Это цитата сообщения rinarozen Оригинальное сообщение

Опубликовано в журнале: «Неприкосновенный запас» 2006, №3(47)                                               Павел Полян

Размышления над перепиской ценой в два миллиона жизней

Павел Маркович Полян (р. 1952) - географ, историк и (под псевдонимом Нерлер) литератор. Сотрудник Института географии РАН, член Союза писателей Москвы, председатель Мандельштамовского общества.

В Российском государственном архиве социально-политической истории (бывшем Партархиве СССР) хранится поразительный документ. Это письмо начальника Переселенческого управления при СНК СССР Евгения Чекменева председателю Совета народных комиссаров Вячеславу Молотову от 9 февраля 1940 года.

Вот его полный текст:

Вх. 3440

СССР

Переселенческое управление при Союзе ССР

9 февраля 1940 г.

№ 01471с

г. Москва, Красная площадь, 3

Телеграфно - Москва Переселенческая

Телефон К 0 95-03

 

Председателю Совета Народных Комиссаров

т. Молотову В.М.

 

Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР - конкретно в Биробиджан и Западную Украину.

По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения, на территорию СССР, эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские.

Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты.

Прошу указаний.

Приложение: на 6-ти листах.

Начальник Переселенческого Управления при СНК СССР Чекменев

 

Первым этот документ обнаружил и процитировал российский историк Геннадий Костырченко в своей книге “Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм”. В контексте его собственного исследования он играл лишь второстепенную роль, и введение его в научный оборот прошло поначалу почти незамеченным для историографии Холокоста.

Вместе с тем уже одни имена немецких отправителей письма - будь они в письме названы - заставили бы вздрогнуть. Если полагать, что письма из “Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР” были подписаны их руководителями, а поступили они к Чекменеву примерно за неделю до отправки им письма Молотову, то отправителями должны были бы быть не кто иные, как Адольф Эйхман от Берлинского бюро, а от Венского - Франц Йозеф Хубер. Последний сменил Франца Вальтера Шталеккера - будущего обер-палачa евреев Прибалтики - на посту инспектора полиции безопасности и СД в Вене и осуществлял общее руководство целым рядом организаций, в том числе и переселенческим бюро. Реальным жe руководителем после отъезда Эйхмана в Берлин стал его бывший заместитель штурмбанфюрер СС Алоиз Бруннер (Alois Brunner), в январе 1941 года назначенный на эту должность и официально. Но надо всеми ними стоял руководитель РСХА и протектор Богемии и Моравии Райнхард Гейдрих.

А вот имя их московского корреспондента - Евгения Михайловича Чекменева - мало что говорит даже искушенному российскому историку. Он родился в 1905 году и умер 21 апреля 1963-го. С 1927 года в партии, закончил Московскую академию социалистического земледелия и Институт красной профессуры, с 1938 года - на ответственных номенклатурных должностях. С июня 1939-го по апрель 1941 года Чекменев руководил переселенческим движением: он был начальником и председателем коллегии Переселенческого комитета (впоследствии Переселенческого управления) при СНК СССР. С апреля 1941 года заместитель наркома земледелия СССР, а с 1948-го - начальник Главного управления полезащитного лесоразведения и, по всей видимости, заместитель министра совхозов СССР. Позднее - заместитель председателя Госплана СССР, а с 1961 года заместитель председателя Комитета заготовок.

Переселенческое управление, в которое поступил запрос из Берлина и Вены, действительно, было наиболее корректным адресатом для Эйхмана и его коллег. То было ведомство, отвечавшее в СССР за планирование и организацию плановых государственных переселений, осуществлявшихся, в основном, на добровольной основе. Этим оно отличалось от Главного управления лагерей НКВД (ГУЛАГ), отвечавшего за насильственные переселения (депортации) осужденных и заключенных, и Отдела спецпоселений НКВД, отвечавшего за депортации административно-репрессированных. Впрочем, если бы немецкие коллеги написали в НКВД, Лаврентию Берии, они бы тоже не промахнулись.

К сожалению, ни “Приложения на 6-ти листах” (а это, скорее всего, оригиналы писем из Германии вместе с их переводами), ни других примыкающих материалов - ни в российских, ни в немецких архивах - обнаружить пока не удалось.

Однако существо отсутствующих немецких писем передано Чекменевым ясно и четко: Гитлер предлагает Сталину забрать себе всех евреев, оказавшихся к этому моменту на территории “третьего рейха”. Но оно содержит не только вопрос, но и столь же лаконичный ответ на этот вопрос: благодарим за лестное предложение, но забрать ваших евреев, извините, не можем!

Но для того, чтобы лучше понять как вопрос, так и ответ, попробуем взглянуть на письма из Берлина и Вены как минимум с трех разных точек зрения - из перспектив отправителя, адресата и их взаимоотношений на тот момент, когда письма задумывались и писались.

Из перспективы отправителя

Итак, не названными в послании Чекменева авторами писем из Вены и Берлина являлись, по служебному соответствию, только Алоиз Бруннер (или Франц Йозеф Хубер) и Адольф Эйхман. Из последующего, однако, станет ясно, что главным мотором всей интриги был, скорее всего, Эйхман.

C 1 октября 1934 года он служил в Главном управлении СД, референтом в реферате II 112 (Referat Juden). В этом еврейском (точнее, антиеврейском) реферате он занимался вопросами форсирования еврейской эмиграции из Германии, изучал иврит и идиш, знакомился с сионистскими лидерами. В 1938 году, вскоре после мартовского аншлюса Австрии, его переводят референтом того же антиеврейского реферата II 112 в Вену, в Управление руководителя СД в региональном управлении СС “Дунай”, начальником которого был инспектор полиции безопасности и СД штандартенфюрер СС Франц Вальтер Шталеккер.

