Это цитата сообщения rss_lc Оригинальное сообщение
Генрих Гейне, "Диспут"
Перевод В. Шапиро
В зале ратуши толедской Труб призывное трубленье,
На духовное ристанье Созывает населенье.
Не заточенные копья, Не клинки здесь блещут сталью,
Слово здесь послужит пикой Схоластических баталий.
Нет, не слуг Прекрасной Дамы, Не галантных паладинов
Свел сегодня поединок, А раввина с капуцином.
На сегодняшнем турнире Вместо шлема и кирасы,
Кипа спорит с капюшоном, Белый талес с черной рясой.
Чей всевышний все же выше? Бог евреев, грозный, старый
И единый, чей воитель Рав Егуда из Наварры?
Или может, христианский, Добрый, что един в трех лицах?
Францисканец брат Хозе За него готов сразиться
Силой веских аргументов И логических цепочек,
И цитатой из писанья Всяк воитель нынче хочет,
Отстоять свой символ веры В поединке этом трудном,
Загоняя оппонента В положенье ad absurdum,
Решено, что тот, кто будет Побежден в бою духовном,
Примет веру оппонента Прямо здесь беспрекословно.
То ли таинство крещенья Ждет наваррского раввина,
То ли сделать обрезанье Надлежит христианину.
И одиннадцать собратьев, Со своим собратом вместе
Разделить готовы участь: Славу или же бесчестье.
Правоверные монахи В ожиданье поединка
Принесли сюда купели, Приготовили кропила.
Благовоние елея И кадил благоуханье...
Их противники покуда, Точат нож для обрезанья.
Вот готовы обе рати - У барьера встали в зале,
И народ нетерпеливый Напряженно ждет сигнала.
Под роскошным балдахином В окруженье приближенных,
Сам король, а королева Миловидна, как ребенок.
По-французски вздернут носик, На лице лукавства мина,
Восхитительные губки - Два смеющихся рубина.
С берегов привольных Сены Дивный трепетный цветочек,
Пересаженный судьбою В глинозем испанской почвы.
Не французская принцесса, А испанская грандесса,
В прошлой жизни - Бланш де Бурбон, Донна Бланка имя днесь ей.
А король зовется Педро Грозным за свою суровость,
Но сегодня он приветлив, Как какой-нибудь там Гомес.
Он беседует любезно С группой грандов благородных,
Иудеев, мавританцев Он приветствует сегодня.
Господа без крайней плоти Повелителем испанцев
Управляют всепокорно, Ведь у них в руках финансы.
Вдруг ударили литавры, Трубный глас, и все притихли,
Стартовало словопренье, Диспут двух гигантов мысли.
В бой вступает францисканец С благочинною гримасой,
И его визгливый голос От натуги стал ужасен.
От лица отца и сына И святого духа с ними
Он Иакова потомков Уличает в бесовщине.
Ибо кто, как не лукавый, Наделяет их с лихвою
Остроумием для шуток И смекалкой деловою.
Вот, изгнав наружу беса Грозной силой экзерсиса,
Брат к догматике подходит, Излагая Катехизис.
Говорит он: три персоны Составляют сущность божью,
Но при том она едина, Хоть представить это сложно.
Вот мистерия какая, Непонятная, покуда
Держит нас в своих оковах Наш обыденный рассудок...
Говорит он: в Вифлееме Был рожден господь наш, бог наш,
От девицы, что ни разу Не теряла непорочность.
А когда господь родился, То над ним стояли чинно
У яслей бычок с коровкой - Две рогатые скотины.
Говорит он: от сатрапов Ирода бежал в Египет,
Наш господь, и позже принял, Муки смертные спаситель
Волей Понтия Пилата, По жестокому навету
Иудеев-фарисеев, Проклинаемых за это.
Говорит он: встав из гроба, Ожил наш господь чудесно
И на третий день вознесся Столь же дивно в мир небесный.
Но когда настанет время, Он опять придет на Землю:
Страшный суд постигнет мертвых И живых одновременно.
Трепещите иудеи, - Закричал монах, - ведь вами
Уязвлен был и истерзан Бог шипами и бичами.
Вы - его убийцы, племя, Вечно ищущее мщенья,
Вы спасителя терзали, Что принес для вас спасенье.
Уж давно ваш род еврейский Стал для демонов притоном.
Стала ваша плоть казармой Сатанинских легионов.
Так сказал Фома Аквинский, Светоч веры, чья ученость
Столь безмерна, что за это "Бык великий" наречен он.
Иудеи, вы - шакалы, Вы - презренные гиены,
Что копаются в могилах И едят продукты тленья.
Вы, евреи - носороги, Павианы и еноты,
Свиньи и гиппопотамы, Или проще - бегемоты.
Вы - сычи, вороны, совы, Вы - нетопыри, удоды,
Василиски, курьи ножки, Просто твари без породы.
