Глава 8. Резкий поворот.

Глобальные события происходили и в жизни наших главных героев. Отношения между Мариной и её мужем, которые давно уже нельзя было назвать близкими, испортились окончательно. Оба поняли, что сохранить нормальную семью, если один из фигурантов не любит другого, невозможно. Машка уже выросла, стала самостоятельным человеком, у неё даже появился жених, и опека над ней была уже не только не необходима, но и излишня. Марину больше уже ничего не держало в семье, и она подала на развод.
Василий теперь оказался в том же положении, что и Марина в первые годы их знакомства. С одной стороны он был несказанно рад, что его возлюбленная исполнена решимости развестись, и теперь ничто им не помешает соединиться. Но с другой – Арсению шёл четырнадцатый год – довольно сложный возраст, когда он всё ещё нуждался в отцовской заботе и внимании. Сердце Василия разрывалось надвое – и сын, которого он очень любил, был дорог, и хотелось с ним больше проводить времени, и женщина его мечты – совсем рядом, только руку протянуть...
А Марина не давала времени на раздумье. Одним из её многих положительных качеств было умение добиться поставленной цели. Василий её в шутку называл «бульдозер», - если ей уж что-нибудь втемяшится в голову, то берегись!
В это время выяснилось, что у родственницы Марины имеется временно пустующая квартира, и, пока идёт судо-разводный процесс со всеми его неприятными процедурами, она предложила Марине пожить в этой квартире, и Василий, конечно же, был в ней частым гостем.

Суд Трофимовых развёл без всяких проволочек. Василий посодействовал Марине с помощью знакомого бывшего заместителя председателя райисполкома, у которого сохранились старые полезные связи, разменять её трёхкомнатную квартиру на три однокомнатные – для неё, мужа и дочки (не без взятки, понятно), отремонтировать её квартиру, привести её в соответствующее состояние, переехать в неё.
Всё прекрасно. Теперь они могли быть вдвоём всё свободное время. Но Марине этого было мало. Она требовала, чтобы Василий переехал к ней «на постоянное жительство». И перед таким напором Василий не смог устоять, тем более что ему и самому этого хотелось.
- Неужели я опять Новый год буду встречать одна? – с тоской вопрошала Марина. – Ты хочешь, чтобы мы ещё год были порознь?
И Василий сдался. 31 декабря, установив и украсив ёлку, он, боясь скандала, позорно сбежал, оставив под ёлкой подарки и записку с объяснением своего поступка. Новый год они с Мариной встретили прекрасно, но на душе у него всё равно кошки скребли из-за проявленной им трусости, хотя умом-то он понимал, что разговора с Верой всё равно не получилось бы – была бы только, как всегда, истерика, (причём в присутствии сына), которая никому пользы не принесла бы. Он пытался себя оправдать – ну, не разорваться же ему! Вера осталась всё-таки с Арсением, а Марина была бы одна. А Арсению он потом всё объяснит, и тот наверняка поймёт его.
Позже он убедился в правильности своего поступка. Через некоторое время, после того, как всплеск эмоций у Веры улёгся, они спокойно поговорили с ней о их дальнейших взаимоотношениях. Василий сказал, что будет и дальше заботиться о них, и Арсению будет уделять максимум возможного внимания. Вера ответила, что их двери для него всегда открыта, и его комната останется в неприкосновенности.
В декабре 1992 года Вера сильно простудилась, и Василий вынужден был снова вернуться в Ясенево, чтобы ухаживать за ней. Да и с Арсением надо было позаниматься – он учился уже в восьмом классе, после окончания которого в школе оставляли только достаточно успевающих учеников. Остальным давали документ об окончании восьми классов и выпускали на все четыре стороны, возложив заботу об их дальнейшем образовании на них самих. На обоих фронтах положение было не слишком радужное – Арсению трудно довались точные науки, а здоровье Веры никак не хотело улучшаться. Температура, правда, была не высокая, но Василия удручала какая-то подозрительная слабость её, затруднение дыхания и временами неожиданная рвота. Участковый врач твердила, что у неё ОРЗ (странно, что не ЧЕЗ), но лекарства, которые она прописывала больной, плохо той помогали.
