Больше нет чувств. Мои глаза по прежнему блестят бездушной яркостью уставшей воды, которая без перерыва бежит навстречу берегу. Ты стоишь неподвижно, разглядывая клиновые листья, разлагающиеся в грязной луже. Я бегу и падаю лицом в грязь, но ты даже не думаешь меня поднимать, ты говоришь, что у меня все в порядке с рукой, хотя я чувствую открытый перелом. Остался страх. Страх чистого горного ветра, который свободен. Я пытаюсь остановить кровь, которая хлещет прерывистыми потоками. Поют птицы. На развалинах старой хижины кружат вороны - бесстыдные воровки. Они украли мои украшения, стянули с пальца кольцо и я снова упал. У меня болела щека, но ты уверял меня, что с моей щекой все в порядке, снова.
Вода с по одну сторону лодки одинакова по вкусу с другой стороны, но ты почему-то чувствовал разницу, плавая на своей лодке и пробуя каждую воду в каждой реке. Я плавал с тобой, но мне помнится в какой-то момент я упал в воду и утонул. С тех пор я жил по другую сторону реки, снизу. И смотрел, как ты рвешь ладонями поверхность воды.
Деревья рваных фотографий. Одинокий остров. Так назывался участок суши на котором я стоял. Болело сердце. Я плохо переношу дым, а так как все деревья горели, мне было ужасно плохо. Душевная боль никогда не сравнится с болью физической. Она в тысячу раз сильнее и мучительнее, она сжигает огнем изнутри, отравляет самым терпким ядом, режет на куски, выворачивает наизнанку. Я хотел спать, но мне было больно спать. Странное чувство отрешенности от мира. Бабочки в животе давно спеклись от температуры духовки. Мне кажется у меня началась изжога.