Вы гремучие змеюги, Ядовиты ваши жала,
Ваши проклятые предки На кресте Христа распяли!
Если жалкие душонки Вы спасти еще хотите,
То от злобной синагоги К месту святости бегите.
И под сводами собора В благодатные купели
Окунитесь с головою Как в источник искупленья.
От чернящих вас пороков И грехов отмойтесь смело,
Навсегда сотрите с сердца Плесень злобы застарелой.
Неужели вам не слышно - Призывает вас спаситель:
Все на грудь его падите И грехи, как гнид, давите.
Бог наш есть любовь, он кроток, Как невинная овечка.
На кресте он умер ради Прегрешений человечьих.
Уподобиться Иисусу, Богу нашему, хотим мы,
Нам пример - его смиренье, Терпеливость и терпимость.
Потому-то все должны мы, Быть скромны и добродушны,
Чтобы дивного ягненка Светлый образ не нарушить.
В чистых ангелов небесных В некий день преобразившись,
В белом венчике из лилий Вознесемся в небо мы все.
В драгоценные одежды Предстоит нам облачиться
Из парчи, муслина, шелка Вместо грубой власяницы.
А плешивые макушки Скроют локоны златые,
И девицы в небе косы Заплетут нам на затылках.
Наверху в больших бокалах Подадут, на небе вина,
И бокалы те пошире, Чем стаканы у раввина.
И, напротив, много уже Вверх манящие нас губы,
У небесных дев, чем губы Там внизу у женщин грубых.
Ждет нас вечное блаженство, Смех, вино и поцелуи
С песней "Господи помилуй" И припевом "Алелуйя".
Брат закончил, а монахи Ощущая просветленье
Потащили расторопно Причиндалы для крещенья.
Но презрев водобоязнь, Ухмыляются евреи
Рав Егуда из Наварры Переходит в наступленье.
"Моего рассудка почву Ты усеял сорняками,
И удобрил, как навозом, Непристойными словами.
Всяк приучен изъясняться Сообразно воспитанью,
Посему тебе спасибо Говорю я вместо брани.
Триединство божества Не походит нашим людям.
Принцип троицы они С детских лет считают чуждым.
Впрочем, то, что бог твой в трех, В трех всего представлен лицах,
Поскромней, чем пантеон Вечно юных олимпийцев.
Неизвестен мне как бог, Тот, кто бог для ваших братьев,
И его девицу-мать Не имею чести знать я.
Я, конечно, сожалею, Что давным-давно, тогда,
В городе Ерусалиме Приключилась с ним беда.
Но вина ли в том евреев, Разбираться бесполезно,
За отсутствием улики, Что на третий день исчезла.
В том, что он имел родство С нашим Б-гом, есть сомненья,
Ибо, как известно нам, Не имел детей последний.
Не был Б-г наш предан смерти Словно жертвенный ягненок
За грехи людские. Не был Он плаксивым пустозвоном.
Наш Господь не есть любовь, Не улыбка всепрощенья,
Ибо он есть грозный Б-г, Ибо он есть Б-г отмщенья.
Настигает гнев его Всякий грех неумолимо,
Даже внуки могут быть За вину отцов казнимы.
Наш Господь - живой, и Он Восседает величаво
Средь небесного чертога На престоле вечной славы.
Наш Господь - здоровый Б-г, Он не миф и не легенда,
Не скульптура, не икона, Не мазня на фреске бледной.
Наш Господь могуч: светила Держит он в своей ладони.
Истребляет он народы, Сокрушает в гневе троны.
Бог велик. В псалме Давида Есть сравнение такое:
Твердь земная - лишь скамейка, У Владыки под ногою.
Любит музыку наш Б-г: Песнопенья, голос струный,
Но как хрюканье для Б-га Колокольный звон чугунный.
Рыба есть Левиафан - Зверь на дне морском живущий,
Ежедневно целый час С ней играет Вездесущий.
Только в день девятый Ава Б-г забавы исключает,
Храм Его в тот день сожжен, И Всевышний опечален.
Рыба в сотню миль длиною, Хвост ее, как кедр ливанский,
Плавники ее сильны, Словно Ок, король башанский.
Как у мяса черепахи Этой рыбы вкус нежнейший.
Долгожданный день придет: Пригласив к столу воскресших
Предков праведных и мудрых, Праотцев благочестивых,
Станет потчевать Господь Всех своей любимой рыбой,
В белом соусе чесночном, Приготовленной частично,
А частично также в красном Из мадеры и корицы.
В белом соусе чесночном Редьки плавают кусочки…
Рыбки той, готов поспорить, Брат Хозе, отведать хочешь.
Красный соус - он с изюмом, Вкус изысканный, небесный…
Твоему он мил желудку? - Брат Хозе, признайся честно.
