Глава 10. Мгновение жизни.

Так пошлость свёртывает в творог
Седые сливки бытия.
(Б. Пастернак)

...Войдя в квартиру, Василий запер дверь не на задвижку, как обычно, а на ключ, чтобы её можно было открыть снаружи. «Ещё не хватает, чтобы такую хорошую дверь ломали из-за такого придурка, как я», - вздохнув, подумал он. Решение было принято, и менять его он уже не хотел. Потом он принял душ, побрился, надел чистое бельё, смешал на ладони все снотворные таблетки из всех имевшихся у него упаковок, собрался засунуть всё это в рот и... рука его остановилась на полпути.
- Но ведь церковь против самоубийства, - встрял, как всегда, внутренний голос. – Ты не имеешь права лишать себя жизни, которую дал тебе Бог.
- Но ведь раз всё от Бога, значит, и мысли мои рождены им и, стало быть, раз я решил таким образом «разрулить» ситуацию, так угодно Провидению! – резонно возразил сам себе Василий. – И потом, разве Бог не мог мне создать более приемлемые условия для жизни? Да и здоровье моё не сулит мне большой отсрочки. Я исчерпал свой жизненный и духовный ресурс и должен тихо, без помпы, не мучая близких, покинуть этот мир.
- И вообще, я не верю в Бога! – обозлясь на самого себя, вслух добавил он.
Довод был неопровержимый, и рука продолжила своё движение. Но тут же вновь остановилась. «Не хорошо, не культурно уходить, не попрощавшись. Мы же не англичане», - подумал он, высыпал таблетки в блюдечко и, подсев к письменному столу, вынул чистый лист бумаги и стал быстро писать: «Любимая, прости! Ты абсолютно права – я действительно ничтожество: ни красоты, ни силы, ни таланта, ни денег... Ты разочарована... Как я тебя понимаю! Я сам разочарован в себе, и не утешает мысль, что я ни один такой... Мы не можем вместе, но и врозь не получится – я не хочу мешать жить самостоятельно сыну с его семьёй. Да и как только ты останешься одна, я знаю, начнёшь опять меня бомбардировать своими извинениями и клятвами, что ты всё поняла, что очень глупо, что мы разбежались, что тебе одной невмоготу. И всё начнётся снова. А я устал, прости. Циркулюс вициозус! Я уйду, и восстанавливайте статус-кво – меняйтесь обратно квартирами. Остаётся то, что остаётся... Прощай, будь с другим терпимее». И немного подумав, вдруг выплеснул, почти без задержки:
Милая, я ухожу, прости!
Видно так начертано судьбою.
Просто мне пора уже уйти –
Не в ладах я с жизнью и с собою.
Быть обузой – это тяжкий грех!
Слёз не надо – я ведь добровольно.
Пусть звучит по-прежнему твой смех,
Всё другое – мне там будет больно!
Расставанье ведь не на века.
Встретимся в грядущем воплощении...
До свидания, друг мой, а пока
У тебя за всё прошу прощения.
«Прямо как у Пастернака: “И тем случайней, тем вернее слагаются стихи навзрыд”», - усмехнулся Василий, положил листок на видное место на журнальный столик и вернулся к прерванной трапезе. Стараясь не подавиться, он стал медленно глотать лекарство, запивая водой. Закончив свой нетрадиционный ужин, он нырнул под одеяло и, свернувшись калачиком, закрыл глаза и стал ждать прихода своего последнего сна.