На православное Рождество Вере вроде немного полегчало, и они даже решили отметить любимую русскую забаву – Старый новый год. Соорудили на скорую руку праздничный стол, открыли бутылку шампанского. Вера сделала несколько глотков шампанского, была оживлённа, чуть-чуть даже порозовела.
Где-то часа в два ночи Василий услышал какой-то грохот, а через несколько секунд крик Арсения: «Мама упала!» Василий бросился на шум и увидел лежащую на полу в туалете Веру. Она была без чувств. Чтобы вытащить тело, зажатое в неудобной позе между унитазом и стенкой тесного стандартного советского туалета, Василию пришлось приложить значительное усилие. Видимо от толчка Вера очнулась и никак не могла понять, где она находится, и что с ней произошло. Василий с помощью Арсения отвел её на кровать и вызвал «скорую помощь». «Скорая» выявила у Веры ненормально низкое давление, констатировала вегетодистонию, сделала укол и уехала.
Однако лучше Вере стало не намного. На следующий день Василий позвонил на её работу и попросил помочь устроить её на консультацию в стационар 33-ей отраслевой поликлиники связи, поскольку здоровье Веры стало у него вызывать серьёзные опасения – ей было тяжело дышать, стали возникать боли в сердце, и опять появилась рвота. Василий хорошо знал эту поликлинику, поскольку сам много лет стоял в ней на учёте и ежегодно проходил диспансеризацию. Врачи в ней были высокой квалификации, а диспансер выгодно отличался от городских больниц.
Надо отдать должное – сотрудницы Веры проявили искреннею заботу и внимание к своей коллеге, подключили к решению этой проблемы профсоюз, и к вечеру того же дня сообщили Василию, что Веру ждут в кардиологическом отделении диспансера и нужно срочно ехать туда. Василий сразу же вызвал «Скорую помощь» и стал с нетерпением её ждать. Ждать пришлось невероятно долго. Каждые полчаса он справлялся по «03», когда же будет машина, и всякий раз ему отвечали, что в связи с гололёдом на улицах Москвы много ДТП и травм с прохожими, и все машины в разъезде. Василий уже несколько раз порывался вызвать такси, но его каждый раз останавливала мысль, что Вере тяжело будет ехать сидя, и если ей станет плохо по дороге, он не сможет ей ничем помочь, тем более что путь предстоял не близкий – в другой конец Москвы на платформу «Яуза».
Наконец около часу ночи «скорая» пришла, Вере сделали успокоительный укол, чтобы ей легче было ехать, и отправились на «Яузу».
Ничего удивительного, что в приёмном покое среди ночи их не ждали. Заспанный дежурный врач, взглянув на Веру и выслушав от Василия симптомы, вдруг решительно заявила водителю «скорой»:
- Я её не возьму!
- То есть, как не возьмёте?! – опешил водитель, - а куда я её дену?
- Не знаю, но мне не надо, чтобы она у меня в терапии умерла через несколько дней – у неё же по всем приметам рак желудка в последней стадии.
Причём всё это говорилось в присутствии пациентки и её мужа, совершенно не обращая на них никакого внимания, как будто это были неодушевлённые предметы. Василий не выдержал:
- Какой рак?! О чём Вы говорите?! И вообще, как Вы можете говорить такие вещи, не проведя никакого обследования? И причём тут терапия – её должны положить в кардиологию. Есть устная договорённость с заведующим отделением.
- В кардиологию? – подозрительно переспросила эскулап, ещё раз посмотрела на Веру и с выражением явного неудовольствия на лице повела её в соседнюю комнату.