Наш Господь - хороший повар, Мой совет - снимай сутану,
Расставайся с крайней плотью И вкуси Левиафана!"
Так с язвительной улыбкой Соблазнял монаха рабби,
А довольные евреи За ножи схватились, дабы
Одержав победу в споре, В краткий миг движеньем ловким.
Оскальпировать монахам - Нет, не головы - головки.
Но тверды монахи в вере, Ни на йоту не уступят,
Не хотят, прошу прощенья, Уступать свою залупу.
Вслед за речью иудея Встал католик: что ни слово,
Словно из горшка ночного, Да к тому же не пустого.
А в ответ на это рабби С новым пылом в спор пустился,
Так душа его кипела - Чуть слюной не подавился
Обращается он к Мишне, Из раввинского трактата
"Тосафот Йом Тов" приводит Многомудрые цитаты.
Но какое же кощунство Слышит рабби от монаха:
Тот послал к чертям собачьим Тосафот единым махом.
"Боже, ты все это слышишь!" - Рав Егуда крикнул злобно.
Потеряв свое терпенье, Стал мгновенно твердолобым.
"Караул! - кричит, - уж если Тосафот к чертям, то что же
Не к чертям? За святотатство Покарай сурово, Б-же!
"Тосафот Йом Тов", Всевышний, Это - Ты. За оскорбленье
Осквернителю Талмуда, Отомсти жестоким мщеньем.
Пусть провалится он в бездну, Как когда-то Корах гадкий,
Бунтовавший против Б-гом Заведенного порядка.
Разрази злодея громом, Накажи кощунство, Боже,
Рок Содома и Гоморры Пусть его постигнет тоже.
Порази же капуцина, Как разил ты Фараона,
Что исходу из Египта Строил всякие препоны.
Он послал за нами следом, Чтобы нас вернуть в Мицраим
Многотысячное войско, Вооруженное мечами.
Но лишь длань свою простер ты, Фараоновы солдаты
Утонули в море Чермном, Словно малые котята.
Порази же капуцина, Пусть наглец увидит подлый,
Что не детская хлопушка Вспышка ярости Г-дней.
И тогда я буду петь В честь победы песню славы
И, как Мирьям, пред тобой Танцевать и бить в литавры".
Тут монах в ответ на это Разразился словесами,
Переполненными злобой: "Сам ты проклят небесами!
Не боюсь твоих я бесов, Сатанинского кагала:
Люцифера, Вельзевула, Астарота, Белиала.
Не боюсь отродий ада И твоих нечистых сил всех,
Потому что я Христовых Светлых таин причастился.
Повкусней Левиафана, Вкус святых даров Христовых,
Ну а соус твой чесночный Сатана, видать, готовит.
Ах, с каким бы наслажденьем, Вместо этих долгих споров,
На костре коптил и жарил Я тебя с твоей всей сворой!"
Так идет турнир за веру Вот уже часов двенадцать,
А бойцы безрезультатно То бормочут, то бранятся,
То как зверь они завоют, То визжат, как дети прямо...
Вот уж публика устала, И вспотели сильно дамы.
Двор в заметном нетерпенье, Уж зевают камеристки,
И к прекрасной королеве Педро Грозный обратился:
"Ваше мнение скажите, Кто же прав из этой пары,
То ли братец-францисканец, То ли рабби из Наварры?"
Донна Бланка посмотрев На обоих, сморщив носик,
Сжав ладошками виски В заключенье произносит:
"Я не знаю, кто был прав, Но одно признать должна я,
Что раввин и капуцин В равной степени воняют".
Перевод И. Мандельштама
Заливаются фанфары В зале города Толедо,
Толпы пестрые стеклись На духовную беседу.
Тут оружье не заблещет, Как при светской грубой свалке –
Будут копьями слова В схоластической закалке.
То сошлись не на турнир Два галантных паладина, –
Предстоит словесный бой Капуцина и раввина.
Прикрывают их скуфья И ермолка – те же шлемы.
«Арбеканфес» и нарамник – Их доспехи и эмблемы.
Кто воистину господь? Бог ли то евреев старый
И единый, чей поборник – Рабби Юда из Наварры,
Или это триединый Бог по вере христианской,
Чей поборник – патер Хозе, Настоятель францисканский?
Подбирая аргументы И логические звенья
И ссылаясь на ученых, Вес которых – вне сомненья,
Хочет каждый ad absurdum Привести слова другого,
Превосходство доказав Иисуса иль Еговы.
Решено, что кто потерпит В этом споре пораженье,
Должен будет перейти В победившее ученье;
Что окрестит иудея Францисканец в наказанье,
И обратно – что грозит Капуцину обрезанье.
И еврея и монаха Окружают их клевреты:
Разделить судьбу вождей Принесли они обеты.
