Статья в Story.
ПРОСТИ МЕНЯ, МОЯ ЛЮБОВЬ
Мерлин Монро очень хотела сыграть Грушеньку из «Братьев Карамазовых». Наверное, ее привлекала сцена, когда Грушенька сидит с чистой барышней, та смотрит на нее влюбленными восторженными глазами, щебечет: «Ах, как же я вас люблю, Аграфена Александровна! Каждый бы пальчик вам на ручках перецеловала!» И целует, целует, не может остановиться.
И тут Грушенька (дрянь такая!), не отнимая целуемых рук, говорит после паузы: - Я ведь, наверное, тоже вам, барышня, ручку в ответ поцеловать должна?
Чистая барышня уже чувствует, что сейчас что-то грянет. И полетят к черту все ее сентиментальные бумажные розочки. Как ребенок чувствует, что сейчас милая до этого ситуация превратится в моментальный кошмар. И пытается барышня пошутить. Но уже поздно. Грушеньку не остановить.
Она смотрит долго-долго на чистую барышню темным, как ноябрьское окошко, взглядом и вдруг добавляет: - Наверное, и я должна поцеловать. В ответ. А я не буду.
И это всё при свидетеле. При Алеше Карамазове. Стыд тем стыднее, тьма за окном тем гуще.
- Наглая! - проговорила вдруг Катерина Ивановна, как бы вдруг что-то поняв, вся вспыхнула и вскочила с места. Не спеша поднялась и Грушенька.
- Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!
- Мерзавка, вон!
- Ах как стыдно, барышня, ах как стыдно, это вам даже и непристойно совсем, такие слова, милая барышня.
- Вон, продажная тварь! - завопила Катерина Ивановна. Всякая черточка дрожала в ее совсем исказившемся лице.
Черточка, может быть, и дрожит. Да только Катерина Ивановна проиграла. Дружбе конец. Грушенька встает, легкая, как пухлая кошка, и уходит.
Обожаю.
Обожаю женщин из книг Достоевского. Они всегда переходят дозволенную им грань. Что в них бунтует? Еще не рожденные в недрах российской действительности будущие суфражистки (феминистки, по-нашему)? Комическая Кукшина Авдотья Никитишна – эмансипированная помещица и псевдонигилистка из «Отцов и детей» Тургенева? Будущая комиссарша из «Оптимистической трагедии», с ее выстрелом в глумящегося матроса и коронным – над оседающим от выстрела мужским телом – вопросом: «Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?»
Не знаю. Но Мерлин Монро очень хотела сыграть Грушеньку из «Братьев Карамазовых». Дурочка! Ей надо было бы сыграть Настасью Филипповну из «Идиота». Довести Рогожина до безумия, сбежать от князя Мышкина из-под венца. Найти свой конец под простыней с торчащим из-под нее мраморным пальцем и чтоб вокруг склянки со ждановской жидкостью («Дух уж больно тяжел!», скажет убийца Рогожин Мышкину). Но, собственно, такой конец Мерлин Монро и нашла.
Мэрилин Монро была найдена мёртвой, с телефонной трубкой в руке, в ночь с 4 на 5 августа 1962 года, в собственном доме в Лос-Анджелесском районе Брентвуд, по адресу 12305 Fifth Helena Drive, Брентвуд, Калифорния. Так сухо нам сообщает Википедия. Около кровати была пустая упаковка от снотворных пилюль. Четырнадцать других пузырьков от лекарств и таблеток были на ночном столике. Монро не оставила никаких предсмертных записок. Тело было принято в морге для вскрытия, которое было выполнено патологоанатомом доктором Цунэтоми Ногути, после чего было объявлено, что Мэрилин Монро умерла от передозировки снотворного. Сразу после смерти актрисы версия о передозировке широко обсуждалась в американской печати, вызвав так называемый «эффект Вертера», в результате чего сотни американцев последовали её примеру. «Уже дописан Вертер, открыть окно, что жилы отворить», написал задолго до рождения самой Мерлин наш Борис Пастернак. За восемь лет до ее рождения, чтоб быть уж совсем точным. Про эффект Вертера Пастернак знал из истории вокруг гетевского романа в письмах. После выхода романа прокатилась по Германии (да и по всей Европе в конце XVIII века) массовая волна подражающих самоубийств. Пылкие юноши тоже второпях ускользали из жизни. Думали, что они Вертер. Надеялись на славу. Рассчитывали, что смерти нет.
Но Мерлин Монро никому не подражала. Ничего не думала. Просто ей было тошно. И не было сил.
Я Мерлин, Мерлин.
Я героиня
Самоубийства и героина.
Кому горят мои георгины?