Еврейская эмиграция из Вены сталкивалась в это время с непредвиденными трудностями бюрократического порядка: евреи, в эмиграции которых государство было так заинтересовано, неделями были вынуждены простаивать в очередях. Одной из причин тому было первоочередное оформление документов состоятельных и платежеспособных евреев, привлекавших для этого немецких адвокатов с хорошими связями и плативших им за это хорошие деньги, что, конечно же, было недоступно беднякам. Социально (а не только национально) чувствительный Эйхман вступился за еврейских бедняков и восстановил, насколько возможно, “справедливость” в очереди на вышвыривание с родины. Оформление необходимых бумаг стоило около 1000 рейхсмарок и занимало от двух до трех месяцев.

Распоряжением рейхскомиссара по воссоединению Австрии с “третьим рейхом” гауляйтера Иосифа Бюркеля (Josef Bürckel) от 20 августа 1938 года в Вене был создан Центр по [осуществлению] еврейской эмиграции (Zentralstelle für jüdische Auswanderung) - специальный орган в составе имперского Министерства внутренних дел, призванный всесторонне регулировать (в смысле торопить и ускорять) эмиграцию австрийских евреев и уполномоченный выдавать им разрешения на выезд. В компетенцию Центра, располагавшегося во вполне символическом месте - бывшем дворце Ротшильда на Prinz-Eugen-Str., 22, входило создание всех необходимых условий для эмиграции, включая переговоры со странами-реципиентами, обеспечение эмигрантов необходимыми суммами валюты, взаимодействие с туристическими и транспортными агентствами, привлекаемыми к решению технических вопросов эмиграции, наблюдение за еврейскими организациями с точки зрения их отношения к политике эмиграции евреев, издание соответствующих инструкций и постоянное руководство этим процессом. Номинальным руководителем Центра был Шталеккер, а его заместителем и управляющим - унтерштурмфюрер СС Адольф Эйхман, его фактический инициатор, организатор и глава.

Первоначально полномочия Центра ограничивалась только двумя гау (провинциями) - Веной и Нижним Дунаем. Однако к концу 1938 года его компетенции были распространены на всю Австрию (Остмарк). С упрощением валютных трансферов и с привлечением к оформлению необходимых документов Венской еврейской общины время обработки заявлений удалось сократить до восьми дней. В качестве характерного ноу-хау Эйхмана можно отметить принцип самофинансирования Центра: он содержался не на бюджетные средства, а за счет специального эмиграционного сбора, взимавшегося с выезжающих евреев. В результате за первые два с половиной месяца своей деятельности Центр выпроводил из Австрии 25 тысяч евреев, а всего за первые полтора года его существования около 150 000 австрийских евреев были вынуждены с его любезной помощью покинуть страну. Организации, аналогичные венскому Центру, были созданы также в Праге и Остраве.

В начале ноября 1938 года, то есть всего за несколько дней до Хрустальной ночи, Эйхман направил в Берлин штурмбанфюреру СС Эриху Эрлингеру (Ehrlinger) отчет о деятельности Центра, в котором, в частности, напоминал о высказанной им еще в начале 1938 года инициативе организовать аналогичный орган во всеимперском масштабе. События 9 ноября добавили много нового в антиеврейскую проблематику, так что решение Гейдриха созвать в субботу, 12 ноября, совещание в РСХА, посвященное выработке стратегии рейха в еврейском вопросе, не выглядит удивительным. На этом совещании Герман Геринг, от имени Гитлера, подчеркивал перспективы плана “Мадагаскар”, а Эйхман доложил о своем венском опыте и о целесообразности открытия в Берлине центра, аналогичного венскому.

Несмотря на погромные настроения Хрустальной ночи, “окончательное решение еврейского вопроса” в то время мыслилось тогда явно в категориях эмиграции, а не ликвидации. В своеобразном эмиграционном раже Эйхман договорился даже до того, что в середине февраля 1939 года, ссылаясь на более чем двукратный спад динамики заявлений на эмиграцию, предложил освободить из Дахау и Бухенвальда всех австрийских евреев, заключенных туда после 9 ноября 1938 года, и отправить их куда подальше за границу. Это предложение, однако, не встретило понимания в СС: Генрих Мюллер отверг его достаточно категорично.

Несмотря на противостояние еврейской иммиграции из рейха со стороны стран-реципиентов, показатели эмиграции и в начале 1939 года были достаточно высокими. Достигнуто это было отчасти благодаря поездкам за рубеж руководителей Венской еврейской общины и Палестинского бюро (последнее добивалось тогда для Австрии половинной квоты на легальный въезд в Палестину), увеличению чилса так называемых “китайских транспортов” и мероприятиям по профессиональной переподготовке эмигрантов. “Китайские транспорты” служили, насколько можно судить, лишь отчасти для переселения в Шанхай, но главным образом - для нелегальной иммиграции в Палестину.