Там она уложила Веру на стол, долго мяла ей живот и, не удосужившись ни померить ей давление, ни пощупать хотя бы пульс, совершенно безразличным тоном, не обращаясь ни к кому конкретно, заявила:
- Ладно, оставляйте, в кардиологию её положим.
О каком либо извинении речи, понятно, не шло.

- Ну и стерва! - в сердцах выругался водитель «скорой», присовокупив к своей фразе ещё пару энергичных слов, когда они с Василием вышли из больницы, - попадёшь к такой – не захочешь лечиться, - и участливо посмотрел на Василия:
- Тебя куда-нибудь подвезти?
- Да нет, спасибо, домой ты меня не отвезёшь, а больше мне некуда. Пойду на станцию, там хоть есть где посидеть. Дождусь первую электричку, а там и метро откроется.
- Ну, бывай, - они пожали друг другу руки. – Чтоб твоя жена выздоровела назло этой заразе.
- Спасибо. И тебе не хворать, - улыбнулся Василий.

Теперь ежедневно Василий выкраивал 3-4 часа, чтобы навестить Веру и снабдить её продуктами из того небольшого списка, что ей можно было есть. Как-то в одно из посещений Вера сообщила Василию, что его на следующий день хочет видеть заведующий отделением.
Купив хороший коньяк, Василий в назначенный час явился на приём. Заведующий кардиологическим отделением – Игорь Александрович, весьма молодой интеллигентный энергичный врач с места в карьер огорошил посетителя.
- Вы знаете, у Вашей супруги очень серьёзная и довольно редкая болезнь – острый миокардит. Эта болезнь плохо изучена, очень скудны наработки и методы врачевания её, а потому она крайне тяжело поддаётся лечению. Хочу Вас сразу предупредить: ожидать можно любого исхода.
Василий побледнел.
- Час от часу не легче! То пророчили ей рак желудка, теперь – любой исход от сердечной болезни...
- Какой рак желудка? Причём тут рак желудка? – насторожился доктор. – Кто Вам сказал такую чушь?
- Ваша коллега в приёмном покое несколько дней назад, когда я привёз Веру к вам.
- А, Софья Лазаревна... Да, да, мне говорили... Так это были Вы? Это она сделала такой вывод на основании ваших показаний, что Вера Семёновна уже несколько дней не ест и её постоянно тошнит. Но, разумеется, она не должна была свои предположения выражать таким образом. Она уже получила своё от главврача. Я у Вас прошу прощения за неё.
- Да ладно... причём тут Вы! Теперь уже вырисовывается другая беда, и видать не намного лучше той?
- Да, но есть один положительный момент. Очень хорошо, что вы попали к нам. Я сейчас пишу диссертацию как раз на эту тему и приложу все усилия, применю все новинки мировой медицины, чтобы вылечить Вашу супругу. Хотя повторяю – положение серьёзное, и с Вашей стороны потребуется максимум внимания к ней и заботы.
- Разумеется, доктор. Но откуда взялась эта чёртова болезнь?
- Миокардит – воспаление сердечной мышцы – миокарда. Скорее всего, возникло оно как осложнение после сильной простуды или не долеченного гриппа. Но возможны и другие причины, в том числе и наследственного характера. Вера Семёновна сказала, что у неё сестра умерла от сердечной недостаточности...
- Да, но это был не миокардит.
- Кто знает, кто знает... В общем, Вы не падайте духом, мы сделаем всё от нас зависящее, чтобы не потерять её.
- Спасибо Вам большое, - искренне поблагодарил Василий доктора, прощаясь с ним.
Вот ведь, сообщил человек тяжёлую весть, но так участливо и доброжелательно поговорил, вселил такую надежду, что вроде даже немного успокоил. Если бы все врачи были такие!