Бессонницей Василий никогда не страдал. Обычно, когда он ложился спать, и если не был уставший на столько, что мгновенно проваливался в крутоверть бликов и теней, и с нарастающей скоростью уносился к горизонту – линии раздела реальности и грёз, то начинал думать о чём-то приятном. В юности, к примеру, о том, как, забрасывая в корзину мяч за мячом с разных позиций, обеспечивает баскетбольной команде своего класса победу в первенстве школы, затем района, затем...
Или, гуляя, как обычно, недалеко от дома Галечки Савостиной, он вдруг видит, как на идущую домой и ничего не предполагающую Галечку сзади на бешеной скорости несётся автомобиль, и гибель её неминуема, но Василий, рискуя собственной жизнью, спасает её, сам попадая под колёса, и она, стирая своей нежной ручкой кровь с его лица, ласково говорит ему: «Давай с тобой дружить...»
Или в финальном матче футбольного первенства Москвы он, обведя чуть ли не полкоманды противника, забивает решающий мяч и приносит своему клубу золотые медали.
Или вот на киностудии, где он снимался иногда в эпизодах, ему предлагают главную роль в новом фильме, и он её играет с таким блеском, что все девчонки на улице не отрывают от него восхищённых взглядов и предлагают ему дружбу и себя.
В зрелости его мечты были скромнее: ему чаще всего представлялось, что он находит настоящих друзей-единомышленников, они создают мощную компанию. Благодаря его таланту, компания эта завоёвывает мировой рынок, а он сам становится одним из влиятельнейших людей в стране.
В старости... Почему в старости? Он до сих пор не чувствует себя стариком! Скажем так: в пожилом возрасте он в эти сладкие минуты всегда думал практически об одном – что он встретит женщину, которая внешне и многим внутренне похожа на Марину и будет отличаться от неё только тем, что будет ЛЮБИТЬ его! А значит, будет нежна, ласкова, заботлива, внимательна. Не будет так груба с ним. Да просто не будет грубой! Грубость и женщина – понятия абсолютно несовместимые. Во всяком случае, в его представлении...
Не будет на него орать, ворчать, попрекать... Да, Господи, этот список может продолжить каждый мужчина. Найти такую женщину – утопия! Недаром Марина его всегда звала «кремлёвским мечтателем». Все попытки Василия поговорить с ней на эту тему наталкивались на глухую стену непонимания. По всем вопросам для неё существовало только два мнения – её и ошибочное. Это было больно и обидно, и Василий старался поскорее закончить разговор и уйти из дома. Правда, идти ему было, в общем-то, некуда и после длительной прогулки он возвращался.
Но сегодня он уже не вернётся, да и поздно уже что-то менять.
Он поудобнее устроился в постели. Странно, в эту его последнюю ночь, несмотря на принятие такой большой дозы снотворного, сон к нему не шёл.
Он представил себя лежащим на спине на море, широко раскинувшим руки и ноги, (как тогда, в 97-м на Средиземном море, когда они с Мариной первый раз ездили в Испанию. Он тогда удивился, что может вот так спокойно сколько угодно лежать на воде и не тонуть. Как тогда было хорошо! Марина была совсем другая – мягкая, доброжелательная, с видимым удовольствием принимала его ласки, и сама так приятно ласкала его! Теперь-то он понимает почему – тогда она зависела от него, а теперь, видишь ли, - самостоятельная...) Лёгкие волны мягко его покачивают на себе, ласковые лучи солнца скользят по лицу, телу...
В памяти его вдруг, как яркая вспышка, одним мгновением проносится вся его жизнь. Одним мгновением, но каким-то растянутым, в котором отчётливо можно было разобрать каждую деталь. Как будто он оказался в другом измерении, где время подчиняется другим законам, растягиваясь в точках экстремума и съёживаясь на экспоненте.

Вот ему два годика, и он, вечно голодный, потому что самый разгар войны, увидев кусок тёмного хозяйственного мыла, так похожего на чёрный хлеб, откусывает от него уголок, жуёт и содрогается от отвратительного вкуса, и бабушка, увидев, заставляет его выплюнуть всё изо рта и объясняет, что это мыло, и есть его нельзя – можно отравиться и умереть, и с тех пор мерзкий привкус дешёвого хозяйственного мыла будет его преследовать всю жизнь.

Вот ему три годика, и он, выдернув из грядки уже зреющую морковку, бежит к бочке с дождевой водой, чтобы прополоскать в ней морковку, но воды в бочке мало, и он, перевесившись через край, тянется, тянется и соскальзывает головой вниз, по пояс оказываясь в воде. К счастью, как раз в это время мимо проходила бабушка и, увидев торчащие из бочки ноги, не раздумывая, вытаскивает за них его из воды. Он не успел нахлебаться, он даже не успел испугаться, а бабушка почему-то белая, как мел, и категорически запрещает ему подходить к этой, как она сказала, треклятой бочке.