Но прошло еще некоторое время, пока пропагандируемый Эйхманом орган был действительно организован Гейдрихом в Берлине. Это произошло на следующий день после того, как Гитлер произнес в Рейхстаге 30 января 1939 года свои язвительные слова о поведении демократических стран, проливающих слезы о судьбе несчастных немецких евреев и одновременно отказывающих им во въездных документах. Еще через восемь дней с похожими заявлениями выступил и Альфред Розенберг, чьей шокированной аудиторией были дипломатический корпус и иностранные журналисты: он потребовал от Англии, Франции и Голландии создания еврейского резервата на 15 миллионов человек где-нибудь на Мадагаскаре, в Гайане или на Аляске.

Новая организация получила название “Имперский центр по еврейской эмиграции” (Reichszentrale für Jüdische Auswanderung). Получив назначение возглавить его с 1 октября 1939 года, Эйхман покидает Вену и возвращается в Берлин. Здесь, наряду с хлопотами об эмиграции, он приступает и к планированию принудительного переселения евреев в только что - 12 октября - созданное “генерал-губернаторство для оккупированных польских областей”, а также внутри него и если понадобится, то и из него. А 21 декабря 1939 года Гейдрих назначил Эйхмана главой спецреферата IV D 4 (Referat Auswanderung und Räumung) в РСХА, призванного координировать все переселения евреев и поляков на оккупированной польской территории. В результате Эйхман стал поистине ключевой фигурой не только в выработке концепции, но и в реализации всех программ и проектов по “решению еврейского вопроса”.

Их венцом станет, в конечном счете, организация транзитных лагерей в западноевропейских странах и широкой сети гетто при железнодорожных узлах в оккупированных областях на Востоке, сосредоточение в них миллионов евреев - с последующей их депортацией в концлагеря и лагеря уничтожения. Как практику, ему еще многое предстоит обдумать, освоить и усовершенствовать. К познаниям в области иудаики и гебраистики придется присовокупить и сведения из химии и физиологии человека, помогающие найти правильное решение при ответе на такой, например, нелегкий вопрос: какой из выпускаемых промышленностью удушающих газов эффективнее и рентабельнее при ликвидации соответствующих порций людского материала. И глубоко заблуждаются те, кто считает его клерком, кабинетной крысой в нарукавниках: командировки в гетто и концлагеря доказывают обратное.

Первой акцией Эйхмана в Берлине стала так называемая операция “Ниско”. После оккупации Польши в сентябре 1939 года в немецких руках оказалось почти вчетверо больше евреев, чем их было в Германии до прихода нацистов к власти, - около двух миллионов человек Около полумиллиона из них проживали на землях, инкорпорированных непосредственно в рейх (два новоиспеченных райхсгау – Данциг-Западная Пруссия и Вартеланд, вобравший в себя Позен и восточную часть Верхней Силезии). Депортации и освобождение их от еврейского населения казались само собой разумеющейся и первостепенной задачей. Но возникал вопрос: а куда? Где это тихое, удаленное и не предназначенное для “германизации” место? Где будет возрождена российская черта оседлости для евреев в ее немецком исполнении?

В течение сентября ответ на этот вопрос искали внутри будущего генерал-губернаторства: обсуждались идеи “еврейского государства” близ Кракова или “имперского гетто” в Люблине или близ Люблина. Уже в середине сентября 1939 года соответствующие слухи поползли среди еврейского населения бывшей Польши и даже просочились в прессу. В самом конце сентября Гитлер несколько раз высказывался о желании переселить все еврейство, в том числе и немецкое, куда-нибудь в Польшу, между Вислой и Бугом.

Так что ничего удивительного не было в том, что Эйхман и Шталеккер, по указанию начальника гестапо Мюллера от 6 октября 1939 года о депортации евреев из Вены, Катовице и Остравы, 12 октября выехали на трехдневную рекогносцировку в зону, в то время еще временно контролируемую Красной армией, и остановили свой выбор на пространстве площадью 20 тысяч квадратных километров между Вислой, Бугом и Саном со столицей в Люблине.

В эту резервацию, по их мнению, должны были свозить всех евреев со всей Европы, но в первую очередь из Германии, Австрии, бывшей Чехословакии и Польши. Тем самым она мыслилась как важнейшая составная часть стратегического плана по радикальной этноструктурной перестройке Восточной Европы в ходе ее германизации. 7 октября 1939 года фюрер назначил Гиммлера рейхскомиссаром по укреплению германской народности: в этом качестве он должен был курировать и вопросы депортаций поляков из районов, намеченных для сплошной аризации (например, из Данцига и Вартегау). Поляков же предполагалось частично переселить в районы, освобождаемые от евреев, так что связь всех этих усилий с тем, что неподалеку делал Эйхман, была самая прямая.

Собственно депортации евреев начались без какой-бы то ни было раскачки - 9 октября 1939 года был отдан приказ о депортации из Остравы-Моравской и Катовице, а 10 октября - из Вены. Евреев заставляли подписывать заявления об их якобы добровольном переезде в “лагерь для переобучения”. Станциями их отправления были Вена, Острава-Моравска и Катовице, а также Прага и Сосновице, а прибытия - главный лагерь Ниско на реке Сан, а также промежуточный лагерь в деревне Заречье на противоположном его берегу. Оба лагеря были совсем недалеко от советской границы, и некоторым евреям удавалось даже бежать в СССР.

Первый эшелон с 875 евреями был собран 17 октября и отправлен из Остравы 16 октября 1939 года, по пути, 20 октября, он подобрал часть евреев в Катовице и в тот же день прибыл в Ниско. Всего с 17-18 по 29 октября в Ниско пришло шесть эшелонов, в которых находилось 4-5 тысяч человек.

