Цымбурский В.Л.
ПРАСЛАВЯНСКОЕ *OSTROVЪ: К ПЕРЕСМОТРУ ЭТИМОЛОГИИ
С учетом подобной типологии очень любопытно греч. nÁsoj, дор. n©soj 'остров'. Преподносимое в авторитетных словарях как форма без надежной этимологии [10. S. 317; 11], оно, как выясняется, допускает два или даже три варианта этимологизирования, которые покрывают чуть ли не весь спектр известных "внутренних форм" для понятия "острова". Были попытки связывать его с греч. νήθω, вар. νήχω 'плавать, пребывать в водах' <*sn-dh-, *sn-gh, ср. лат. nare и т.д. [4. S. 29] По примеру польск. wyspa для nÁsoj можно бы Этимологию, формально и семантически корректную, обычно бывает невозможно "опровергнуть" в буквальном смысле, т.е. доказать ее недостоверность. Как правило, "пересмотр" этимологии сводится к альтернативному истолкованию, встраивающему этимологизируемое слово в иной ряд межъязыковых соответствий. Таким "пересмотром" на деле создается лишь конкуренция версий, соревнующихся в охвате материала и объяснительной силе. При этом новая трактовка, ища преимущества, неизбежно должна обратить внимание на такие аспекты функционирования слова, которые старая этимология считала позволительным оставить без внимания. С Ф. Миклошича в славянском и индоевропейском языкознании утвердилось стан-дартное объяснение группы слов, отражающих праслав. *ostrovъ 'земля среди вод'. К этой группе принадлежат ст.-слав. ОСТРОВЪ, болг. стров, серб.-хорв. стрво, словен. ostrv (род. над. -va), чеш., слвц. ostrov, польск. ostrw (ныне вытесненное словом wyspa собственно 'насыпь'), н.-луж. wotow, русск. остров, укр. ocmpiв. Этимологи усматривают за ними префиксальное образование *o(b)-strovъ, родственное слав. *struja, лит. srov 'течение', греч. ροή то же, нем. Strom и т.д. и якобы трактующее остров как нечто, "окруженное струями". На правах точного славянского же аналога указывают серб.-хорв. ток 'остров' [1. S. 334; 2; 3; 4. Р. 29; 5. S. 420; 6. T. III. С. 165; 7. S. 1003; 8. S. 1680]. Надо сказать, что семантическая модель, связывающая понятие "остров" с идеей воды, водного окружения, преобладает среди индоевропейских слов с этим денотатом. Напомню лат. insula <*eni-sal '(земля) в море', др.-англ. gland, др.-исл. eyland, ey и т.д. с той же основой, что в гот. ahwa, лат. aqua, сюда же нем. Аие 'луг', т.е. "земля, прилегающая к воде". По той же модели построены др.-инд. dvpa <*dwi-Hpos 'окруженный водой с двух сторон' (во второй части - ступень редукции от ара 'вода' < *Hepos, хет. apa то же) и, наконец, лит. sal, сближаемое с sálti 'таять, течь' и предположительно возводимое к префигированному *арi-sala 'обтекаемая (земля)' [4. Р. 29; 9]. При подобных параллелях, казалось бы, не было оснований сомневаться в аналогичной "внутренней форме" слав. *ostrovъ - если бы не факты, намечающие, при всей видимой их маргинальности, совсем иную возможность. Но прежде чем к ним обратиться, следует оговорить, что очерченный тип обозначений для острова в индоевропейских языках - хотя и исключительно популярный, но не единственный. Так, германские языки дают нам ряд слов с этим смыслом от корня *kel- 'выситься, торчать', каковой едва ли не тождествен омонимичному *kel-'колоть (-ся)', слав. *kolti. Др.-исл. holmr, holmi 'остров', др.-англ. holm 'остров, морской вал' родственны греч.κολώνη 'холм', лат. collis то же, columna 'колонна' др.-англ. hyll 'холм', нем. Holm, также лит. kálnas и лтш. kalns 'гора'; кроме того ср. лтш. kalva 'холм, остров на реке' при лит. kalv 'небольшой холм' [7. S. 544]. "Остров на фоне водного пространства" у индоевропейцев сосуществует с островом воспринимаемым просто как род выступа над ровной поверхностью, земной или водной, вспомним ирл. inis "остров" <*eni-sti- "стоящий-посреди" [4. Р. 29]. Эти две мотивировки - основные, помимо них упоминания заслуживает разве что новопольское представление об "острове" как "насыпи" (однако примером смыслового движения от идеи "холма" к акту "насыпания" может служить англ. to hill "насыпáть").