С кем телефоны заговорили?
Кто в костюмерной скрипит лосиной?
Невыносимо.
Невыносимо, что не влюбиться,
Невыносимо без рощ осиновых.
Невыносимо самоубийство,
Но жить гораздо невыносимей!
Так написал в своем стихотворении Андрей Вознесенский. Стихотворение называется «Монолог Мерлин Монро». У него несколько таких «монологов». Монолог битника, монолог актера, еще кого-то. И вот монолог Мерлин. Там даже не Мерлин, а сам Вознесенский как на ладони. Не удержался (тщеславие, ты самый больной цветок!): вставил в реквием по мечте пиар-упоминание о том, что был на развороте в той же газете, где написали о смерти актрисы.
Лицо измято, глаза разорваны
(как страшно вспомнить во "Франс Обзервере"
Свой снимок с мордой самоуверенной
На обороте у мертвой Мерлин!).
Страшно вспоминать – не вспоминай. Но не может. «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Старуха Мерлин про Вознесенского не знала, но как бы тоже благословила, сходя по скользким ступеням во тьму, цепляясь за край условной ванны (хотя умерла не там). По крайней мере, теперь читатели стихотворения знают, что портрет Вознесенского был опубликован во "Франс Обзервере". Пока вы тут в очереди за колбасой стояли!
Но вернемся к книгам, которые читала Мерлин Монро.
Есть такая фотография. Мерлин Монро сидит на какой-то детской разноцветной спортивной металлической констукции на пляже, смотрит в книгу. В книге – не фига, а классика модернисткой литературы. Если приглядеться, то на обложке написано: Джеймс Джойс. «Улисс». С ума сойти! Даже я не мог эту книгу одолеть. А ведь я совсем не блондинка.
В общем, наша Грушенька умела читать. На книжной полке Мэрилин были в свое время замечены произведения Джона Мильтона, Густава Флобера и Халиля Джебрана. Среди современных классиков она особо выделяла Эрнеста Хемингуэя, Сэмюэля Беккета и Джека Керуака. Одним из наиболее известных снимков Монро с книгой Джойса в руках стала уже упомянутая цветная фотография, сделанная Евой Арнольд. Сама фотограф признавалась впоследствии, что встреча со звездой оказалась не запланированной, а случайной, так что фото отнюдь не постановочное. Верится с трудом, ну да ладно. Типа я вышел с собачкой погулять, а сфотографировал попутно Пугачеву. Но факт остается фактом. Джойса Мерлин читала. Она даже жаловалась, что воспринимать текст ей было очень сложно, и она долго возила книгу в машине, ибо ей стоило немалых усилий не утонуть в потоке сознания и дочитать «дублинский» роман до конца.
Бедная девочка!
Лучше бы тебе повезло в любви.
Продажи. Рожи. Шеф ржет как мерин
(Я помню Мерлин.
Ее глядели автомобили.
На стометровом киноэкране
В библейском небе,
Меж звезд обильных
Над степью с крохотными рекламами
Дышала Мерлин, ее любили.
Изнемогают, хотят машины).
Невыносимо, невыносимо
Лицом в сиденьях, пропахших псиной
Невыносимо, когда насильно,
А добровольно - невыносимей!
Невыносимо прожить, не думая
Невыносимее - углубиться.
Где наша вера? Нас будто сдунули.
Существование - самоубийство.
Самоубийство - бороться с дрянью.
Самоубийство - мириться с ними.
Невыносимо, когда бездарен.
Когда талантлив - невыносимей.
Мы убиваем себя карьерой,
Деньгами, девками загорелыми,
Ведь нам, актерам, жить не с потомками,
А режиссеры - одни подонки.
…. Я люблю две истории, связанные с Монро. Первая, которую знают почти все. Это про вздымающуюся над уличным вентилятором юбку.
Тогда она была замужем за Джо ДиМаджио, знаменитым спортсменом. И вроде всё было хорошо. Но вот они отправляются вместе в Японию: и поклонники актрисы не дают им выйти из самолета. «Мерлин, Мерлин, мы любим тебя!» - визжат по-японски они. Как их вообще пропустили на взлетную полосу? Але, японцы, вы обалдели? Влюбленной паре приходится выбираться через багажное отделение. Фанаты окружали их тогда повсюду: слава Монро в Японии зашкаливала. А какой мужик это потерпит?
Но Монро как будто искушает судьбу. Выходит выступать перед десятком тысяч солдат в Корее. А-а-а-а, говорит коллективная мужская глотка. «Ты не представляешь, как мне аплодировали, как меня встречали!» – с восторгом рассказывает дурочка Настасья Филипповна своему американскому Рогожину. На что он холодно замечает, позвякивая воображаемыми склянками со ждановской жидкостью: «Почему же, представляю. Я это слышу постоянно».