С собой разрешалось брать до 50 килограммов багажа, помещающегося в сетке вагона над занятым местом. Приборы и инструменты можно было сдать в багаж. Разрешалось иметь два теплых костюма, зимнее пальто, плащ, две пары сапог, две пары нижнего белья, платки, носки, рабочий костюм, спиртовку, керосинку, столовый прибор, ножик, ножницы, карманный фонарик с запасной батарейкой, подсвечник, спички, нитки, иголки, тальк, рюкзак, термос, еду. Денег - не более 200 рейхсмарок. Освобождение от переселения было возможно либо по причине болезни (официально засвидетельствованной), либо при наличии документов, подтверждающих эмиграцию в другую страну.

Казалось, у резервата Ниско-на-Сане было большое будущее. Между тем уже 27 октября депортации были прекращены, главным образом из-за протеста только что назначенного на должность генерал-губернатора Ханса Франка, желавшего всю свою вотчину видеть и сделать “юденфрай”. При этом сам лагерь в Ниско был закрыт только в июне 1940 года, когда все его обитатели были возвращены в города, откуда их привезли.

Так что же, ведомственная власть, пусть и СС, проиграла власти территориальной? Едва ли - что бы ни говорил себе Франк. Скорее тут конфликтующими сторонами были две внутриведомственные силы или, еще точнее, два взаимодополняющих, но вместе с тем и конкурирующих друг с другом “проекта” “третьего рейха” - еврейская эмиграция и немецкая иммиграция.

Их интересы столкнулись впрямую: первые корабли из Риги и Ревеля (Таллина) прибыли в Данциг практически в те же самые дни, что и первые венские евреи в Ниско, - во второй половине второй декады октября. Всего из Прибалтики и Волыни планировалось переселить в Вартегау около 200 тысяч фольксдойче, но само Вартегау, соответственно, предстояло перед этим ускоренно освободить от евреев и поляков. Первоначально речь шла о необходимости переселить оттуда до конца 1940 года 80-90 тысяч евреев и поляков, а потом еще около 160 тысяч одних только поляков.

Но сил на все не хватало, и приоритет был отдан именно задаче иммиграции, подталкиваемой и еще одним фактором: уже в конце октября СССР ввел свои войска в прибалтийские страны, и Германия, как никто другой, твердо знала, что за этим последует аннексия.

Дополнительным серьезным фактором стала и новая идея фикс обретения еврейского резервата - так называемый план “Мадагаскар”. Сам по себе этот экзотический остров как место возможного еврейского заселения впервые возник еще в начале века, в сугубо еврейско-сионистских кругах. Первой страной, поднявшей вопрос об эмиграции сюда еврейского населения, стала, однако, не Германия, а Польша, в 1937 году даже посылавшая на остров специальную польско-еврейскую комиссию. Сами евреи отнеслись к этой идее саркастически, французы - крайне сдержанно, а мадагаскарцы - горячо протестовали против нее.

Но сама идея не забылась, и в 1938-1939 годах, особенно после провала конференции в Эвиане, ее подняли на щит нацисты. План “Мадагаскар” представлялся им наименее болезненным средством по обезъевреиванию Европы, причем в качестве возможной “альтернативы” французскому Мадагаскару дебатировалась еще британская Гвиана и бывшая германская Юго-Западная Африка. В декабре 1939 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп изложил Папе Римскому мирный план, предусматривавший среди прочего и эмиграцию немецких евреев: в качестве стран иммиграции в этом плане рассматривались Палестина, Эфиопия и все тот же Мадагаскар. Котировки Мадагаскара подскочили особенно высоко после поражения, нанесенного Германией Франции: победитель потребовал себе мандат на управление островом. В начале июня 1940 года начальник еврейского отдела в Auswärtiges Amt Франц Радемахер представил план, согласно которому 25 тысяч французов покинут тропический остров, Германия организует на нем военно-морскую и военно-воздушную базы, а на неоккупированную часть Мадагаскара завезут 4-5 миллионов евреев, которые будут заниматься сельскохозяйственной деятельностью под надзором назначаемого Гиммлером полицай-губернатора.

Впрочем, по мнению Арно Люстигера, и “Мадагаскар” являлся уже вполне людоедским проектом: этот “райский остров” в климатическом отношении мало напоминал рай для европейских евреев, и по-настоящему акклиматизироваться там они, скорее всего, не смогли бы. От этого плана всерьез отказались только в начале осени 1940 года, когда Гитлер принял решение о нападении на СССР.

Таким образом, письма Эйхмана и Шталеккера Чекменеву документируют доселе совершенно неизвестный проект “решения еврейского вопроса” - посредством эмиграции, эвакуации или депортации (как ее ни называй) немецко-австрийского, чешского и польского еврейства в СССР. Если датировать зарождение и обсуждение идеи декабрем 1939-го - январем 1940 года, а посылку писем (по всей видимости, по дипломатической почте) - концом января 1940-го, то русский проект Эйхмана (назовем его условно проект “Биробиджан”) ложится прямо между эпицентрами двух других крупных депортационных проектов - эксперимента “Ниско” и плана “Мадагаскар”.

Есть основания полагать, что, как и в случае с Ниско, это была если не импровизация, то уж чисто ведомственная инициатива РСХА. Если это было иначе, то и генерал-губернатор Ханс Франк был бы в курсе столь многообещающих планов, а он, судя по всему, ничего о такой блестящей депортационной перспективе не знал. Во всяком случае, в своем обобщающем обзоре предстоящих в генерал-губернаторстве кампаний по массовому переселению он ее ни разу прямо не упомянул.

