[243x400]Поймет ли хоть кто-нибудь человека, который ни на секунду не в силах забыть рай?
Я одной ногой в раю, как другие — в гробу.

***

Я живу, словно только что умер...

***

Дистанция упраздняет метафизику. Философствовать — значит все еще быть заодно с миром.

***

Почему Адам и Ева не прикоснулись сначала к древу жизни? Потому что искушение бессмертием слабее, чем знанием и особенно властью.
Когда-нибудь человек упразднит знание и власть, отречется от них — или падет их жертвой.

***

Воображать невиданные чудеса, владеть даром вызывать их к жизни, быть волшебником...
И стать всего лишь писателем? Какое падение!

***

Я всегда жил проездом, наслаждаясь привычками неимущего; ни одна вещь вокруг не была моей собственной, любая собственность мне претит. При словах “моя жена” меня душит отвращение. Я — по метафизическим соображениям — холостяк.
Самый ненавистный мне глагол — обладать, besitzen. В монахе меня привлекают даже его отталкивающие черты, если они у него есть.
Нужно было бы собраться с силами и отречься от всего, даже от имени, со страстью, с неистовством броситься в стихию анонимного. Нищета — другое название абсолюта.

***

Нужно разрушить себя, чтобы себя обрести; сущность — это самопожертвование.
Слова кого-то из мусульманских мистиков, достойные Майстера Экхарта: “Если истина не сокрушает тебя до кости, это не истина”.

***

Мы живем в столетии, когда живописный образ человека исчез у нас на глазах. Ни портретов, ни лиц. Этот процесс необратим. Что ни говори, извлечь из человеческого лица больше нечего: оно выдало свои тайны, его черты теперь никого не занимают.
Может быть, живопись просто уловила это раньше других искусств? Лучше других почувствовала поворот, к которому все мы сейчас подошли? С упразднением лица не должен ли наступить черед самого человека?
Нет, наше столетие куда важней, чем может показаться.

***

Чем больше читаешь — а я читаю слишком много! — тем чаще говоришь себе “нет, не то”, а “то самое” опять улетучивается из книг, которые одну за другой поглощает твоя лень. Ведь “то самое” нужно найти в себе, а не вовне. А в себе находишь одну неуверенность да рассуждения по поводу этой неуверенности.

***

Книга карманного формата могла появиться только в эпоху, когда посвященных больше нет.

***

Человек может жить без молитвы, но без возможности молиться — никогда...
Ад — это запрещение молиться.

***

Мучась бессонницей, поневоле становишься теоретиком самоубийства.

***

У меня нет ненависти к жизни, нет желания смерти, все, чего я хотел бы, — это не рождаться на свет.
И жизни и смерти я предпочитаю нерожденность. Страсть к нерожденности.

***

Верно кто-то сказал: “Мы — то, чего мы не сумели”.
То есть в каждом из нас нет никакого другого содержания, кроме всего, что мы так и не сделали и о чем непрерывно думаем. Иными словами, я — это мои сожаления.

***

“Я” — вот в чем помеха. Устранить ее не удается. Я прикован к себе, и это непоправимо.

***

Чем лучше себя узнаешь, тем меньше доверяешь... Мудрость опустошенного.

***

Настоящие признания делаешь втихомолку, говоря о других.

***

Я создан давать мудрые советы — и вести себя как последний дурак.

***

Глоток кофе и сигаретная затяжка — вот мои настоящие родители. Теперь я не курю, не пью кофе и чувствую себя сиротой. Я отказался от всего, что имел: от яда, того яда, который давал мне силу работать.
Позвонить кому-то и вдруг, от страха, что услышишь его голос, повесить трубку. Так, в конечном счете, и выглядят мои отношения с миром.

***

Гельдерлин не бывал в Греции. И правильно. Если хочешь вернуть умерших богов, не стоит посещать землю, которую они топтали. Воскрешать их лучше издалека. Туризм перерезает последнюю живую связь с прошлым.