Вот он в шесть лет на даче от детского сада. Они с приятелем увидели маленького лягушонка, и приятель хочет убить его палкой, а Василий останавливает его, объясняя, что лягушки очень полезны.
- Это чем же? – удивляется приятель.
- Они питаются комарами. А ещё папа говорил, что их французы едят.
- Врёшь! И твой папа врёт – люди не могут есть лягушек
- Мой папа врёт?! Он никогда не врёт, - обиделся Василий, - он фронтовик! А чтоб доказать тебе – на, смотри! – и Василий, схватив лягушонка, преодолевая отвращение, суёт его себе в рот. (Сколько раз потом в своей жизни он из-за своей доверчивости будет попадаться на «слабо» и потом совершать совершенно ненужные, а порой и рискованные поступки!)
Конечно, он тут же незаметно выплюнул лягушонка изо рта, но приятель - в полной уверенности, что Василий лягушонка проглотил, и тут же растрезвонил об этом по всей группе. С тех пор к Василию надолго приклеилась кличка «Ляга»...

Вот ему семь лет, и он приходит домой после первого дня учёбы в первом классе. Оказывается, учиться так легко и приятно! Он в первый же день получил сразу две пятёрки – по чтению и арифметике. Удивительно, но в классе никто не умеет так бегло читать, как он, и складывать и вычитать простые числа. Дома его ждёт большой торт, и все его хвалят и поздравляют с первыми успехами…

Вот ему восемь лет. Он лежит на спине на мостовой Кузнецкого моста не в силах оторвать затылок от брусчатки. Он перебегал улицу, в очередной раз посещая зоомагазин, чтобы посмотреть на рыбок, птичек и разных мелких зверюшек, и его сбила вынырнувшая неожиданно из-за троллейбуса машина. Вокруг стремительно собирается народ, расталкивая всех, протискивается милиционер. Его появление действует на Василия как солидная доза допинга. Он моментально приходит в себя, вскакивает и, крича на ходу: «Дяденька милиционер, я больше не буду!», бежит домой. Милиционер, идя за ним, приходит к нему домой, укладывает его на диван, звонит маме на работу, вызывает врача. Сбежавшиеся соседи устраивают диспут. Одна кричит на милиционера: «Вы с ума сошли, ему нельзя лежать, у него может быть сотрясение мозга!», и Василий садится. Другая возражает: «Вы сами ничего не понимаете. Ему обязательно нужно лечь!», и Василий ложится. Спор разрешает приехавший врач. Делает Василию укол, спрашивает, не тошнит ли его, даёт какую-то таблетку и подтверждает, что некоторое время действительно лучше посидеть. Василий садится...