В каждом из трех проектов немцами двигала та или иная конкретная надежда: в проекте “Биробиджан” это была, наверное, надежда на “жидо-большевистский” Интернационал, а также, возможно, расчет на неизбежное разочарование советской стороны результатами вербовки на переезд в СССР среди беженцев из числа украинцев и белорусов в генерал-губернаторстве.

Впрочем, в конце лета и в самом начале осени 1940 года несколько десятков или сотен венских евреев все-таки проследовали через Биробиджан. Это были те счастливчики, кто сумел получить через “Интурист” транзитную советскую визу и был доставлен транссибирским экспрессом в Маньчжоу-Го для дальнейшего следования в Японию, Шанхай или на Филиппины. Согласно данным профессора Хо Хина из Нанкинского университета, этот железнодорожный коридор открылся не ранее 11 июня 1940 года (после того как доставка морским путем стала невозможной) и закрылся не позднее 7 декабря 1941-го.

Следующий “краткосрочный проект” еврейской депортации был сформулирован, скорее всего, на совещании у Эйхмана в Берлине, состоявшемся 17 декабря 1940 года. Для освобождения места для фольксдойче, ожидавшихся из Бессарабии, Буковины, Добруджи и Литвы, к выселению в генерал-губернаторство было намечено не менее 831 тысячи поляков и евреев, плюс еще 200 тысяч человек - в интересах устройства армейских полигонов. Фактические депортации начались в конце января, охватили 25 тысяч человек, в том числе 9 тысяч евреев, а 15 марта 1941 года - в который уже раз! - были прекращены: подготовка к нападению на СССР и чисто военные приоритеты сделали и эти планы неосуществленными.

Победа над СССР и оккупация большей части его европейской территории открывала перед стратегами антисемитизма совершенно новые и еще более заманчивые перспективы “окончательного решения еврейского вопроса”. Европейских евреев было бы достаточно депортировать на Крайний Север или в Сибирь, где они, скорее всего, и сами бесследно исчезли бы.

Но провал блицкрига развеял и эту задумку фюрера, так и не получившую основательного развития. Но нельзя не вспомнить и того, что в конце 1941 года целая серия эшелонов доставила немецких евреев из Берлина, Кёльна и Гамбурга в Ригу и Минск, где все они вскоре - или же с некоторой отсрочкой - были уничтожены.

Из перспективы адресата

Согласно сталинскому определению, тот, и только тот, народ заслуживает обозначения нации, который располагает собственной, национальной, территорией и государственностью. С этой точки зрения евреи, определенно (в глазах и Сталина) являясь нацией, решительно не подпадали под его дефиницию: выход из теоретического тупика мог быть найден только в создании еврейской государственности, и лучше всего - в пределах СССР. Это позволило бы одновременно решить еще две важные задачи - внутриполитическую и международную: во-первых, разгрузить ареал расселения еврейской бедноты в СССР, навязанный ему чертой оседлости царской России и явно аграрно-перенаселенный, а во-вторых - перехватить у сионистского проекта и международную еврейскую иммиграцию, а с нею и приличный капитал. Потенциал внутренней миграции оценивался в сотни тысяч человек, а международной иммиграции - в десятки тысяч.

Отсюда - обилие альтернативных проектов аграрного переселения евреев, обсуждавшихся в СССР уже в 1920-е годы. Первые два проекта выдвинула еврейская секция РКП(б) во главе с Абрамом Брагиным: это создание Еврейской республики или в Белоруссии, или на территории Северного Крыма, степной полосы Украины и Черноморского побережья (вплоть до границ Абхазии). Позднее этот проект ужался до организации еврейской республики в одном только Северном Крыму и расселения там примерно 280 тысяч евреев.

Проблемой создания национальной государственности евреев специально занимались Госкомитет по земельному устройству еврейских трудящихся при президиуме Совета национальностей ЦИК СССР (КомЗЕТ), который возглавлял Петр Смидович, и Общественный комитет по земельному устройству еврейских трудящихся (ОЗЕТ) во главе с Юрием Лариным (Михаил (Михоэл) Лурье). На Западе в лице “Агро-Джойнта” объявился богатый спонсор, обещавший в октябре 1922 года, что вместе с другими благотворителями выделит на это 1240 тысяч долларов. Сверху идее благоволили Лев Троцкий, Лев Каменев, Николай Бухарин, Георгий Чичерин, Михаил Калинин и председатель Всеукраинского ЦИКа Григорий Петровский. Среди ее противников - нарком земледелия РСФСР Александр Смирнов, нарком юстиции Украины Николай Скрыпник и секретарь ЦК КПУ Эммануил Квиринг. Считается, что позиция самого Сталина была нейтрально-доброжелательной.

И тем не менее КомЗЕТ принял решение о заселении свободных площадей в районе уже существовавших еврейских колоний на юге Украины и Северного Крыма. 11 февраля 1926 года была создана комиссия под председательством Михаила Калинина, по представлению которой Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение, гласившее: “Держать курс на возможность организации автономной еврейской единицы при благоприятных результатах переселения”. На проходившем в ноябре того же года съезде ОЗЕТ Калинин приветствовал идею автономии “...в рамках большой задачи сохранения еврейской национальности”, для решения которой, по его словам, необходимо было “...превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское, земледельческое, компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч”. Это заявление, по аналогии с известной “Декларацией Бальфура”, окрестили “Декларацией Калинина”.