С учетом подобной типологии очень любопытно греч. nÁsoj, дор. n©soj 'остров'. Преподносимое в авторитетных словарях как форма без надежной этимологии [10. S. 317; 11], оно, как выясняется, допускает два или даже три варианта этимологизирования, которые покрывают чуть ли не весь спектр известных "внутренних форм" для понятия "острова". Были попытки связывать его с греч. νήθω, вар. νήχω 'плавать, пребывать в водах' <*sn-dh-, *sn-gh, ср. лат. nare и т.д. [4. S. 29] По примеру польск. wyspa для nÁsoj можно бы зарезервировать шанс сближения c греч. νηέω, νέω 'наваливать, насыпать', pf. pass. νένησμαι без явных связей (ср. может быть, др.-инд. násate 'собираться, присоединяться'). Но, помимо этих возможностей, В XIX в. Ф. Бопп, а в XX в. В. Пизани доказывали родство nÁsoj с и.-е. ns- «нос, выступ, мыс» [10. S. 317; 12]. При этом Пизани ссылался не только на др.-англ. nose 'мыс', англ. ness, др.-исл. nes то же, на франц. nez и нем. Nase в смысле 'возвышение мыс', но и на одно из значений русск. нос в словаре Даля - "земля, берег, выдавшийся в воду, обычно несколько возвышенный" [13]. Формально допустима любая из этих трех этимологий, и среди них осмысление острова как "плывущего", т.е "погруженного в воды", не имеет никакого преимущества. Достоинствами цельнолексемного сопоставления скорее обладает возведение nÁsoj к *nas-so-, лат. nasus и т.д., представляющее остров, по типу др.-исл., holmr, выступом над гладью. Очертив типологический фон, перейду к славянским данным, работающим на переосмысление формы *ostrovъ. Оправданно начать с лужицких языков, где нижнелужицкому wotow 'речной остров; возвышенность, подобная острову' фонетически безукоризненно соответствует в.-луж. wotrow 'укрепленное место; крепостная стена' 'befestigter Ort; Burgwall' [8. S. 1680; 14], о котором мнения этимологов резко расходятся. М. Фасмер зачисляет его, без уточнения семантической стороны, в один ряд с продолжениями *ostrovъ [6. Т. III. С. 165]. Ф. Безлай трактует значение 'укрепленье, палисад' как новое развитие старой семантики "остров" [15. S. 259], а X. Шустер-Шевц вообще отрицает наличие апеллативных отражений *ostrovъ в верхнелужицком, хотя и допускает пережиток этого слова в топониме Wotrow(= Остро) [8. S. 1680]. Между тем в.-луж. wotrow 'крепость' по смыслу можно бы сравнить с некоторыми употреблениями слова "остров" в древнерусском. Например, с характеристикой Чюнера (Джуннара), города и святилища на высокой горе в "Хождении за три моря" Афанасия Никитина: "Чюнерей же град есть на острову на каменом, не одhлан ничhм Богом сотворен' [16], или с названием Остров для царской резиденции XVI-XVII вв., пребывавшей на крутом прибрежном холме Москвы-реки. Эти случаи подтверждают древность засвидетельствованного по русским диалектам XIX-XX вв. использования "остров" в значениях 'старинный курган, могильник' (владимирск., 1857 г.), 'возвышение, гряда, грива среди равнины' (Челябинск., Тобольск.) [17. Вып. 24. С. 81 и след.] Верхнелужицкое слово, значащее "крепость", при н.-луж. wotow 'возвышенность, подобная острову', др.-русск. и русск. диал. остров 'гора, холм', четко вписывается в известную модель «гора ~ город, крепость». С другой же стороны, наличие подобных смыслов и рефлексов праслав. *ostrovъ на западной и восточной окраинах славянского ареала заставляет, как я покажу ниже, задуматься над возможностью генетической связи этого словопонятия с гнездом форм, которые, насколько мне известно, этимологами по данному поводу не принимались и не принимаются в расчет.