В торжество Христовой веры Твердо верят капуцины:
Со святой водой купели Притащили на крестины
И уж держат наготове И кропила и кадила;
Между тем ножи евреи Бодро точат о точила.
Так стоят, готовясь к бою, Обе своры среди зала,
И столпившийся народ С нетерпеньем ждет сигнала.
Под навесом золотым, С королем-супругом рядом,
Королева озирает Круг придворных детским взглядом.
Носик вздернутый французский, Шаловливые гримаски,
Уст улыбчивых рубины – Сколько чар и сколько ласки!
Как цветок, она прекрасна. Боже, бедную помилуй!
С берегов веселой Сены Привезли ее в унылый
Край сухого этикета, И зачахла, как в пустыне.
Бланш Бурбон в отчизне звали, Доньей Бланкой стала ныне.
Сам король «Жестоким Педро» Прозван слугами своими,
Но сегодня в духе он, Лучше он, чем это имя.
С приближенными любезно Разговаривает Педро,
Маврам и евреям тоже Комплименты сыплет щедро.
В рыцарях без крайней плоти Он обрел друзей бесценных –
Превосходных финансистов, Выдающихся военных.
Затрещали барабаны, Затрубили трубы, – это
Значит, что открылись пренья, Что схватились два атлета.
Францисканец начал диспут В тоне ярости священной.
Хриплым голосом рычит он И визжит попеременно.
Именем отца и сына И святого духа властно
Бесов он заклял, сидящих В чаде Якова злосчастном.
Ведь известно, что при спорах Часто черт сидит в еврее
И нашептывает мысли Побойчей да поострее.
Чудодейством заклинанья Выгнав дьявола умело,
За догматику он взялся, Катехизис двинул в дело.
Говорит, что божество Воплощается в трех лицах.
Но все трое, если нужно, Воедино могут слиться;
Что постигнуть это чудо И поверить не на шутку
Может только тот, кто бросит Вызов здравому рассудку;
Что родился наш господь В Вифлееме, в скромном хлеве,
И внушен святым был духом Сохранившей девство деве;
Что лежал спаситель в яслях, И смотрели, выгнув спины,
На него бычок и телка Взором набожной скотины;
Что бежал в Египет бог, Жизнь от Ирода спасая,
Но затем его постигла В Палестине участь злая,
Ибо Понтием Пилатом По наветам фарисеев
Был он отдан на распятье В руки мерзостных евреев;
Что уже на третий день Гроб господь пустым оставил
И прямым путем оттуда В небо свой полет направил;
Но, когда настанет время, Он на землю возвратится
И живым и мертвым тварям Повелит на суд явиться.
«Трепещите, – взвизгнул он, – Перед богом, злые черти!
Вы его терзали, били И подвергли крестной смерти.
О мучители Христовы, Злонамеренное племя!
Вы поднесь – убийцы бога, Как и были в оно время.
Род еврейский – это падаль, Обиталище драконов,
И тела у вас – казармы Для бесовских легионов.
Так сказал Фома Аквинский, Муж великий и ученый,
Светоч знанья, коим горд, Коим славен мир крещеный.
Вы, как волки, как шакалы, Кровожадны и свирепы,
Вы – гиены, на кладбищах Расхищающие склепы!
Иудеи! Вы – вампиры, Носороги, крокодилы,
Кабаны, гиппопотамы, Павианы и гориллы!
Совы, филины, вороны, Пугачи, сычи, удоды,
Нечисть ночи, василиски, Богомерзкие уроды!
Гады, ящеры, ехидны, Черви, пакостные жабы!
Искупителю вас всех Раздавить давно пора бы.
Если ценно вам, проклятым Ваших бедных душ спасенье, –
Прочь из гнусной синагоги В наши мирные селенья,
В светлый храм любви Христовой! Там вам головы окатит,
Ни святой струясь купели, Ключ господней благодати.
Сбросьте ветхого Адама, О повапленные гробы,
Смойте грех, отмойте плесень Застарелой вашей злобы.
Божий глас ужель не внятен? Он зовет вас, неофитов,
На груди Христа стряхнуть Вашей скверны паразитов.
Воплотил наш бог любовь, И святым его ученьем
Мы прониклись – милосердьем, Миролюбьем и смиреньем.
Мы – такие добряки, Что и мухи не обидим,
И когда-нибудь за это В царство божие мы внидем.
Райским светом просияв, Станем мы, как ангелочки,
Там бродить, держа в руках Белых лилий стебелечки.
Вместо грубых ряс наденем Белоснежные хитоны
Из парчи, муслина, шелка, Ленты пестрые, помпоны.
И не будет лысин! Будут Золотые кудри виться,
Заплетать их станут в косы Нам красивые девицы.
Чаши для вина на небе, Несомненно, будут шире,
Чем вспененные хмельною Влагой кубки в этом мире,
Но, напротив, много уже, Чем у женщин, здесь желанных
Будут ротики красавиц, В небе нам обетованных.