В 1922-1936 годах в Северном Крыму и на Украине было создано пять еврейских национальных районов, 213 еврейских колхозов с 11 тысячами хозяйств и более 40 еврейских сельхозпоселений. Численность евреев в Крыму неизменно росла и достигла к 1939 году 65 тысяч человек: на них приходилось 8% городского и 3% сельского населения Крыма. В то же время привилегии евреев в землеустройстве, их поддержка из-за границы сельхозтехникой, семенами и породистым скотом вызывали зависть и массовый антисемитизм у славянских соседей, в не меньшей степени страдавших от малоземелья. В результате идея еврейской государственности в Тавриде была встречена в штыки и не прошла.

В годы войны еврейское население Крыма исчезло с лица земли: немцы истребили здесь не менее 67 тысяч евреев и крымчаков (караимов не трогали). В 1944-1946 годах по инициативе Еврейского антифашистского комитета вновь рассматривался “Крымский вариант” еврейской государственности - и с тем же успехом. Идею поддержал Молотов, но на этот раз резким ее противником оказался Сталин.

Наиболее удавшийся (или, по крайней мере, не полностью провалившийся) проект - дальневосточный: переселение еврейских аграриев на четыре с половиной миллиона гектаров плодородных и незаселенных земель в районе рек Бира и Биджан в левобережье Амура, закрепленных за КомЗЕТом еще в 1927 году. Намечалось переселить туда 60 тысяч человек до конца первой пятилетки и еще 150 тысяч - к концу второй. К 1938 году общая численность еврейского населения в области должна была достигнуть 300 тысяч чел.

Но за первые два года (считая от 1928-го) туда не переселилось и двух тысяч евреев. Не помогли ни принудительная демобилизация евреев-красноармейцев, ни рекламные кампании за рубежом, ни даже провозглашение в этом районе Еврейской национальной автономии. За 1928-1933 годы сюда переселилось около 20 тысяч советских евреев и полторы тысячи евреев из Литвы, но при этом более 11,5 тысячи (или почти три пятых) переселенцев успели покинуть “Красный Сион” в Приамурье. Вместо 60 тысяч евреев в Биробиджане к концу пятилетки насчитывалось всего 8 тысяч. И хотя в 1927 году там была конституирована существующая и поныне Еврейская автономная область, глобальной конкуренции с сионизмом и с его идеей сосредоточения евреев в Палестине Биробиджану и большевизму выдержать не удалось.

Тем не менее председатель правления “Агро-Джойнта” Джеймс Розенберг вел переговоры с Михаилом Калининым по поводу размещения европейских евреев в Биробиджане и обещал им полное субсидирование проекта. Правительство СССР обнародовало планы обустройства в 1935 году четырех тысяч семей советских евреев и тысячи семей евреев-иностранцев. Их переселение, правда, оговаривалось весьма жесткими условиями:

“...Все переселяемые из-за границы принимают советское гражданство до въезда в СССР и обязуются не менее трех лет работать в пределах Еврейской автономной области. Отбор переселяемых ОЗЕТом производится в основном на территории, входившей до Империалистической войны в состав Российской Империи. Переселяющиеся в СССР должны иметь при себе 200 долларов”.

Но в действительности все было еще жестче - квоты на въезд постоянно уменьшались. Так, в 1936-1937 годах было заявлено, что Биробиджан сумеет принять не более 150-200 семей из Польши, Литвы и Румынии - ученых, инженеров и врачей.

К этому времени в СССР вовсю разгорелись тотальная шпиономания и установился Большой террор 1937-1938 годов, одной из первых и главных жертв которого были находящиеся в СССР иностранцы. Репрессии уничтожили многих евреев-иммигрантов, а также сотрудников многих внутрисоюзных и международных организаций, практически занимавшихся переселением евреев в СССР.

В 1938 году деятельность “Агро-Джойнта” в СССР была запрещена, и начиная с 1938 года переселение иностранцев-евреев в Биробиджан стало практически невозможным. СССР не проявил ни малейшего интереса и к международной конференции о глобальной судьбе еврейских беженцев, созванной по инициативе США и прошедшей на французском курорте Эвиан с 5 по 16 июля 1938 года.

Вместе с тем именно в эти годы - и всячески подчеркивая при этом свой интернациональный долг - СССР принял тысячи испанских беженцев. Интернациональные чувства по отношению к противникам и жертвам национал-социалистического террора в самой Германии ограничивались лишь немногими коммунистами и их семьями, а также некоторыми знаменитостями, вроде чемпиона мира по шахматам Эманнуила Ласкера.

Тем не менее именно СССР оказался практически единственной страной, принявшей у себя значительное количество еврейских беженцев из западной Польши, оккупированной немцами в сентябре 1939 года.

Из совместной перспективы отправителя и адресата

После столь успешного военного раздела Польши успехи германо-советского взаимодействия продолжились и в других областях, в частности в сфере обмена населением. В том же октябре 1939 года, после “освободительного похода” Красной армии в Восточную Польшу, была создана смешанная германо-советская комиссия по эвакуации. Ее советским и немецким сопредседателями были Максим Литвинов (весной 1939-го снятый с поста наркома иностранных дел СССР) и Курт фон Ремпхохенер (Kurt von Remphohener). Подписи обоих стоят под “Соглашением между правительством СССР и правительством Германии об эвакуации украинского и белорусского населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Германии, и немецкого населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Союза ССР”, подписанным в Москве 16 ноября 1940 года.

