[262x400]Отец сложил документы в потрепанный портфель и сел рядом со мной.
— Тебе совсем не обязательно ходить в воскресную школу или в церковь, чтобы Бог тебя любил, — сказал он. — И чтобы все остальные тебя любили. Ты ведь это и сама знаешь, да?
— Да, — кивнула я, но ни чуточки ему не поверила.
— Ты все сама поймешь, когда вырастешь, — добавил отец.
Я не собиралась ждать так долго. Я уже решила, что если этот Бог не может любить меня, придется найти себе другого, который сможет.

***

Он многозначительно постучал по носу, будто намекая на некое шестое чувство, хотя мне было уже очень хорошо известно, что и на имеющиеся у него пять полагаться не стоит.

***

— Кролик! — прошептала я, замирая от счастья.
— Вообще-то это бельгийский заяц, — покровительственно объяснил брат.
— Бельгийский заяц, — повторила я так, словно эти два слова означали «любовь».

***

Когда Дженни вышла из кухни, ее мать взяла меня за руку и спросила, читали ли мне когда-нибудь судьбу по ладони. Она сказала, что очень в этом искусна, а также умеет читать по картам и по чайным листочкам. Проще говоря, читает что угодно, все это благодаря ее цыганской крови.
— А книги? — наивно спросила я.
Она слегка покраснела и рассмеялась, но смех был сердитым.

***

В прошлом году он перешел в частную школу, за что отцу пришлось «отдать руку и ногу», как он выражался (другую руку и ногу он берег для моего образования), и там стал вполне сознательно выращивать из себя нового человека, совершенно не похожего на старого. Мне нравились и новый и старый, я только боялась, что новому брату с новыми интересами могу не понравиться я.

***

— Я больше никогда никого не полюблю, — твердо объявил брат.
Нэнси улыбнулась и обняла его за плечи.
— Никогда — это очень долгий срок, Джо. Спорю, что ты не выдержишь.
— Спорю, что выдержу. На сколько?
— На десятку.
— Годится, — согласился он.
Они пожали друг другу руки, и Нэнси пошла дальше, уверенная, что в один прекрасный день станет богаче на десять фунтов.

***

— Ничего бы со мной не случилось, — улыбнулась она. — Со мной ничего не может случиться. Ничто не сможет отнять меня у меня.
С того момента я неотрывно наблюдала за ней. Наблюдала не всегда по-доброму, до тех пор пока не поняла, что этот жар, пожирающий меня изнутри, называется «зависть». Потому что я уже знала: что-то отняло меня у меня, а вместо этого вручило вечную тоску по прошлому, по тому прошлому, в котором еще не было ни стыда, ни страха. А сейчас у этой тоски появился голос, и он был похож на вой раненого животного, скучающего по дому.

***

Все его поступки приходилось расшифровывать, потому что он редко объяснял их словами; он жил в тихом и молчаливом мире, в мире обособленном и лишенном цельности; в мире, похожем на пазл, который требовалось собрать, — вот потому-то он и звонил мне по ночам, когда ему не хватало нужного кусочка.

***

Я сначала села, а потом легла на траву. Спине было неудобно и мокро, и слезливое, болезненное чувство благодарности постепенно ушло. Последнее время я часто испытывала что-то подобное, то и дело оглядывалась назад и ощущала неразрывную связь всего со всем. Возможно, виной тому был приближающийся Новый год, до которого оставалось всего четыре с половиной месяца: тогда часы покажут ноль часов и ноль минут, и все начнется заново, вернее, могло бы начаться заново, но так не будет, и я это знала. Так никогда не бывает. Мир остается прежним, только становится немного хуже.

***

А во всех нас вдруг обнаружилась забавная слабость: каждый хотел, чтобы про него он помнил больше, чем про других. Сначала это казалось просто глупым тщеславием, а позже я стала понимать, что потребность быть запомненным в человеке сильнее, чем потребность помнить.