Вечно будем мы вкушать Хмель вина и поцелуя
И блаженно гимны петь «Кирие» и «аллилуйя».
Так закончил он. Монахи, Возомнив, что одолели,
Стали было для крещенья Наполнять водой купели;
Но больны водобоязнью Все евреи от рожденья;
Рабби Юда из Наварры Слово взял для возраженья:
«Ты хотел во мне удобрить Почву духа для посева,
Забросав меня навозом Сквернословия и гнева.
На приемах – отпечаток Воспитанья и пошиба.
Не сержусь я, и по дружбе Говорю тебе спасибо.
Догмат троицы для нас – Не спасительное средство:
Все мы правилом тройным Занимаемся сыздетства.
Совместились три лица В вашем боге? Что ж, немного!
У язычников шесть тысяч Разных форм и видов бога.
Бог, по имени Христос, Мне, признаться, неизвестен.
С девой-матерью встречаться Не имел я также чести.
Если с ним тому назад Более тысячелетья
Приключилась неприятность, Рад об этом пожалеть я.
Но евреи ли убийцы, – Вряд ли кто-нибудь дознался,
Если сам delicti corpus К третьей ночи затерялся.
А что с ним наш бог в родстве – Это просто чьи-то бредни,
Ведь насколько нам известно, Был бездетен сей последний,
Бог наш для людского рода Не согбен под крестной ношей,
Он совсем не филантроп, Не слюнтяй и не святоша.
Бог наш – не любовь! К нему С поцелуями не лезьте,
Ибо это грозный бог, Громовержущий бог мести.
Гнев господень мечет стрелы И разит виновных метко,
Отдаленные потомки Часто платятся за предка.
Наш господь царит доселе Средь небесного чертога,
И вовеки несть конца В небесах господству бога.
И притом он здоровяк, А не миф какой-то хилый,
Тощий, бледный, как облатка Иль как призрак из могилы.
Бог силен: в руках он держит Все светила небосвода,
А когда нахмурит брови, Гибнут троны и народы.
Бог велик – наш царь Давид Говорит: величье божье
Нет возможности измерить, Вся земля – его подножье.
Любит музыку наш бог, Звуки струн и песнопенья,
Но к церковному трезвону Он питает отвращенье.
И у бога рыба есть. Слышал о Левиафане?
Каждый день по часу с ним Бог играет в океане.
Только в день девятый аба, В день, когда был храм развален,
Бог наш с рыбой не играет, Слишком он тогда печален.
У той рыбы плавники Велики, как царь Васанский
Ог, длина ее, – сто миль, Хвост – как старый кедр ливанский.
Ну, а мясо у нее – Это просто объеденье!
В день восстания из мертвых Бог отправит приглашенье
Всем, кто шел его стезею, С ним совместно отобедать
И его любимой рыбы, Рыбы господа, отведать,
Частью в соусе чесночном, Частью в винном. А винцо-то!
Приготовят эту рыбу Наподобье мателота.
В белом соусе чесночном Редька плавает в приправу.
Я уверен, патер Хозе, Что наешься ты на славу.
Но и винную подливку Непременно ты попробуй,
Если ты, мой патер Хозе, Ублажишь свою утробу.
Бог наш знает в кухне толк, Так не будь же ты болваном:
Распрощайся с крайней плотью, Насладись Левиафаном!»
Так противника прельщает Рабби сладкими словами,
И евреи, ухмыляясь, Приближаются с ножами,
Чтобы в знак своей победы Поживиться плотью крайней,
Этим spolium opimum В сей борьбе необычайной.
Но враги за веру предков И за плоть свою держались,
Не хотели с ней расстаться И упорно не сдавались.
Принялся монах раввина Поносить еще безбожней,
Речь его – ночной горшок, И к тому же не порожний.
Снова рабби возражает, В сердце затаив обиду,
И, хоть кровь кипит от гнева, Все же он спокоен с виду.
Он ссылается на «мишну», Комментарии, трактаты,
Почерпнул и в «Таусфес-Ионтеф» Очень веские цитаты.
Но какое допустил Богохульство патер грубый:
Он послать себе позволил «Таусфес-Ионтеф» к черту в зубы.
«Боже, тут всему конец! – Крикнул рабби в исступленье
И совсем осатанел – Видно, лопнуло терпенье. –
«Таусфес-Ионтеф» велишь ты К черту в зубы убираться?
Покарай кощунство, боже, Ниспровергни святотатца,
Ибо «Таусфес-Ионтеф» – это Ты, создатель, и фигляру
За хулу на «Таусфес-Ионтеф» Должен ты назначить кару.
Пусть провалится сквозь землю Как погибли те злодеи,
Что восстали на тебя Под командою Корея!
Громыхни громчайшим громом, Изуродуй изувера, –
Ведь нашлись же для Содома И Гоморры огнь и сера.