Предупреждён – значит вооружён. Лечение Веры действительно продвигалось медленно и тяжело, но Василий, будучи подготовлен врачом, был рад малейшему прогрессу в её состоянии. Вскоре ей разрешили вставать в туалет, дней через десять – уже прогуливаться по коридору, а ещё через месяц выписали домой. Не сказать, что Вера чувствовала себя прекрасно, но она уже без одышки могла медленно передвигаться на небольшие расстояния, да и сроки пребывания в больнице были, видимо, ограничены. При выписке зав. отделением дал Котовым подробнейшие инструкции, как контролировать состояние Веры дома и какие меры профилактики и лечения им следует применять.
- Если почувствуете себя хуже, не задумываясь, вызывайте «скорую» и прямо к нам. Для Вас у меня место всегда найдётся, - провожая Веру до дверей, говорил Игорь Александрович.

Воспользоваться его любезным предложением Вере пришлось довольно скоро. Месяца через полтора все самые неприятные симптомы её болезни возобновились, и она вновь оказалась в 33-ей больнице. Опять потянулись длинные тревожные дни надежд и волнений. А тут как раз подошёл день рождения Веры, ей исполнялось сорок шесть лет – возраст, в котором умерла её сестра Таня.
Василий с трудом, оббегав чуть ли не всю Москву, достал бутылку «Кагора», рекомендованного Игорем Александровичем, немного осетрины горячего копчения, коробку шоколадных конфет и, естественно, цветы, и они с Арсением явились к имениннице против обыкновения прямо с утра, пропустив свои занятия один в школе, другой на работе. Видно было, как обрадовалась Вера. Извинившись, она куда-то ушла и пропадала как минимум полчаса, но вернулась какая-то посвежевшая, принаряженная (оказывается, она взяла из дома одно из своих любимых платьев), причёсанная и слегка накрашенная. В общем, на больную она была уже не очень похожа, хотя дышала по-прежнему не очень нормально.
Посидели они в своём уголке палаты хорошо, уютно. Вера выпила немного вина, порозовела, оживилась. У Василия тогда несколько отлегло от сердца. Появилась надежда, что дело идёт к выздоровлению.
И действительно Игорь Александрович в прямом смысле поставил Веру на ноги. Правда, выписали её только через месяц, но теперь уже она выглядела значительно лучше, чем в первый раз. Она почти нормально ходила, разве что медленнее, чем обычно, не задыхалась, появился аппетит.
Раз в две недели Василий сопровождал её в 33-ю поликлинику на амбулаторное обследование, где каждый раз говорили ничего не значащую фразу: «Состояние стабильное». Настроение это посетителям не поднимало – хотелось не стабильности, а улучшения состояния, но, как говорится, на безрыбье и муха мясо.
В тот день десятого июля завтракали поздно. Была суббота и, как всегда в выходные, все отсыпались. Вдруг за завтраком Вере стало плохо, снова началась рвота, и появились признаки асфиксии. Василий тут же вызвал «скорую помощь».
Приехали два молодых человека. Один из них, по-видимому, старший, пробежал глазами анамнез, представленный Василием, и распорядился ставить Вере капельницу.
- Вы обратили внимание, что у неё пониженное давление и, я не знаю, как правильно выразиться на вашем языке, очень густая кровь с высоким содержанием холестерина, и применение лекарств, повышающих сворачиваемость крови ей противопоказаны? – на всякий случай робко выразил свои опасения Василий, но «старшой» остановил его предостерегающим жестом, мол, не учи отца.
Затем он сунул Василию в руку пузырёк с физраствором держать вместо стойки, велел Арсению набрать в грелку горячей воды, положить её в ноги больной, а своему коллеге измерять ей постоянно кровяное давление.
Через некоторое время доктор, измерявший давление, с тревогой сообщил:
- Давление падает! Нужна срочная госпитализация. Вводи (Василий не разобрал какое-то лекарство), - а сам бросился к телефону договариваться с больницей.
Василий заикнулся насчёт 33-ей, но старший сказал, что положение очень серьёзное и надо везти в ближайшую.