Вот ему одиннадцать лет. Хмурым мартовским утром мама его будит в школу, и он видит, что она вся в слезах. Сердце сжимается от бессознательного страха и жалости.
- Что случилось? - кричит он, соскакивая с постели.
- Сталин умер! – всхлипывая, отвечает она, и к отцу:
- Коля, что теперь будет? Как мы будем жить?!
- Как жили, так и будем, только ещё лучше – с сарказмом мрачно бурчит отец, выходя из комнаты...
...В классе уже полно народу, хотя до начала уроков ещё минут двадцать. Кто-то уже снял со стены портрет Сталина и драпирует его в невесть откуда взявшуюся чёрную материю. Уроки все скомканы и заканчиваются значительно раньше обычного. Все – от взрослых до детей скорбны и подавлены. Улыбаться в этот день, по какому либо поводу, категорически запрещается. А у Василия какое-то непонятно почему радостное настроение. Ему хочется смеяться, и он еле сдерживает себя. «Такое ощущение, как будто из тёмного помещения вдруг вышел на залитую солнцем улицу», - скажет он позже, вспоминая этот день, после известной речи Н.С. Хрущёва на двадцатом съезде КПСС, которую хоть и нигде не публиковали, но все знали её содержании. Конечно, это было неосознанно и, конечно, одиннадцатилетний мальчишка не мог ничего знать о культе личности и репрессиях, но недаром говорится – устами младенца глаголет истина.
И всё-таки они с дружком решили, не заходя домой, пойти в Дом Союзов посмотреть на покойного вождя, просто из любопытства. Их школа находилась на улице Мархлевского, выходившей на Сретенский бульвар. Когда они вышли на бульвар то поразились – весь промежуток между стенами домов и оградой бульвара был запружен народом. Они решительно втиснулись в толпу. Шествие продвигалось рывками – то, почти замирая, то, неожиданно начиная убыстряться.
Пересекли Сретенку, и вышли на Рождественский бульвар. Здесь уже по обе стороны цепью стояли солдаты и милиция. Перекрёстки и проходы в ворота домов были перегорожены мощными военными грузовиками. Дорога пошла под уклон, От подтаявшего под многочисленными подошвами снега брусчатка стала скользкой. Задние стали сильнее давить на впереди идущих. Снизу с Трубной площади послышался какой-то неясный гул, который быстро рос, превращаясь в какофонию многоголосого стона и душераздирающих криков. Какой-то крупный мужчина с силой вытолкнул Василия с приятелем из толпы на обочину прямо в руки стоящего в оцеплении милиционера.
- А ну пошли отсюда, - рявкнул блюститель порядка, протискивая их между стоящих машин во двор какого-то дома подальше от траурного столпотворения. Двор оказался проходным, и они вскоре очутились недалеко от дома.
Встревоженная мать бросилась навстречу Василию.
- Ты где был? Я места себе не нахожу!
- Ну, чего ты волнуешься? Просто мы с Валеркой ходили посмотреть на мёртвого Сталина.
Мать побледнела.
- И дошли?!
- Нет. Нас недалеко от Трубной какой-то дядька вышвырнул.
Мама обессилено опустилась на стул.
- Слава Богу! - прошептала она. – Ты теперь этому дядьке всю жизнь должен быть благодарен. Говорят, на Трубной площади такое творится... И она, махнув рукой, пошла разогревать обед.