Порази ты капуцинов, Как однажды фараона,
От которого стречка Дали мы во время оно.
Он стотысячное войско Приготовил для погони,
Потрясавшее мечами И закованное в брони,
Но ты спас, простерши длань, Свой народ от супостата:
Все сто тысяч в Красном море Утонули, как котята.
Так ударь по капуцинам, Чтоб не думали, обломы,
Что твои гнев уже не страшен, Что твои заглохли громы.
Я тогда твою победу Прославлять не перестану
И пущусь, как Мирьям, в пляс, И ударю по тимпану».
Но разгневанного рабби Перебил католик рьяный:
«Чтоб ты сам. пропал, проклятый, Чтоб ты сгинул, окаянный!
Мне не страшен бог твой грязный, Не боюсь чертей нимало –
Люцифера, Вельзевула, Астарота, Белиала.
Не боюсь твоих я духов, Томной силы преисподней, –
Сам Христос в меня вселился, Плоти я вкусил господней.
Причастился я Христа, Им я лакомиться стану,
Не притронусь я к дрянному Твоему Левиафану.
Чем на споры время тратить, Всех бы вас я, к пользе вящей,
На костре жарчайшем жарил Иль варил в смоле кипящей!»
Так за веру и творца Исступленно бьются оба,
И конца но видно спору, И не может стихнуть злоба.
Длится диспут целый день, Но противники упрямы.
Очень публика устала, И потеют сильно дамы.
Все придворные зевают И клюют от скуки носом.
Наконец король к жене Обращается с вопросом:
«Каково решенье ваше? Чья религия мудрее?
Подаете ли вы голос За монаха иль еврея?»
Донья Бланка на него Посмотрела в размышленье
И, прижав кo лбу ладони, Так сказала в заключенье:
«Ничего не поняла Я ни в той, ни в этой вере,
Но мне кажется, что оба Портят воздух в равной мере».
Перевод А. Дейча
Во дворце толедском трубы зазывают всех у входа,
Собираются на диспут толпы пестрые народа.
То не рыцарская схватка, где блестит оружье часто,
Здесь копьем послужит слово заостренное схоласта.
Не сойдутся в этой битве молодые паладины,
Здесь противниками будут капуцины и раввины.
Капюшоны и ермолки лихо носят забияки.
Вместо рыцарской одежды -- власяницы, лапсердаки.
Бог ли это настоящий? Бог единый, грозный, старый,
Чей на диспуте защитник реб Иуда из Наварры?
Или бог другой -- трехликий, милосердный, христианский,
Чей защитник брат Иосиф, настоятель францисканский?
Мощной цепью доказательств, силой многих аргументов
И цитатами - конечно, из бесспорных документов -
Каждый из героев хочет всех врагов обезоружить,
Доведеньем ad absurdum сущность бога обнаружить.
Решено, что тот, который будет в споре побежденным,
Тот религию другую должен счесть своим законом.
Иль крещение приемлют иудеи в назиданье,-
Иль, напротив, францисканцев ожидает обрезанье.
Каждый вождь пришел со свитой! С ним одиннадцать - готовых
Разделить судьбу в победе иль в лишениях суровых.
Убежденные в успехе и в своем священном деле,
Францисканцы для евреев приготовили купели,
Держат дымные кадила и в воде кропила мочат...
Их враги ножи готовят, о точильный камень точат.
Обе стороны на месте: переполненная зала
Оживленно суетится в ожидании сигнала.
Под навесом золоченым короля сверкает ложа.
Там король и королева, что на девочку похожа.
Носик вздернут по-французски, все движения невинны,
И лукавы, и смеются уст волшебные рубины.
Будь же ты хранима богом, о цветок благословенный...
Пересажена, бедняжка, с берегов веселой Сены
В край суровый этикета, где ты сделалась испанкой,
Бланш Бурбон звалась ты дома, здесь зовешься доньей Бланкой.
Короля же имя - Педро, с прибавлением - Жестокий.
Но сегодня, как на счастье, спят в душе его пороки;
Он любезен и приятен в эти редкие моменты,
Даже маврам и евреям рассыпает комплименты.
Господам без крайней плоти он доверился всецело;
И войска им предоставил, и финансовое дело.
Вот вовсю гремят литавры, трубы громко возвещают,
Что духовный поединок два атлета начинают.
Францисканец гнев священный здесь обрушивает первый -
То звучит трубою голос, то елеем мажет нервы.
Именем отца, и сына, и святого духа - чинно
Заклинает францисканец "Семя Якова" - раввина,
Ибо часто так бывает, что, немало бед содеяв,
Черти прячутся охотно в теле хитрых иудеев.
Чтоб изгнать такого черта, поступает он сурово:
Применяет заклинанья и науку богослова.