Ближайшая – оказалась на Таганке. Ехали долго, несмотря на включённую световую и, время от времени, звуковую сигнализации. Вере было всё хуже и хуже. Она уже не могла лежать – задыхалась, и Василий, поддерживая её в полусидячем положении, просил врачей:
- Сделайте же ей какой-нибудь укол, чтобы ей стало легче!
Но те, видимо, сами не знали, что с ней делать, и только отвечали, что, мол, скоро приедем, отвезём её в реанимацию, и там ей сразу станет легче.
Но вот, наконец, и больница. Остановились у подъезда кардиологического корпуса. Один из врачей выпрыгнул из машины, на ходу махнул рукой Василию:
- Пойдёмте со мной, поскорее притащим стол-каталку.
Стол оказался в самом дальнем углу вестибюля. Где-то на полпути они увидели Веру на руках у второго врача, услышали его крик: «Скорее!» и помчались бегом. Вера была без сознания. Врачи уложили её на стол и стали колдовать над ней. Один стал делать ей непрямой массаж сердца, а второй бросился за дефибриллятором. Голова Веры запрокинулась. Василий удивился, как мгновенно посерело её лицо, и заострились его черты. Включили дефибриллятор. Разряд, ещё разряд... Подоспел кто-то из медицинского персонала больницы.
- Что вы здесь возитесь?! – послышался чей-то властный голос, - сердце вроде заработало. Везите скорее в реанимацию. Пятый этаж, лифт открыт.
Стол быстро покатили в указанном направлении. Никто не озаботился тем, чтобы поднять свесившиеся руки Веры, и одна из них сильно ударилась об угол стены, когда процессия въезжала в узкий коридор. «Господи, синячище-то какой будет!» - с тоской подумал Василий и вышел на улицу покурить.
«Ничего, успокаивал он сам себя. Главное – сердце заработало, а уж там, в реанимации много всяких современных приборов и хороших врачей, они её вытащат».
Врачей не было минут тридцать. Наконец, появился один из них.
- Ну, как, - бодро спросил Василий, - она пока останется в реанимации?
- Мне тяжело Вам говорить это, но у нас ничего не получилось. Мы трижды запускали ей сердце, но оно так и не заработало. Она умерла. Я приношу Вам свои соболезнования.
Охнув, Василий пошатнулся и стал сползать по стене. Доктор поддержал его и повёл внутрь помещения. Подошла сотрудница больницы, усадила Василия на диван, принесла каких-то капель.
В голове Василия гудело. Он никак не мог до конца осознать случившееся. Как же так? Ведь уже шло на поправку. Она чувствовала себя значительно лучше, чем в первый свой вояж в 33-ю больницу. Она уже даже самостоятельно выходила из дома, чтобы посидеть во дворе на лавочке, подышать свежим воздухом. И вдруг!..
Опять подошла работница больницы, принесла все вещи Веры. Теперь уже никакого сомнения не было – она действительно ушла... Медичка внимательно посмотрела в глаза Василию. Что-то ей, видимо, не понравилось, и она принесла ему опять рюмку с каким-то лекарством. Василий выпил и молча, не прощаясь, пошёл вон.

На улице светило солнце, стояла прекрасная тёплая погода – был самый разгар лета, суббота. Все вокруг нарядно одеты, оживлены и веселы. А она уже, наверное, лежит голая в холодном морге! Василия стало мутить. Он прислонился к ограде больницы, достал сигарету, кажется шестую за последние полчаса и, глубоко затянувшись, унял дрожь в теле. Надо ехать домой. Как он скажет Арсюхе?
По дороге домой Василий перебирал в уме различные варианты разговора с сыном и не мог ничего путного придумать. Как можно такое смягчить или завуалировать?
- Ну, как? – встретил его оживлённым вопросом Арсений, едва Василий вошёл в квартиру.
- Мама умерла, - неожиданно для себя самого выпалил Василий, забыв про все свои приготовления.
- Шутишь?! – с недоверчивой полуулыбкой спросил сын.