Вот он первого сентября 1954 года во дворе новой школы, куда его перевели в связи со слиянием мужских и женских школ. Они с этого дня будут учиться вместе с девочками. Это ужасно волнует и почему-то радует. Одноклассник сосед по дому с видом бывалого ловеласа осматривает девочек, с которыми им придётся учиться вместе, и цедит сквозь зубы:
- Ничего интересного. Разве вон та, смугленькая.
Василий осторожно скользит взглядом в указанном направлении и безразлично отводит глаза. Но что-то его заставляет вновь посмотреть в ту сторону. Потом ещё... Необыкновенное лицо с чуть раскосыми глазами и очаровательной улыбкой западает глубоко в душу. И с этого момента все остальные четыре года учёбы в этой школе Василий будет сохнуть по ней – Галечке Савостиной, страстно желая и панически боясь дотронуться до неё, когда великодушный Бог даёт ему шанс, сводя их в паре на уроке танцев, куда он и записался-то из-за неё. Какой же он был идиот! В те редкие моменты, когда она за чем-либо обращалась к нему, он разговаривал с ней подчёркнуто небрежно, даже несколько грубовато, чтобы, не дай Бог, она не догадалась о его чувствах. Глупо, не правда ли? А всё дело в том, что он был чуть-чуть ниже её ростом, считая это чудовищным недостатком (хотя рост у него средний, просто она была высокая и стройная), и боялся насмешки с её стороны.
Он всегда боялся насмешек. Над своей близорукостью – наследием пережитого голода во время войны – почему не носил очков в детстве и юности, чем усугубил её. Над тем, что не обладал большой физической силой, из-за чего купил гантели аж по четыре килограмма каждая и ежедневно занимался ими, чем едва не «посадил» своё сердце.
В ранней юности он увлекался футболом и, по словам тренера «Юного динамовца», в котором занимался, был очень перспективным полузащитником, умеющим, как тот говорил, читать игру и давать точные, своевременные и неожиданные пасы (как сейчас бы сказали, был плеймейкером), но однажды в решающий момент на первенство Москвы в их возрастной группе с ЦСК МО (была тогда такая команда вместо ЦДКА) он в конце основного времени матча, подхватив мяч в центре поля и проскочив между двух защитников, вышел чисто один на один с вратарём, и вместо того, чтобы спокойно обвести вратаря и забить гол в пустые ворота, решив, что его нагоняет соперник, поспешил ударить и... промахнулся. Потом было дополнительное время, и они проиграли. Все его товарищи по команде, со свойственной мальчишкам жестокостью стали издеваться над ним, зная, что он с детства болеет за ЦДКА, усматривая в его промахе злой умысел. Василий ушёл из команды и больше никогда не играл в футбол на серьёзном уровне.
Позже к его фобиям добавилась ещё одна. Как-то в одну из интимных встреч с ним Марина обмолвилась, скорее всего, из лучших побуждений, что убедилась на примере Василия в правильности суждений опытных женщин, дескать, дело не в размере.
- В размере чего? – не понял Василий.
- Ну, в размере ЕГО. Вот у Пети ОН значительно больше, а ничего такого, как с тобой, я с ним не испытывала.
- Со мной лучше?
- Ну, конечно, дурачок. Разве можно сравнивать!
Слышать Василию это было лестно, но факт оставался фактом: оказывается у него половой член (основная мужская гордость) небольшого размера. Раньше он как-то об этом не задумывался – в бане он не обращал внимания на эти вещи, а компьютеров с порносайтами, на которых демонстрируются пенисы невероятных размеров, тогда, естественно, не было. Ни Валентина Ивановна, ни тем более Ольга с Верой, у которых он был первым мужчиной и которым не было с чем сравнивать, ни другие женщины, с коими у него были мимолётные связи, ему об этом не говорили. Все они были довольны от близости с ним – он же это чувствовал и видел, но мысль о том, что на пляже все только смотрят на его плавки и посмеиваются, не давала ему покоя. Что называется, - сильный комплекс неполноценности...

