После войны, в 1945 уже все кончено.

Потрясенный Наум Коржавин, тогда еще еврей, фиксирует:

Мир еврейских местечек...

Ничего не осталось от них,

Будто Веспасиан

здесь прошел

средь пожаров и гула.

Сальных шуток своих

не отпустит беспутный резник,

И, хлеща по коням,

не споет на шоссе балагула.

Я к такому привык –

удивить невозможно меня.

Но мой старый отец,

все равно ему выспросить надо,

Как людей умирать

уводили из белого дня

И как плакали дети

и тщетно просили пощады.

Мой ослепший отец,

этот мир ему знаем и мил.

И дрожащей рукой,

потому что глаза слеповаты,

Ощутит он дома,

синагоги

и камни могил,–

Мир знакомых картин,

из которого вышел когда-то.

Мир знакомых картин –

уж ничто не вернет ему их.

И пусть немцам дадут

по десятку за каждую пулю,

Сальных шуток своих

все равно не отпустит резник,

И, хлеща по коням,

уж не спеть никогда

балагуле.

(Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы.

Москва: Художественная литература, 1992.)