже, что так. Эта машина не заводилась. Ее толкали. Мы там в машине просидели еще полчаса, а то и больше, ей порезали задние колеса. Когда она завелась и поехала, мне было не- понятно, по какой улице нас везут. Думаю: с чего это нас везут по булыжнику. По Пушкинской. А это стучали порезанные колеса. Спасибо этим ментам, что они не вышли и что они не забрали у нас мобильные телефоны. У нас была возможность сообщить родным, что мы живы и где мы находимся. Когда мы вышли во двор, я увидел, что это городское УВД. Нас подняли на пятый этаж, сразу развели по кабинетам. Там сидели следователи и нам подсовывали протоколы задержания. Каждому с одинаковой статьей 294. ч. ІІ и 115. ч І.*

Какова судьба тех, кто подписал?

29 августа должны были быть заседания, первые 33 человека. Не важно, подписал ты или нет. На тебя всё равно уголовное дело заведено. Мне по моему адресу, где я проживаю, постоянно приносят повестки. У меня есть списки всех 116 человек, на кого завели уголовное дело. Я там на 27-й странице. Подключены адвокаты. Мы хотим передать материалы европейским правозащитникам, может, кто-то согласится приехать на эти заседания. Но украинская Фемида устроена особо. Думаю, что, если только узнают, что на эти заседания собираются приехать правозащитники из Европы, у судьи и прокурора сразу случится насморк-понос, дизентерия, бомбу заложат, трубы прорвет – так судебные органы реагируют на интерес к подобным слушаниям. Когда я вышел из кабинета, я увидел людей в коридоре, которых подвезли позже. Женщина ходила по коридору, ноги у нее были порезаны в тряпку – она бегала в Доме профсоюзов босиком по стеклу. Мы отвели ее в туалет, помыли ей ноги, надели ей целлофановые кульки на ноги. Сидел парень под стенкой на полу, он не стонал – он молчал. У него зубов до кутни не было. У него висели лохмотьями губы, скорее всего, ему выбили все палкой или железякой. Голова в бинтах, и он просто вот так сидит. Не стонет, ничего. Не могу описать его состояние – скорее всего, болевой шок. Он как спал. Все люди сидели на полу. Милиция ходит, что они там ждали, не понятно. Особо никого не допрашивали, составили протокол задержания, и всё. Потом нас отвели на первый этаж. А там уже было народу! Одесситы когда меня увидели – обрадовались. Им уже вдували в уши, что лидеры движения их бросили и убежали. Я начинаю ходить между людьми и убеждать их, что они ничего не обязаны подписывать: вы были на Куликовом Поле, когда на вас двинулась агрессивная толпа, вы зашли в это здание – всё. Пускай доказывают, что вы защищались, – это уже другой вопрос. Вы имеете право звонить своим родным, сообщать, где вы находитесь, имеете право на медицинское обслуживание. И вдруг, кто бы мог подумать, там же везде находились камеры, вдруг открывается кабинет, и выходит этот зам. начальника милиции, который в восемь утра был на Куликовом поле, и он мне: Олег Анатольевич, можно вас? Я захожу в кабинет. Столы в кабинетах у нас обычно буквой «Т», сидит начальник милиции, еще какие-то сотрудники, и сидят те двое в гражданке, которые нас встречали.

Мы заходим в кабинет, и милиционер мне говорит: с вами уважаемые люди с Киева хотят побеседовать. Меня представили. Их не представляют – просто уважаемые люди. Меня сажают на стул и начинают со мной беседовать. Сначала издалека: где родился, где учился, как я жил, чем занимался, потом вдруг – объясните, пожалуйста, чего вы стояли на Куликовом Поле? Отвечаю: за Таможенный союз, за федерализацию, мы потом заменили на территориально-административную реформу. За выборность руководителей, и, когда я только вдруг говорю за русский язык, один из них подлетает, как будто на него кипяток вылили. И опять по-французски, вы потом замените: да вы за...ли со своим языком. Да вам что, не дают на нем разговаривать? А я ему говорю, что если вы только от фразы, которую вам сказал, взлетели, то о чем нам с вами вообще разговаривать. Он говорит: вот этому отдельного следователя, и чтобы больше я его никогда не видел.