Из мрак вдруг выплыло юное симпатичное личико Наташки – сестры его друга Сашки, с которым они учились в одном классе. Наташка была на два года старше брата, и Василий был в то время в неё влюблён. Вернее даже не в неё, а в её не по годам развитую фигуру Её выдающаяся грудь Василия буквально сводила с ума, особенно когда её хозяйка была в домашнем халате и не очень заботилась о том, чтобы тщательнее спрятать её. Василию даже иногда казалось, что девчонка специально демонстрирует свои прелести, чтобы подразнить его.
В половом отношении он созрел очень рано. Либидо у него стало появляться ещё в одиннадцать лет, а с двенадцати начались поллюции. Сколько мучительных минут ему пришлось пережить, когда вдруг в общественном транспорте какое-нибудь лёгкое прикосновение невзначай к молодой женщине или внезапно пришедшая на ум сексуальная мысль так возбуждали его, что приходилось, если была возможность, сесть или забиться куда-нибудь в уголок, чтобы не видно было оттопыренных брюк, из-за чего проехать ни одну лишнюю остановку, пока не удавалось усмирить виновника его смятения.
В тот день он, как бывало часто, забежал к Серёжке, чтобы позвать его на улицу. Но дома оказалась одна его сестра Наташа.
- Серёжка ушёл в кино с соседом Максом – у того вдруг оказался лишний билет, - сказала она, - а тебя просил сделать за него упражнение по математике – что-то оно у него не получается.
Пример Василий сделал в пять минут и уже собрался уходить, как услышал из соседний комнаты голос Наташки – она просила в чём-то ей помочь. Василий пошёл туда и, войдя, обомлел: Наташка стояла в одних ярко-голубых штанишках – тогда их называли трико. Эти трико носили все девчонки, и вид крошечного кусочка этих голубых или розовых предметов их туалета, мелькнувшего из-под форменного платья расшалившейся соученицы, вызывал у тогдашних мальчишек такие же чувства, какие, наверное, возникают у нынешних школьников, шарящих по порносайтам в Интернете.
Василий остолбенел.
- Застегни мне, пожалуйста, лифчик, - услышал он её нежный голосок, - что-то у меня не получается. Грудь что ли подросла…
Грудь у неё для её возраста действительно была отменная.
Не слыша реакции Василия, Наташка обернулась. При этом руки её, державшие лифчик возле груди, слегка опустились, и груди, предоставленные сами себе, при повороте торса упруго колыхнулись из стороны в сторону. Сердце Василия готово было вырваться из груди. Он и потом всю жизнь считал, что нет ничего более эротичного, чем колышущиеся и подпрыгивающие обнажённые груди женщины при её движении, а тогда для сопливого мальчишки, видевшего голую женщину только на затасканной чёрно-белой фотографии, прошедшей через сотни рук и невесть как попавшей ко нему, всплеск белоснежных грудей был как вспышка молнии в полутёмной комнате.
Она, видимо, упивалась тем неподдельным восхищением, с каким мальчик во все глаза смотрел на неё, и не стала прикрываться. Потом, скользнув заинтересованным взглядом по нему вниз и увидев, что добилась максимального эффекта, она вдруг подошла к Василию вплотную и лукавым сладким голоском спросила:
- Я тебе нравлюсь?
- Оч-ч-чень, - только и смог выдавить он из себя.
- Тогда поцелуй меня! – прошептала она, подставляя свои губы и закидывая одну руку ему на шею.
Василий тогда целоваться совсем не умел, но оказалось, что в данном случае это было совсем не обязательно – она сама его целовала, да так, что он испугался, что она сейчас оторвёт ему губы.
Вдруг Василий почувствовал, что её вторая рука, которая до сих пор свободно висела внизу, прижимается к его, изнывающему от нестерпимого желания напряжённому телу. Сперва, как бы невзначай, слегка, но потом всё явственней и явственней, и, наконец, уже не стесняясь, обхватила его через брюки и страстно сжала. Тут уж и он осмелел и стал тискать её сводившие его с ума груди. Она слегка застонала, и он испугался, что сделал ей больно. Но она, улыбнувшись, прошептала, что ей очень приятно и потащила его к дивану. Сердце Василия забилось ещё сильнее. «Сейчас произойдёт ЭТО, решил он, немного даже испугавшись, потому что совершенно не знал, как ЭТО делать. Но радость его была преждевременна. Все его попытки снять с неё штанишки не увенчались успехом.
- Как-нибудь потом, - говорила она, отбиваясь, - тебе разве мало моей груди…
Она, видимо, сама ещё ничего не умела и не знала и выбрала его в качестве подопытного кролика. Расстегнув Василию брюки и выпустив рвущееся на свободу естество, она долго его рассматривала со всех сторон и щупала.
- Ой, надо же, - воскликнула она, - как интересно! Вот так он выглядывает, а так прячется, вот так выглядывает, а так прячется, выглядывает - прячется… Я так не делаю тебе больно? – приостановилась она.
- Нет, что ты! Мне очень хорошо!
- Ах, хорошо, тогда продолжим, - обрадовалась она и вновь приступила к своим манипуляциям.
Чувствуя, что приближается момент извержения, он попытался остановить её руку.
- Но ведь тебе приятно, разве нет?- возбуждённо спросила она, лукаво заглядывая ему в глаза и прижимаясь ко нему своей великолепной грудью.
- Очень!! – не смог соврать Василий. Ему действительно было невероятно приятно от прикосновений её ласковых пальчиков.
- Ну, вот видишь, а мне очень интересно! – выдохнула она, нежно поцеловав его в губы, и ещё активнее заработала кулачком, с любопытством глядя ему прямо в глаза..
И, конечно, он вскоре излился. Первая струя попала ей на грудь. Она ойкнула, перевела взгляд на то, что было в её руке и резко наклонилась, видимо, желая получше рассмотреть, что там происходит. И в то же мгновение вторая струйка к его огромному смущению и её вящей радости ударила ей прямо в лицо. Она довольно рассмеялась - ей было, видите ли, интересно, а Василию ужасно стыдно. Но он уже ничего не мог поделать, и выпустил ещё два заряда, правда, значительно более слабые, испачкав её и свои штаны…
«Опозорился», - думал он и старался реже бывать в этом доме. И каждый раз, когда приходила Наталья, тут же ретировался, хотя нередко ловил на себе её красноречивые взгляды. Умом Василий понимал, что их отношения могли бы расшириться и, извините за каламбур, углубиться, но какая-то идиотская стеснительность мешала ему, и все его эротические фантазии касательно её оставались в его мечтах. Между прочим, эта трусость в отношении женщин преследовала его всю жизнь (если честно, - он до сих пор от неё не избавился). Сколько раз женщина, которая ему нравилась, была готова на наращивание их отношений, но – то она была его сотрудница, и он боялся разговоров и косых взглядом своих коллег, то – соседка, и не известно как бы это потом отразилось на их взаимоотношениях, то, что ещё хуже – подружка приятеля, а он всегда говорил, что подруга, а тем более, жена приятеля для него не женщина… И каждый раз он позорно бежал с поля боя.