Это следующий ряд: серб.-хорв. диал. стрва 'кол для сушки клевера' (Хорватское Загорье), 'лесенка перед домом для вешанья ружей' (Чрна Гора), словен. ostv, род. пад. 'кол в стогу сена', вар. stv ostvo, ostva то же; чеш. ostrev, род. пад. -rve, чет. ostrva 'ствол с сучьями, служащий в качестве лестницы или для сушки фуража', слвц. ostrva, вар. ostrv 'сушилка для клевера, травы в виде столбика, жердочки с перечными плечиками или в виде пирамиды из трех жердей', ст.-польск. ostrew, вар. ostrwa в описаниях гербов 'ствол с длинными сучьями', польск. ostrew, род. пад. -rwi 'жердь с сучьями или с колючками для сушки сена, хлеба, конюшины; род лестницы в виде столба с торчащими в обе стороны поперечными жердочками'; русск. диал. стрв, вар. стрвь 'нетолстое срубленное дерево с подрезанными сучьями', 'вбитый в землю кол, вокруг которого мечут стог', 'кол с сучьями для подсушки снопов, сена, льна' и т.д., мн.ч. острви 'колья с заостренными концами', острвьи (арх.) 'вбитые в ряд шесты, жерди, служащие остовом длинного стога', укр. острва заостренный кол для навешивания сена', остерва, остирва 'тонко расколотое дерево для переплетения ограды' (по данным Миклошича, XIX п.) [18; 19; 5. S. 420; 15. S. 259; 20; 21; 22. S. 868; 23; 17. Вып. 24. С. 81, 82, 84; 1. S. 227]. Этимологический анализ этих слов, доходящий до их праславянских и индоевропейских истоков, неожиданно открывает возможность по-новому объяснить славянское наименование для острова, как бы далеко по смыслу оно не отстояло - на первый взгляд - от этой группы. Еще Миклошич и А. Брюкнер возвели данные термины для кола, жерди и т.п. к и.-е. *аk'- 'острый, острие' [1. S. 227; 24]. Сегодня этимологи обычно усматривают за ними всеми единый прообраз в виде *ostrъvь (женского рода), соотносящийся с прилагательным *ostrъ 'острый' [15. S. 259 и след.]. Правда, от этой праформы фонетически несколько отклоняются такие образования, как польск. ostrzew, род. падеж -(e)wia 'жердь из ствола ели или пихты с длинными сучьями, служащая в стоячем положении лестницей, а в лежачем - козлами, барьером, шлагбаумом' и укр. острева 'ствол дерева, обычно его верхушка в несколько аршин длины, поставленный вертикально, вокруг которого кладут снопы или сено в стог' [22. S. 875; 25; 26]. Для них, похоже, приходится постулировать вторичную, промежуточную праформу *ostrьvь. происходящую из более ранней *ostrъvь, с известным факультативным развитием ъ > ь перед смягченным согласным [27] (кроме того нужно отметить и переход польск. ostrzew в "мягкую" разновидность имен мужского рода I склонения). Бросить вызов реконструкции *ostrъvь пытался лишь В. Махек [5. S. 420]. Но его весьма причудливая идея насчет некоего скрещения праслав. *kostrьba 'кострика' и *ob-zordъ 'огражденное место для стога, сушки сена и т.п.' (русск. диал. зород, озород, укр. озород, блр. азарод) семантически гадательна и фонетически авантюрна, как многие иные предположения этого автора, работающего на пределе или даже за пределами возможностей научной этимологии. Самое большее, можно допустить сближение и контаминацию *ostrъvь и *kostrьba в чешских и словацких вариантах к ostrev / ostrva вроде ostrb(a). ostrbja, kostreba и т.п., от которых отталкивается Махек. Однако такое "скрещение" форм, по-видимому, не выходит за границы чешско-словацкой диалектной области. Думается, реконструкция *ostrъvь неоспорима. Но принимая ее, было бы неверно на ней останавливаться. Ибо славянские языки предоставляют достаточно информации для восстановления более раннего вида основы. Склонение рефлексов *ostrъvь, в общем совпадая со склонением по соответствуй:ющим языкам старых имен на этимологическое и.