Главными уполномоченными по реализации договора с советской и немецкой стороны были майор (позднее полковник) Я. Синицын и оберштурмбанфюрер (позднее штандартенфюрер) СС Х. Хофмайер, местонахождением ставок обоих был Луцк на советской стороне; целый ряд представительств обеих сторон действовали и в других городах, как, например, немецкие представительства во Львове, Стрые или Станиславе или советские представительстве в Холме и Ярославе. Эта репатриация носила строго этнический характер: ни славяне, ни евреи, даже если они были членами “арийских” семей, под ее действие не подпадали, а арийцам настоятельно рекомендовали разводиться со столь “неполноценными” и “нежелательными” супругами.

Первый транспорт с 1050 переселенцами был отправлен из Владимира-Волынского 20 декабря 1939 года. К началу нового, 1940-го года число переселившихся превысило 26 тысяч человек, а вся эвакуация была завершена к 4 февраля, охватив около 130-131 тысячи. По другим данным, к 8 февраля 1940 года было эвакуировано на запад до 128 тысяч лиц немецкого происхождения, в том числе и 15 тысяч поляков, могущих, по мнению комиссии, претендовать на “немецкость”.

Члены немецкой комиссии не скрывали своей гордости достигнутым в кратчайшие сроки (всего за шесть недель!) результатом - почти полной очисткой бывшей Восточной Польши от остатков немецкого населения. Лишь крайне незначительная часть, не вняв ни уговорам немецких, ни угрозам советских властей, отказалась от переезда: это были в основном баптисты и католики, опасавшиеся религиозных преследований в Германии.

Число желающих эвакуироваться в противоположном направлении составило около 40 тысяч, и среди них немало евреев, но советская сторона согласилась принять только 20 тысяч из них. Позднее, в конце декабря, она согласилась принять еще 14 тысяч человек (преимущественно евреев), одновременно высылая в немецкую зону около 60 тысяч, не принявших советизации (евреи были и среди них). Подчеркнутое отсутствие интереса со стороны СССР к судьбе польских евреев проявлялось, начиная с первых же заседаний смешанной комиссии.

Сотрудник Главного немецкого штаба по эвакуации в Луцке Брюкнер приводит в своем дневнике (правда, в пересказе) такой случай. В начале декабря 1939 года на пограничный переход у моста через Буг возле местечка Сокол прибыл состав с евреями из генерал-губернаторства. Советские пограничники не пропустили их, а когда те стали все равно прорываться через заслон, то открыли по ним огонь. Когда евреи развернулись и пошли в германскую сторону, то и оттуда их встретили выстрелы. Несколько человек прыгнули в Буг и поплыли на советский берег, один человек утонул. И только через час, после консультаций с высшими начальниками, эту группу пропустили в СССР. Один из советских офицеров так прокомментировал эту сцену: “Значит, немцы в Германию, в Россию русские, а евреи - в Буг?”

После нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года множество мирных польских граждан - преимущественно евреев – бросили насиженные места и бежали от немцев на “спасительный” восток, в сторону СССР. Все они после 17 сентября 1939 года оказались не в соседнем государстве, а в руках у другого - восточного - агрессора. В этих несколько изменившихся обстоятельствах часть из них сделала свой выбор не в пользу СССР и подала заявления на эвакуацию в Германию, благо оба агрессора заключили друг с другом 16 ноября 1939 года соглашение об обоюдной эвакуации некоторых групп населения. Хотя соглашение и действовало по принципу “восточные немцы в обмен на западных украинцев и белорусов”, заявления принимались от всех желающих, проживавших до 1 сентября 1939 года по ту сторону демаркационной линии. Все первое полугодие 1940 года в Бресте, Владимире-Волынском и Перемышле (с 13 мая - во Львове) работали три германские пропускные комиссии.

С завершением эвакуации немцев процесс обмена населением на пространстве бывшей Польши, судя по всему, не закончился: нерешенными оставались чисто операционные вопросы - обмен бывшими польскими гражданами по признаку их проживания до начала войны. Число заявлений о разрешении возвратиться в западные районы Польши подали в общей сложности 164 тысяч человек, главным образом поляков. Сроком завершения эвакуации было намечено 15 мая 1940 года, но позднее он был продлен еще на две-три недели. Все это время на аннексированных восточнопольских территориях непостоянно и небольшими группами, но все же находились немецкие офицеры из комиссий по эвакуации.

Уже в первые дни сентября 1939 года, когда вермахт захватывал Западную Польшу, в восточных ее воеводствах стало накапливаться значительное количество еврейских беженцев из западных воеводств - около 150-200 тысяч из общего количества приблизительно в два миллиона евреев, проживавших до этого в Западной Польше. После аннексии Восточной Польши Красной армией и “воссоединения” с советскими Белоруссией и Украиной все они оказались в СССР, причем приток беженцев продолжался и после 17 сентября. На территории, захваченной самим СССР, постоянно проживало, по оценкам Мордехая Альтшулера, 1292 тысячи бывших польских евреев.

Большинство еврейских беженцев предпочитало Сталина Гитлеру и жизнь в СССР - лишь бы не остаться у немцев. Евгений Розенблат пишет, что тем самым они совершали “бегство из реальности в миф”, в частности в миф о справедливом советском строе. По нашему мнению, все это ни на секунду не выходило за рамки “реальности” - из одной скверной реальности люди бежали в другую, в надежде, что все-таки она лучше и безопасней, чем та, что они в панике покинули.