...А вот его первый настоящий половой контакт с девушкой на год старше его, но тоже девственницей. Они ничего не знают и ничего не умеют, хотя давно уже не дети. Как известно, секса в СССР не было, поэтому знаний почерпнуть было не откуда. Надежда на то, что всё, что нужно, подскажет природа, почему-то не оправдывалась. Он бестолково тыкался в её нежнейшие манящие сокровища, скрываемые соблазнительными ножками, которые она никак не хотела раздвинуть пошире, то ли боясь, то ли стесняясь, и, наконец, сэякулировал прямо у желанного входа, так и не проникнув в него. Только на следующий день, поборов робость и получив необходимую консультацию у бывалого бабника-знакомого, он, подложив ей под крестец диванную подушку, решительно вошёл в неё, преодолев все её «охи» и «ахи», «не надо» и «может быть в другой раз», «больно» и «о-о-о!»
То, что они в итоге испытали, потрясло их обоих. Страстно прижимая его к себе и продолжая содрогаться в его объятьях, она шептала:
- Господи, как хорошо! Какая я дура, что так долго не решалась на это. Разве можно это сравнить с онанизмом?!
В тот вечер он трижды отправлялся в так понравившееся ему путешествие в теперь уже гостеприимно распахнутое навстречу желанному гостю восхитительное пристанище, доведя её до изнеможения, так что, в конце концов, умолив его выйти из неё, она последний раз довела его до оргазма своими нежными ласковыми ручками, что, впрочем, ему тоже очень понравилось своей неожиданностью и оригинальностью. «Охотники мы все до новизны!»