-е. слав. *-у (*kry, *bry, *mъrky и т.д.), позволяет предположить древнюю форму *ostry, род. пад. *ostrъve. С этим согласуются и серб.-хорв. стрва, ст.-чеш., слвц. ostrva, ст.-польск. ostrwa, укр. острва, остревá, вполне аналогичные, скажем, отражениям *mъrky, род. пад. *-ve в серб.-хорв. мрква, слвц. mrkva, русск. диал. мрквá, укр. мрква [6. Т. II. С. 655 и след.]. Так мы получаем корреляцию слав. οstrъ 'острый': *ostry 'заостренный кол', собственно 'острие, заострение', подобную известным праславянским парам *1'иbъ 'любимый': *l'uby 'любовь'; *с1ъ 'целый, здоровый'; * с1у' исцеление, здоровье' [28. Вып. 3. С. 181; Вып. 15. С. 185 и след.], хотя и с оговоркой насчет большей предметности семантики *ostry, как она запечатлелась по живым языкам. В то же время из этой пpаформы не могло непосредственно возникнуть русск. диал. стрв 'кол, шест', о вторичности которого думать нет оснований. Скорее, надо допустить существование наряду с *ostry > *оstrъvь тематического имени *ostrovъ - и эта вариантность позволяет сделать следующий шаг в реконструкции. Я полагаю, этот шаг может опереться на точное соответствие между дублетами
*ostry/*ostrovъ и колебаниями в оформлении праславянского наименования для жернова. Как известно, в последнем случае *ьrny, представленное в ст.-слав. ЖРЪНЫ, род. над. ЖРЬНЪВЕ, соседствует с *ьrnovъ, давшим ст.-слав. ЖРЪНОВЪ, чеш. zernov, польск. arnw, русск. жернов. Фасмер по праву объясняет эту картину различными преобразованиями старой этимологической основы на -и краткое, о которой свидетельствуют лтш. dzirnus 'мельница', гот. (asilu)-quairnus '(вращаемый ослами) жернов' и, с различными расширениями, лтш. dzirnavas, прусск. girnoywis [6. T. II. С. 49]; в последней форме В.Н. Топоров видит графическую передачу звучания girnuwis [29]. Думается, подобно тому, как за колебанием *ъrny/*ьrnovъ встает *ьrnъ, род. пад. *ьrпи < и.-е. *gwnus, точно так же за вариантами *ostry/*ostrovъ просматривается прототип *ostrъ, род. пад. *ostru, в свою очередь предполагающий и.-е. *ak'ru или *ok'ru 'острие'. Очевидно, что польск. ostrowie 'оконная решетка в оборонительных сооружениях' и русск. диал. острвье 'жердь', мн.ч. острвья [17. Вып. 24. С. 84] надо присоединить к явным доказательствам развития словообразовательного типа на -ovьje из исторических u-основ, наряду со *stапъ: *stanovьje и т.д. Сюда же относится и русское диалектное (псковск.) острвье, острэвье 'сооружение из жердей с сучьями, на которое навешивают лен для просушивания' [17. Вып. 24. С. 77], где нет необходимости видеть след вторичной праформы *ostrьvъ: звучание суффикса здесь скорее объясняется тем же, отличающим псковский говор комбинаторным развитием, которое диалектологи отмечают в глагольных формах мэйу, рэйу вместо мою, рою [30]. Ведь позиция перехода о > э/е в псковск. острэвье/острвье точно та же, что и в мэйу, рэйу – под ударением после твердого согласного (сонорного) перед следующим йотированным слогом. Воссоздаваемое по славянским данным и.-е. *ak'ru (или *ok'ru) в первую очередь можно соотнести с основой литовского атематического прилагательного atrs 'острый', жен. род. atr. Это имя с исторической баритонезой рассматривается иногда как позднее образование по сравнению с тематическим ст.