Отношение к ним со стороны советской власти, согласно тому же Розенблату, прошло через несколько фаз - от “благожелательно-лояльного” осенью 1939 года через “выжидательно-корректное” в первой половине 1940 года и до “требовательно-жесткого”, начиная с лета 1940 года, когда значительная часть польско-еврейских беженцев была депортирована на восток СССР.

В начале октября 1939 года первостепенной была задача регистрации и учета: но уже тогда было ясно, что их так много (в одном только Белостоке - от 10 до 25 тысяч человек!), что перераспределение и переселение в другие места неизбежны. Этот вопрос обсуждался на заседании бюро ЦК КП(б) Белоруссии 14 октября 1939 года, постановившем создать специальную правительственную комиссию по размещению и трудоустройству беженцев на территории БССР. Постановлением Совнаркома БССР № 773 от 25 октября 1939 года такая комиссия во главе с И. Гориным, действительно, была создана. Общее количество беженцев в одной только Белоруссии, по ее данным на декабрь 1939 года, составило около 120 тысяч человек. Комиссия рекомендовала разгрузить восемь городов - центров скопления беженцев (Белосток, Брест-Литовск, Гродно, Барановичи, Пинск, Лида, Молодечно, Слоним) и переселить “излишки” в восточные области республики, где предложить физическую работу (на торфоразработках, например). Около 23 тысяч было переселено уже к концу октября 1939 года, из них примерно пятая часть, не найдя себе работы по специальности, к февралю 1940 года вернулась в западные области (где трудоустроиться, впрочем, было еще сложней).

10 ноября 1939 года постановлением СНК СССР № 1855/486 была создана советская комиссия под председательством Лаврентия Берии по вопросу учета и трудового использования беженцев как рабочей силы, которой поручались также вопросы “обратной эвакуации” (то есть выдворения в Германию) неблагонадежных или нетрудоспособных беженцев. Около 25 тысяч отказались принять советское гражданство и решительно потребовали отправки в Палестину или западноевропейские страны: таких, к неудовольствию немцев, немедленно эвакуировали обратно, а часть была даже арестована. Другая часть спокойно приняла советское гражданство и даже завербовалась на работы внутри СССР, но большинство все же попыталось осесть и закрепиться на новой советской и бывшей польской земле.

Политика советских властей по отношению к еврейским беженцам носила, как справедливо заметил Евгений Розенблат, во многом “импровизационный характер”. Так, в начале 1940 года в Белостоке действовал запрет брать беженцев на работу через отделы труда, что в постановлении бюро Белостокского обкома КП(б) Белоруссии от 4 февраля 1940 года было расценено как мера, подталкивающая беженцев к спекуляции, и осуждено.

Вместе с тем, и попытки советской власти распорядиться беженцами точно так же, как и остальным советским населением, перевоспитать их и навязать те виды трудовой деятельности, к которым они - портные, ремесленники, рабочие, торговцы - были совершенно не приучены, в целом не увенчались успехом. Часть из них отказывалась принять советское гражданство. Отношение к таким беженцам стало настороженным, их рассматривали как социально чуждый и дестабилизирующий элемент.

Те из беженцев, кто смог найти крышу над головой у своих родственников в советской зоне, кто принял или согласился принять советское гражданство, могли чувствовать себя - по крайней мере, до 22 июня 1941 года - в относительной безопасности. Остальных же ожидала депортация - на север европейской части и пусть и в Западную, но Сибирь, - правда, ждать ее пришлось относительно долго.

Собственно, к депортационной зачистке новоприобретенной польской территории Советы приступили в середине февраля - то есть буквально сразу же после того, как из больших городов уехали немецкие эвакуационные комиссии. Уже 10 февраля 1940 года была проведена первая и самая большая операция такого рода - депортация около 140 тысяч “спецпереселенцев-осадников”. “Осадниками” назывались бывшие военнослужащие польской армии, отличившиеся в польско-советской войне 1920 года и получившие за это в 1920-1930-е годы от благодарного отечества земельные наделы в восточных районах, населенных преимущественно белорусами и украинцами. В апреле (9 и 13 числа) последовала депортация 60 тысяч так называемых “административно-высланных”. В их число входили члены семей расстрелянных польских офицеров, полицейских, жандармов, госслужащих, помещиков, фабрикантов и участников повстанческих организаций; среди них были и учителя, мелкие торговцы и даже крестьяне побогаче, пресловутые “кулаки”. Интересно, что еще раньше, 9 апреля 1940 года, чести быть депортированными, причем отдельно от остальных, удостоились проститутки. Большинство депортированных составляли поляки, небольшая часть - украинцы и белорусы.

А вот третья депортационная волна из числа граждан бывшей Польши была почти исключительно (на 85-90%) еврейской. Контингент назывался “спецпереселенцы-беженцы” и состоял из тех, кто бежал на восток от наступающего вермахта: таких рассматривали как “интернированных эмигрантов”. Намеченная еще в марте, их депортация могла состояться не ранее середины июня 1940 года, когда из СССР уехала последняя немецкая комиссия, принимавшая индивидуальные заявления граждан о переселении на территорию, контролируемую Германией.

“Стремление портных, сапожников, часовых дел мастеров, парикмахеров и др. быть использованными по специальности, полностью удовлетворить в пределах их расселения не представляется возможным. Поэтому приходится людей этих профессий (избыточную часть) осваивать на лесе”.

...Экономическую эффективность “освоения портных на лесе” можно было бы поставить под сомнение с самого начала. Но нельзя не отметить, что большинству этих людей огорчительный отказ немцев в приеме обратно и отвратительная действительность советской депортации спасли жизнь...