ЛЕРМОНТОВНад Грузией витает скорбный дух –
Невозмутимых гор мятежный Демон,
Чей лик прекрасен, чья душа – поэма,
Чье имя очаровывает слух.

В крылатости он, как ущелье, глух
К людским скорбям, на них взирая немо.
Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,
Он в девушках прочувствует старух.

Он в свадьбе видит похороны. В свете
Находит тьму. Резвящиеся дети
Убийцами мерещатся ему.

Постигший ужас предопределенья,
Цветущее он проклинает тленье,
Не разрешив безумствовать уму.
[300x3]
ГУМИЛЁВПуть конквистадора в горах остер.
Цветы романтики на дне нависли.
И жемчуга на дне – морские мысли –
Трехцветились, когда ветрел костер.

Их путешественник, войдя в шатер,
В стихах свои писания описьмил.
Уж как Европа Африку не высмей,
Столп огненный – души ее простор.

Кто из поэтов спел бы живописней
Того, кто в жизнь одну десятки жизней
Умел вместить? Любовник, Зверобой,

Солдат – все было в рыцарской манере.
…Он о Земле тоскует на Венере,
Вооружась подзорною трубой.
[300x3]
ЦВЕТАЕВАБлондинка с папироскою, в зелёном,
Беспочвенных безбожников божок,
Гремит в стихах про волжский бережок,
О в персиянку Разине влюблённом.

Пред слушателем, мощью изумлённым,
То барабана дробный говорок,
То друга дева, свой свершая срок,
Сопернице вручает умилённой.

То вдруг поэт, храня серьёзный вид,
Таким задорным вздором удивит,
Что в даме — жар и страха дрожь — во франте...

Какие там «свершенья» ни верши,
Мертвы стоячие часы души,
Не числящиеся в её таланте... [300x3]
ХОДАСЕВИЧВ счастливом домике, мещански мил,
Он резал из лирического ситца
Костюмчики, которые носиться
Могли сезон: дешёвый ситец гнил.

За рубежом, однако, возомнил,
И некая в нём появилась прытца:
Венеру выстирать готов в корытце,
Став вожаком критических громил.

Он, видите ли, чистоту наводит
И гоголем — расчванившийся — ходит,
А то, Державиным себя держа,

Откапывает мумии и лику
Их курит фимиам, живущим в пику,
Затем, что зависть жжёт его, как ржа.