В общем, он ее тоже «убил». В символическом смысле, разумеется.
Брак распался. Последней каплей стал случай на съемочной площадке фильма «Зуд седьмого года». Джо пришел туда как раз в тот момент, когда снималась знаменитая сцена – Мэрилин с разлетающейся белой юбкой над вентиляционной решеткой. Вокруг мужчины: гримеры, массовка. Он рассвирепел, накинулся на режиссера с требованиями объяснений (запах самцовых разгоряченных подмышек, накаченный живот, набухшие желваки) и в гневе покинул студию. Дома был грандиозный скандал. Грушенька, Грушенька, где твои ручки? Кто их теперь поцелует? Супруги прожили вместе около девяти месяцев и, признав невозможность совместной жизни, подали на развод. Ребенок-брак родился мертвым.
Но знаете, что самое отрадное? Не могу даже скрыть злорадства. Знаменитый спортсмен Джо ДиМаджио пережил Мерлин на десятилетия, но ни годы, ни другие женщины (а они были, были!) ничего не изменили в его чувстве к нашей девочке – в своем завещании он просил похоронить его рядом с Мэрилин.
Так тебе и надо! Тоскуй и после смерти, предатель.
Мы наших милых в объятиях душим.
Но отпечатываются подушки
На юных лицах, как след от шины.
Невыносимо!
Ах, мамы, мамы, зачем рождают?
Ведь знала мама - меня раздавят,
О, кинозвездное оледененье,
Нам невозможно уединенье,
В метро
В троллейбусе
В магазине
"Приветик, вот вы!" - глядят разини.
Кстати, о разинях. Вторая моя любимая история с Монро как раз о них.
Она уже, судя по всему, крепко пила. И вот однажды, приняв, как полагается, на грудь (о, эта набоковская внутренняя рифма, вы сейчас поймете, о чем я), Мерлин высунулась из окошка. Где уж это окошко было, мне неведомо. Не помню. Старческий маразм. Но за реальность факта – отвечаю: окошко было. И зеваки за ним. Они толпились под окнами гостиницы, где она проживала (снималась, что ли? или просто блуждала по городу, непонятно с кем?), толпились вперемешку с фотографами и журналистами. Мерлин была в одном халатике, с бутылкой в руке.
- Вам же только одно от меня нужно? Одно? – закричала по-английски Грушенька и Настасья Филипповна в одном лице. Не было рядом ни князя Мышкина, чтоб удержать, ни Рогожина, чтоб силой оттащить от окна. Даже заваляшенького истерика Ипполита рядом не было.
И распахнув халатик, под которым ничего не было, кроме легендарной капли «Шанели номер пять», американская Настя предстала перед всей толпой в чем мать родила.
А мать ее родила в муках и тоске.
Так ее и засняли.
Полуголую, пьяную, уходящую в расфокус.
Невыносимо, когда раздеты
Во всех афишах, во всех газетах,
Забыв, что сердце есть посередке,
В тебя завертывают селедки.
Лицо измято, глаза разорваны
(как страшно вспомнить во "Франс Обзервере"
Свой снимок с мордой самоуверенной
На обороте у мертвой Мерлин!).
Орет продюсер, пирог уписывая:
"Вы просто дуся, ваш лоб - как бисерный!"
А вам известно, чем пахнет бисер?
Самоубийством!
Самоубийцы - мотоциклисты,
Самоубийцы спешат упиться
От вспышек блицев бледны министры
Самоубийцы, самоубийцы.
Идет всемирная Хиросима.
Невыносимо.
Невыносимо все ждать, чтоб грянуло
А главное -
Необъяснимо невыносимо.
Ну просто руки разят бензином!
Невыносимо горят на синем
Твои прощальные апельсины:
Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше - сразу!
На этом заканчивается стихотворение Андрея Вознесенского, которое я помню наизусть. Моя мама очень любила это стихотворение. Мамы нет уже в живых сорок лет, но сам факт остается для меня непреложным: если мама любила его, значит, это стихотворение хорошее. Впрочем, я и без всякой мамы знаю, что это хорошее стихотворение.
Но почему она его любила?
Какая Грушенька, какая Настасья Филипповна жила в ней? О чем ты тосковала, мама? Чью руку отказалась поцеловать? Чего тебе не додали в этой жизни или додали выше крыши, если ты — к человеку, которого уже и нет на этом свете — в свои глупые 29 лет обращалась с этим приказом, нет, с требованием — понимания и пощады?