- Такими вещами не шутят, - не заметив, что говорит словами Веры, когда она сообщала о кончине Высоцкого, мрачно ответил Василий.
Лицо Арсения потускнело, как-то даже осунулось и, не сказав больше ни слова, он ушёл в свою комнату.
Василия обуяла непомерная злость на самого себя. Опустившись на диван, он зажал голову руками. Господи, ну почему он такой невезучий и несуразный? Бедная Вера! Ведь это он виноват в её смерти. Если бы он тогда не ушёл от них, может, удалось бы схватить эту чёртову болезнь раньше, и Вере удалось бы выкарабкаться? Или наоборот – не обманывать ни себя, ни её и вообще не жениться... Да, но тогда у него бы не было Арсюхи, а сейчас в нём весь смысл его жизни. Кстати, и с ним, давеча, он поступил как-то необдуманно, сообщив прямо с порога о смерти мамы. Надо было подобрать слова помягче. Но он сейчас ничего не соображает. Какая-то пустая, тупо гудящая голова, в теле полная апатия и дикая усталость. Всё вокруг какое-то ирреальное, неосязаемое...
Василий не знал, сколько он так просидел, только за окном начинало смеркаться. Вдруг он вспомнил про сына – что с ним? Рывком, стряхивая с себя оцепенение, поднялся с дивана, заглянул в его комнату. Арсений сидел за секретером и что-то писал. «Слава Богу, хоть у него нет истерики, - подумал Василий, - надо же его покормить», - и поплёлся на кухню.

Три дня прошли в обычных в таких скорбных случаях заботах. На Василия столько сразу всего свалилось, что если бы не Верины подруги по работе, неизвестно, как бы он справился со всем.
Прощаясь с Верой на похоронах, Василий приподнял покрывало, скрывавшее её руки. На левом запястье зиял солидный след от удара. «С синяком я не ошибся», - горько усмехнулся про себя Василий, и ему опять стало неимоверно больно и жутко. Как будто ему не хватало только этой детали, чтобы убедиться, что в гробу лежит действительно она, мать его сына, прожившая такую недлинную и не очень радостную жизнь, сама успевшая похоронить родителей, младшего брата, старшую сестру. Последняя из рода Плотниковых. И самое ужасное – вскрытие показало, что умерла-то она не от миокардита, а оттого, что тромб закупорил лёгочную артерию. Вот ведь судьба! Предупреждал же он врачей из «скорой»! Как чувствовал. Наверняка в результате безответственных действий этих деятелей (возможно из-за капельницы) тромб оторвался и что-то там закупорил. Может это и не так, может он что-то не понимает, но ведь никто ничего не объяснит (как будто если б и объяснили, ему стало бы легче!). Никому ни до кого нет дела. Человек, как правило, остаётся со своим горем наедине. Ещё мудрый Лев Николаевич говорил: все семьи счастливы одинаково, а несчастливы по-своему... В глазах у Василия потемнело, он едва не лишился чувств, но, вцепившись в гроб, сделал над собой колоссальное усилие. Он не должен теперь терять сознание. Подруги Веры наверняка знают про их отношения в последнее время и не поймут его, расценят его слабость как показуху. Он должен это вынести до конца! Это его крест.

Поминки были суетные, бестолковые, длительные и тягостные, как всегда бывает поминальная трапеза. Народу было много. Большую комнату освободили от мебели, и всю её занимал стол, и всё равно люди сидели тесно. Водки тоже было много – у Василия до этого накопилось несколько бутылок, да ещё дали целый ящик по талону на основании справки о смерти жены, а потому поток речей и воспоминаний был нескончаем, и в каждом выступлении Василию чудился укор в его сторону. Ну что же, всё правильно, он не отрицал доли своей вины в несчастье, но что теперь поделаешь! Не волосы же на себе рвать принародно! И всё-таки это не правильно, когда поминки превращаются, чуть ли не в празднество. Как в известной дурацкой шутке: на похоронах тёщи два баяна порвали.
