Сонн порсался в себе, уткнувшись в стену,

Брать Вольфганг был заметно увлечен,

И оба размышляли про Миренну,

Что будет шествовать, под утро, с палачом.

В четверке глаз томились: резьбы лютни,

Что, перед казнями, курил обычно врач;

Сведенные лопатки; стянутые руки,

И еле-еле слышный плачь.

Вассалы собранные пред причастием,

Вкушающие плот людских надежд,

Покорно открывающие пасти,

Вбирая капли, в крой выцвевших одежд.

На площади, среди людского крика,

Взывавшего: "расправы" и "харча",

Стояла, притупивши взгляд, Эгида,

Ведя глазами мать и палача.

Костяшки заскрипели словно ставни,

И пальцы охладели до бела.

Прилежно следуя за зовом хриплой брани,

Пунцовой окрапилася земля.

***

Повесы разбредались по строеньям,

А ропот стал заметно затихать.

На паперти остался лишь Angelo,

Спустивши руки - одну на дочь, одну на мать.