Про единого в трех ликах он рассказывает много,-
Как три светлых ипостаси одного являют бога:
Это тайна, но открыта лишь тому она, который
За предел рассудка может обращать блаженно взоры.
Говорит он о рожденье вифлеемского дитяти,
Говорит он о Марии и о девственном зачатье,
Как потом лежал младенец в яслях, словно в колыбели,
Как бычок с коровкой тут же у господних яслей млели;
Как от Иродовой казни Иисус бежал в Египет,
Как позднее горький кубок крестной смерти был им выпит;
Как при Понтии Пилате подписали осужденье -
Под влияньем фарисеев и евреев, без сомненья.
Говорит монах про бога, что немедля гроб оставил
И на третий день блаженно путь свой на небо направил.
Но когда настанет время, он на землю возвратится,-
И никто, никто из смертных от суда не уклонится.
"О, дрожите, иудеи!..- говорит монах. - Поверьте,
Нет прощенья вам, кто гнал Бога к месту крестной смерти.
Вы убийцы, иудеи, о народ - жестокий мститель!
Тот, кто вами был замучен, к нам явился как Спаситель.
Весь твой род еврейский - плевел, и в тебе ютятся бесы.
А твои тела - обитель, где свершают черти мессы.
Так сказал Фома Аквинский, он недаром "бык ученья",
Как зовут его за то, что он лампада просвещенья.
О евреи, вы - гиены, кровожадные волчицы,
Разрываете могилу, чтобы трупом насладиться.
О евреи - павианы и сычи ночного мира,
Вы страшнее носорогов, вы -- подобие вампира.
Вы мышей летучих стая, вы вороны и химеры,
Филины и василиски, тварь ночная, изуверы.
Вы гадюки и медянки, жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень покарает вас, злодеи!
Но, быть может, вы решите обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги обратите взор к святыне,
Где собор любви обильной и отеческих объятий,
где святые благовонный льют источник благодати;
Сбросьте ветхого Адама, отрешась от злобы старой,
И с сердец сотрите плесень, что грозит небесной карой.
Вы внемлите гласу бога, не к себе ль зовет он разве?
На груди Христа забудьте о своей греховной язве.
Наш Христос - любви обитель, он подобие барашка,-
Чтоб грехи простились наши, на кресте страдал он тяжко.
Наш Христос - любви обитель, Иисусом он зовется,
И его святая кротость нам всегда передается.
Потому мы тоже кротки, добродушны и спокойны,
По примеру Иисуса -ненавидим даже войны.
Попадем за то на небо, чистых ангелов белее,
Будем там бродить блаженно и в руках держать лилеи;
Вместо грубой власяницы в разноцветные наряды
Из парчи, муслина, шелка облачиться будем рады;
Вместо плеши - будут кудри золотые лихо виться,
Девы райские их будут заплетать и веселиться;
Там найдутся и бокалы в увеличенном объеме,
А не маленькие рюмки, что мы видим в каждом доме.
Но зато гораздо меньше будут там красавиц губки -
Райских женщин, что витают, как небесные голубки.
Будем радостно смеяться, будем пить вино, целуя,
Проводить так будем вечность, славя бога: "Аллилуйя!"
Кончил он. И вот монахи, все сомнения рассеяв,
Тащат весело купели для крещенья иудеев.
Но, полны водобоязни, не хотят евреи кары,-
Для ответной вышел речи реб Иуда из Наварры:
"Чтоб в моей душе бесплодной возрастить Христову розу,
Ты свалил, как удобренье, кучу брани и навозу.
Каждый следует методе, им изученной где-либо...
Я бранить тебя не буду, я скажу тебе спасибо.
"Триединое ученье" - это наше вам наследство:
Мы ведь правило тройное изучаем с малолетства.
Что в едином боге трое, только три слились персоны,-
Очень скромно, потому что их у древних - легионы.
Незнаком мне ваш Христос, я нигде с ним не был вместе,
Также девственную матерь знать не знаю я, по чести.
Жаль мне, что веков двенадцать Иисуса треплют имя,
Что случилось с ним несчастье некогда в Иерусалиме.
Но евреи ли казнили - доказать трудненько стало,
Ибо corpus'a delicti уж на третий день не стало.
Что родня он с нашим богом - это плод досужих сплетен,--
Потому что мне известно: наш - решительно бездетен.
Наш не умер жалкой смертью угнетенного ягненка,
Он у нас не филантропик, не подобие ребенка.
Богу нашему неведом путь прощенья и смиренья,
Ибо он громовый бог, бог суровый отомщенья.
Громы божеского гнева поражают неизменно,
За грехи отцов карают до десятого колена.
Бог наш - это бог живущий, и притом не быстротечно,
А в широких сводах неба пребывает он извечно.
Бог наш - бог здоровый также, а не миф какой-то шаткий,
Словно тени у Коцита Или тонкие облатки.