Но когда гости разошлись, стало ещё хуже. Пока он был на людях, невольно приходилось держаться, а теперь можно было расслабиться, и сразу же навалилась чудовищная усталость. С трудом прибрав в квартире и уложив Арсения, Василий ушёл к себе. Спать не хотелось. Дико болел затылок, и трясло всё тело. Наверное, подскочило давление. Выпить что ли атенололу? А... Он махнул рукой, откупорил непочатую, чудом сохранившуюся бутылку водки, которую нашёл в углу на подоконнике за шторой, и которая поэтому не попала на стол, налил пол стакана и, глядя на фотографию Веры, со словами: «Прости за всё. Царствие тебе небесное!» выпил залпом. Удивительно, но после этого как-то вдруг сразу полегчало, как будто она его, наконец, простила. Или ему это показалось?..

Жизнь постепенно стала входить в привычное русло. Ушёл человек, но оставил после себя сокровенное своё произведение, выпестованное в любви и тревогах, величайший дар природы – сына, забота о котором теперь целиком и полностью легла на плечи Василия. Впрочем, для него это никогда не было обузой. Прежде всего, следовало определиться с будущим подростка. Он не был отличником и даже хорошистом, и его должны были отчислить из школы. Василий пошёл хлопотать за него. Директором школы давно уже был не тот Борис Михайлович, с которым у Василия были хорошие отношения. Пришедшую на его место даму Василий совершенно не знал и потому ожидал, что разговор предстоит тяжёлый. Поначалу так и было, но когда Василий сообщил ей, что у Арсения только что умерла мама, женское сердце дрогнуло, и она согласилась оставить мальчика в школе. Правда, за это Василий должен был ей позже переделать телефонную проводку в квартире и заменить телефонный аппарат, но это такая мелочь по сравнению с тем, что теперь Василий два года мог быть спокойным за сына. Конечно, относительно, но всё же...

Первая победа была одержана. Теперь необходимо было позаботиться об элементарном материальном благополучии семьи. Поскольку благодаря распущенности Алексеева и его откровенно саботажным и бессовестным действиям многие бригадиры и монтажники ушли, деятельность предприятия практически парализовалась. Необходимо было выиграть время, чтобы набрать новых сотрудников и получить новые заказы. И Василий устроился на временную работу главным инженером Управления в строительную фирму, возглавлявшуюся хорошо ему знакомым по строительству Академии Генштаба бывшим морским полковником (то бишь, капитаном первого ранга, но так величать офицера в морской форме, работающего на стройке, язык не поворачивается) Физбергом (фамилия такая!). Этот с позволенья сказать морской волк с хриплым громоподобным голосом пьяницы хоть и ходил теперь в цивильном, но привычки все солдофоноские сохранил.
Фирму он организовал из бывших военных, освободившихся после окончания строительства академии и, скорее всего на деньги Генштаба. Ежедневно к нему надо было в семнадцать тридцать являться на планёрку, на которой сидеть не менее двух часов и выслушивать его бесконечные разглагольствования, сдобренные трёхэтажными эпитетами и дополнениями (видимо, он считал эти выражения непременными атрибутами речи настоящих моряков) о том, сколько цемента удалось добыть для того или иного объекта или как он съездил в Израиль, где все его принимали за своего, хотя он чистокровный немец (что было очень сомнительно, принимая во внимание его внешность). Эти никчемные бесконечные посиделки людей, которым, видимо, не надо было никуда торопиться, вызывали в душе Василия чувства досады и злости. Этому краснобаю нужна аудитория, а ему ещё ехать на край Москвы, где его ждёт сын, которого надо накормить, да с которым надо просто пообщаться.
Долго такого издевательства Василий выдержать не смог и через два месяца уволился. К тому времени его малое предприятие пополнилось новыми работниками, и появились крупные объекты, с которыми ему удалось подписать контракты на производство работ, так что заниматься посторонними делами ему всё равно было некогда.