Разговор не состоялся...

Я вышел, стал с людьми разговаривать. Снова вышел зам. начальника, этот пузырь. Я потребовал, чтобы нам дали сотрудника милиции, чтобы водил нас в туалет, предоставили медиков тем, кому нужна помощь, обеспечили водой. Он отреагировал. Нам дали капитана, который хотя бы людей в туалет начал водить. Принесли воду в бутылках. Пришли представители скорой помощи. И часть людей, сильно избитых, забрали. В половине четвертого утра, это уже было 3 мая, нас стали распределять по камерам. И когда нас стали распределять по камерам, я встретил последнюю группу людей, которых сняли с крыши. Их только заводили.

Говорят, что среди вас были россияне?

Со мной в камере попался дедушка, дядя Толя, 41-го года рождения, 20 июня, он родился за два дня до начала войны, а отец его погиб во время обороны Одессы, когда наши оставляли город в октябре месяце. И вот ему точно такие же статьи приписали, как мне. Я ему говорю: ну ты, дядя Толя, ты сепаратист. А он: вот скажите, пожалуйста, вы молодые там были. Я еще вас понимаю. А я зачем там был? Мог же уйти, так нет же остался. Это к тому, что вот они, одесситы. Пытаются сказать, что привезли людей из других городов, с других государств. Это одесситы были, которые родились здесь. Я смотрю новости. Этот дядя Толя приходит на Куликово Поле до сих пор. Это его не испугало.

Куликово поле стоит до сих пор?

Ну конечно. Мы организовали там постоянный мемориал. Палатки разнесли, остатки вывезли, но люди до сих пор приходят по воскресеньям, в 6 часов вечера. На все памятные даты. 9 дней, 40 дней, каждое второе число месяца. А сейчас, после третьей мобилизации, там организовалось движение «Матери против войны», против призыва их сыновей в армию. Там постоянно распространяют листовки. В основном женщины. К женщинам немного другое отношение: мужчины, если что – сотрудники милиции сразу ломают руки. К женщинам реже применяют грубость – они более защищены перед насилием.

И вдруг 4 мая освобождение...

В 12 часов дня нас вызвали в очередной раз к следователю. Я в очередной раз заявил, что ничего подписывать не буду. В 14 нас вызвали уже к адвокату. Нам каждому дали адвоката, и сказали, что в три часа нас каждого повезут в суд и будут определять меру пресечения. Можешь себе представить: то люди сидят по полгода в одесских изоляторах, а тут за два дня все: суды, статьи, меры пресечения – всё уже было определено для тех, кто остался жив. К тем, кто штурмовал здание, – никаких претензий. Около двух я возвращаюсь к камере – стоит прапорщик с кульком. Моя семья передала мне вещи. Он передает мне вещи и записку на пачке сигарет, написано: Ваня жив, он в больнице. Я захожу в камеру, я так орал, а нам третьего подселили с утра, хотя камера на двоих. Третьего на пол положили на матраце. Он был из тех, кого сняли с крыши. Они почти сутки находились в коридорах. Они сидели-сидели, их некуда было размещать, пока не догадались по-третьему подселить. Я ору и плачу. Они мне: что с тобой? Я: брат жив! Они: так надо радоваться.

Так я ж радуюсь.

Я переоделся, снял с себя пропахшее дымом. Но у меня не только фамилия, у меня и слух есть. Я вдруг слышу: шумит где-то что-то. Гул какой-то. Этот гул тяжело было слышать, потому что вход в УВД – это арка и там два ряда железных ворот. Пока люди штурмом брали первые ворота, мы плохо слышали, и когда мы услышали, что люди стали лупить во вторые ворота, вот тут произошло непередаваемое: во всех камерах стали лупить в железные двери, знаешь, что кричали: Одесса – город-герой! Грохот стоит, и сквозь грохот: Одесса — город-герой! Об этом когда-нибудь надо фильм снять. Ничего другого не кричали. Включается ревун-сирена, и мы слышим, что люди уже во дворе. И там хлопки, стрельба. На одном видио есть, кадр: меня освобождают, и у меня палка в руках. Мои противники пишут, что Музыка в момент освобождения был все равно с дубиной.