...Прилетел ангел-хранитель и сел напротив. Василий не мог толком разобрать его облик – глаза слепил какой-то яркий свет – но почему-то был абсолютно уверен, что это именно он – ангел-хранитель.
- Ты задуваешь свечу. Доволен ли ты своей жизнью? Всё ли ты успел сделать?
- Ты знаешь, как ни странно – доволен! Конечно, если бы начать жить сначала, я, вероятно, многое бы изменил в своей жизни, во многих случаях постарался бы поступить иначе, разумеется, опираясь на имеющиёся опыт, но это уже была бы совсем другая жизнь и, возможно, я что-то потерял бы исключительно хорошее из нынешней. Но я счастлив, что не был межеумком, что Господь наградил меня чрезвычайно чувствительной, по сути не защищённой, обнажённой душой. Конечно, с такой душой неимоверно тяжело жить среди людей, переносить боль и утраты, издевательства и грубость, ложь и нечистоплотность, да просто любое несанкционированное или случайное прикосновение к ней, но зато как ярко и пьяняще воспринимается всё прекрасное! Живопись – от Рафаэля и Боттичелли до Фёдора Васильева и Кандинского, музыка – от Баха и Генделя до Сен-Санса и Чайковского, поэзия – от Гомера и Овидия до Пушкина и Высоцкого, проза – от Стендаля и Льва Толстого до Василия Аксёнова и Виктора Пелевина, да мало ли прекрасного за своё существование создало человечество! А разные науки? Сколько хотелось узнать! И каждый раз искренне удивляешься: надо же – жизнь прожил, а даже не предполагал...
Я никогда не ведал, что такое скука, что такое не знать, чем заняться. Мне всегда
не хватало времени.
А это величайшее чудо природы – женщина, никогда до конца непознавая, неуловимо изменчивая и восхитительно притягательная. Чем глубже проникаешь в неё, тем больше хочется в прямом и переносном смысле. Нет на Земле совершеннее её форм, чудеснее её кожи, сладостней её ласк. У меня были в моей жизни прекрасные женщины, и я благодарен им!
А это несравнимое ни с чем ощущение и состояние, когда вдруг осознаёшь, что
из твоего семени рождается замечательный человечек, который для тебя становится воплощённым смыслом всего, что ты делаешь теперь, все главные заботы и помыслы связаны с ним... И уже нет большей радости, чем узнать, что вот у него прорезался первый зуб, вот он сказал первое слово, причём это слово – «папа», вот он пошёл в первый класс, вот он закончил школу, вот он поступил в институт, вот он женился, вот у него родилась дочь... Я всегда мечтал иметь много детей – и мальчиков и девочек... Ну, не получилось, не было возможности. Что делать! Но и один сын – это прекрасно!
Умение воспринимать всё прекрасное и сопереживать с ним - тоже дар божий.
Спасибо, Господи, что не обделил меня им.
Нет, ты знаешь, Ангел, я не хочу ничего возвращать и менять. Я прожил, хотя и
тяжёлую, но прекрасную жизнь. Правда, несколько коротковатую...
А добавить?.. Хотелось бы ещё пожить немного, чтобы услышать первые слова
внученьки, увидеть, как она протопает своим ножками первые шажки,
почувствовать, как обоймёт мою шею своими ручонками и поцелует меня в
бородатую щёку... А ещё, - получить ещё хотя бы раз давно забытые, не столько
мной, сколько ею, нежность и ласку от Марины... Но всё в твоей руце, Боже.

Свет стал медленно меркнуть. Вдруг отчётливо и ощутимо возникла Марина, своей лёгкой, слегка подпрыгивающей походкой идущая к нему в то яркое солнечное утро в первое лето их знакомства, когда они, отпросившись на работе, сбежали ото всех в Горенки, чтобы напиться друг другом – тонкая, изящная, с ещё тогда длинными, почти добела выгоревшими и воздушными волосами, большими синими глазами, пухлыми, не накрашенными (что особенно ценил Василий), пунцовыми, созданными для поцелуев губами... Боже, как она была хороша!..
Это было последнее, что он увидел. Образ Марины вдруг стал волнообразно колебаться, потом распался на мелкие частички, которые с нарастающей скоростью завертелись, постоянно меняясь местами, как в калейдоскопе, пока не аннигилировали, превратясь в одну маленькую яркую точку.
«Господи! Вся жизнь – одно мгновение!» - мелькнула осколком тающая мысль.
Точка стала стремительно приближаться, разгораясь и расширяясь, и, поглотив Василия, увлекла его с собой в космическую бездну...

КОНЕЦ.


От автора.

События и персонажи (кроме, разумеется, историко-политических), описанные в этой книге, в подавляющем своём большинстве вымышлены и не претендует на абсолютную достоверность и хронологическую точность. Автор дневников не вёл и изложил то, что сохранилось в его памяти, чувствах и ощущениях, привлекая изрядную долю фантазии. Как теперь модно говорить, все совпадения имён и событий – случайны. Пусть благосклонный читатель воспримет эти заметки как каприз идеализирующего стареющего мозга.