Бог силен. В руках он держит Солнце, месяц, неба своды;
Только двинет он бровями - троны гибнут, мрут народы.
С силой бога не сравнится,- как поет Давид,- земное;
Для него - лишь прах ничтожный вся земля, не что иное.
Любит музыку наш бог, также пением доволен,
Но, как хрюканье, ему звон противен колоколен.
В море есть Левиафан - так зовется рыба бога,-
Каждый день играет с ней Наш великий бог немного.
Только в день девятый аба, день разрушенного храма,
Не играет бог наш с рыбой, а молчит весь день упрямо.
Целых сто локтей длина этого Левиафана,
Толще дуба плавники, хвост его - что кедр Ливана.
Мясо рыбы деликатно и нежнее черепахи.
В Судный день к столу попросит бог наш всех, кто жил во страхе.
Обращенные, святые, также праведные люди
С удовольствием увидят рыбу божию на блюде -
В белом соусе пикантном, также в винном, полном лука,
Приготовленную пряно, - ну совсем как с перцем щука.
В остром соусе, под луком, редька светит, как улыбка...
Я ручаюсь, брат Иосиф, что тебе по вкусу рыбка.
А изюмная подливка, брат Иосиф, ведь не шутка,
То небесная услада для здорового желудка.
Бог недурно варит, - верь, я обманывать не стану.
Откажись от веры предков, Приобщись к Левиафану".
Так раввин приятно, сладко говорит, смакуя слово,
И евреи, взвыв от счастья, за ножи схватились снова,
Чтобы с вражескою плотью здесь покончить поскорее:
В небывалом поединке - это нужные трофеи.
Но, держась за веру предков и за плоть, конечно, тоже,
Не хотят никак монахи потерять кусочек кожи.
За раввином - францисканец вновь завел язык трескучий:
Слово каждое - не слово, а ночной сосуд пахучий.
Отвечает реб Иуда, весь трясясь от оскорбленья,
Но, хотя пылает сердце, он хранит еще терпенье.
Он ссылается на "Мишну", комментарии, трактаты,
Также он из "Таусфес-Ионтоф" позаимствовал цитаты.
Но что слышит бедный рабби от монаха-святотатца?!
Тот сказал, что "Таусфес-Ионтоф" может к черту убираться!"
"Все вы слышите, о боже!" - и, не выдержавши тона,
Потеряв терпенье, рабби восклицает возмущенно:
"Таусфес-Ионтоф" не годится? Из себя совсем я выйду!
Отомсти ж ему, господь мой, покарай же за обиду!
Ибо "Таусфес-Ионтоф", боже,- это ты... И святотатца
Накажи своей рукою, чтобы богом оказаться!
Пусть разверзнется под ним бездна, в глуби пламенея,
Как ты, боже, сокрушил богохульного Корея.
Грянь своим отборным громом, защити ты нашу веру,-
Для Содома и Гоморры ты ж нашел смолу и серу!
Покарай же капуцина, - фараона ведь пришиб ты,
Что за нами гнался, мы же удирали из Египта.
Ведь стотысячное войско за царем шло из Мицраим
В латах, с острыми мечами в ужасающих ядаим.
Ты, господь, тогда простер длань свою, и войско вскоре
С фараоном утонуло, как котята, в Красном море.
Порази же капуцинов, покажи им в назиданье,
Что святого гнева громы - не пустое грохотанье.
И победную хвалу воспою тебе сначала.
Буду я, как Мириам, танцевать и бить в кимвалы".
Тут монах вскочил, и льются вновь проклятий лютых реки;
"Пусть тебя господь погубит, осужденного навеки.
Ненавижу ваших бесов от велика и до мала:
Люцифера, Вельзевула, Астарота, Белиала.
Не боюсь твоих я духов, темной стаи оголтелой,-
Ведь во мне сам Иисус, я его отведал тела.
И вкусней Левиафана аромат Христовой крови;
А твою подливку с луком, верно, дьявол приготовил.
Ах, взамен подобных споров я б на углях раскаленных
Закоптил бы и поджарил всех евреев прокаженных".
Затянулся этот диспут, и кипит людская злоба,
И борцы бранятся, воют, и шипят, и стонут оба.
Бесконечно длинен диспут, целый день идет упрямо;
Очень публика устала, и ужасно преют дамы.
Двор томится в нетерпенье, кое-кто уже зевает,
И красотку королеву муж тихонько вопрошает:
"О противниках скажите, донья Бланка, ваше мненье:
капуцину иль раввину отдаете предпочтенье?"
Донья Бланка смотрит вяло, гладит пальцем лобик нежный,
После краткого раздумья отвечает безмятежно:
"Я не знаю, кто тут прав,-- пусть другие то решают,
Но раввин и капуцин одинаково воняют".
Иллюстрации Д.С. Моора