Действительно, откуда эта дубина появилась в камере?

В камере все забетонировано. Столы, стул, кровати. Так вот я на нервах вырвал стул, который был забетонирован, выломал у него ножки и раздал ребятам, и мы лупили этими ножками в дверь. Только наша камера умудрилась: мы сняли внутреннюю обшивку, и начали уже выбивать наружную. Мы были близки к тому, чтобы снять наружный затвор и собирались идти открывать другие камеры. Но тут вдруг выключается сирена, менты стали бегать от камеры к камере, говорят: успокойтесь, мы будем сейчас вас выпускать. Более 5 тысяч людей штурмом брали городское УВД. Нас начали выпускать по камерам. Мы выходим, идет весенний дождь. И ты только выходишь – и тебя подхватывают руки, и тебя несут из изолятора на улицу. Больше 100 метров нас несли на руках. И все кричали: Одесса – город-герой. Я встретил семью и принимаю решение возвращаться назад. Я возвращаюсь назад, стоит этот подполковник Фучеджи, я ему говорю: открывайте камеры, я буду ходить, проверять, не забыли ли кого.

Он мне говорит: там никого нет.

А ему отвечаю: я был там, я вас там не видел, поэтому я сейчас зайду, проверю все камеры и обратно выйду. Чтобы у нас не было конфликта. Он согласился, мы взяли еще двух человек: одну женщину – Нину Кончаловскую, на которую говорят Нина Баррикада, и парень в балаклаве – не знаю, как его зовут. Мы зашли и прошли все от подвалов, вентиляционный блок, блок питания, все шкафы мы просмотрели. Вас сейчас обвиняют, что выпустили всех уголовников.

Это ложь. В двух камерах были по два человека, я заходил с начальником изолятора, капитаном, спросили, когда их задержали, по какой статье и за что. Это были карманники. Две камеры – четыре человека – там так и остались. Никого лишнего точно не вывели, и их никто не освобождал. А потом стала поступать информация, что сторонники Евромайдана стали собираться возле Дюка, агрессивно настроенные, снова вооружаются, и мы принимаем решение разойтись. Спасибо одесситам, что в этот день нас освободили. Я подымаюсь на импровизированную трибуну и говорю людям, чтобы не было больше крови, прошу разойтись. Мы не готовы ни к какому сопротивлению. Кто-то стал обвинять, что я предаю, что люди настроились на войну, на бой. Но я не готов призывать людей брать оружие в руки. За себя, даже за брата я готов ответить. Но за других? Нет, не могу.

[250x250]

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Oпубликован полный список погибших в результате трагических событий 2 мая. Среди жертв "одесской бойни" - один несовершеннолетний. Всего в списках погибших значатся 48 человек. Семеро из них - женщины. Опознаны 43 тела. Однако личности пятерых погибших не установлены - их тела обезображены до неузнаваемости. Судя по приведенной информации, большинство жертв - одесситы и жители Одесской области. Один мужчина приехал из Винницы, один - из Николаевской области, двое являются гражданами Молдавии и Приднестровья. Семеро из них скончались уже в больнице, остальные погибли на месте. Среди причин смерти называются огнестрельные ранения, отравление парами и испарениями, ожоговый шок, травмы в результате падения.

Справка

*Статья 294. ч. ІІ УК Украины

1. Организация массовых беспорядков, сопровождавшихся насилием над личностью, погромами, поджогами, уничтожением имущества, захватом зданий или сооружений, насильственным выселением граждан, сопротивлением представителям власти с применением оружия или других предметов, которые использовались как оружие, а также активное участие в массовых беспорядках наказываются лишением свободы на срок от пяти до восьми лет.

2. Те же действия, если они повлекли гибель людей или иные тяжкие последствия, наказываются лишением свободы на срок от восьми до 15 лет.

*Статья 115. ч І.

1. Убийство, то есть умышленное противоправное причинение смерти другому человеку, наказывается лишением свободы на срок от семи до 15 лет.

   

[256x25]         [256x24]

ВКонтакте | Одноклассники | Мой Мир

Google+ | YouTube | Видео |  MerlinWebDesigner