-лит. atras [31. С. 58]. Правда, показания большого "Словаря литовского языка" (2-е изд. Вильнюс, 1968 - ) на этот счет не так уж однозначны. Действительно, atras фиксируется по текстам с последней трети XVI в., тогда как atrs отмечается с начала XVIII в. (под 1701 г. в переводе Нового Завета, Лук. 3, 5: atrus kelias pramintas - "неровный путь гладок [стал]"). Однако образованное от атематической основы наречие atria "Словарь" знает с середины XVII в. [32. S. 340, 343]. При ограниченности литовского текстового материала XVI-XVII вв. отражение атематических форм с запозданием менее чем на столетие по сравнению с тематическими едва ли может быть неоспоримым основанием для датировки возникновения первых. Но меня сейчас интересует другое. Реконструируемое праславянское имя *ostrъ с основой на -и точно отвечает сохранившемуся пережиточно в литовских диалектах, в том числе в переносных значениях имени среднего рода atr, ср. приводимый "Словарем" пример из вилкавышского диалекта Ma(n) negaliu per atru valgyt ("He могу есть слишком острое") [32. S. 343). He исключено, что изначально для балтийского, как и для славянского праязыкового состояния следует допустить одновременное наличие тематического прилагательного, восходящего к и.-е. *ak'ro- (лит. atras = слав. *ostrъ, далее ср. греч. αÃκρος, лат. асer), и субстантива, выражающего идею "остроты" и представляющего и.-е. *ak'ru либо *ok'ru (лит. диал. atr = слав. *ostrъ, -и, преобразованное в *ostry и *ostrovъ). На базе такого имени качества, видимо, и возникло новое атематическое прилагательное atrs. Толчок к этому могло дать переосмысление существительного среднего рода на -u(atr) по аналогии с несклоняемыми предикативными формами прилагательных типа gra. Помимо балто-славянского ареала основу *ak'ru- обнаруживаем на Балканах в глоссе Гесихия ¢kroàn. Ôrouj koruf» "вершина горы" и, с суффиксальным расширением, у того же лексикографа в форме ¢krouno…. Ôroi "межевые камни, рубежи", помеченной как македонское слово. Если смотреть шире, то слав. *ostrъ, -и 'острие' попадает в ряд иных индоевропейских рефлексов *ak'-r-/*ok'-r- < *'Hok'-r-, с разными вокальными расширениями - и в их числе мы видим не только др.-инд. ári 'острие', но и греч. αÃκρη 'выступ, высота; мыс, морская коса', ¥krij 'горная вершина', композит ¢krÒ-polij 'крепость на возвышении, кремль, акрополь', далее греч. ο¹κρίς 'обрывистый', лат. ocris 'обрывистая гора', умбр. okar 'крепость, твердыня' (в молитвах Игувинских таблиц). Потому, возвращаясь к славянскому материалу, я считаю себя вправе поставить вопрос: нельзя ли усмотреть ту же индоевропейскую основу и в *ostrovъ 'суша, возвышающаяся среди вод', также по отдельным языкам - 'гора, холм, курган' (др.-русск., русск. диал.), 'подобное острову возвышение на местности' (н.-луж.), 'укрепленное место, крепостная стена' (в.-луж.)?
Дополнительным доводом в пользу подобной интерпретации может быть круг значений, отмечаемых у родственных *ostry славянских слов *оstrogъ/*ostrogа. Это ст.-слав. ОСТРОГЪ = греч. c£rax 'кол, жердь, ограда', серб.-хорв. строг название горы, строга 'шпора', болг. острг 'шест в стогу', чеш. ostroh 'мыс', по толкованию Махека, 'выступ земли при слиянии двух потоков или на стыке двух долин', польск. ostrg, 'крепость' при чеш. ostroha и польск. ostroga 'шпора'; др.-русск. острог 'самый край горы' (1650), 'крепость', русск. острог 'тюрьма' при острогá 'жердь для накалывания рыбы', 'шпора', по ср. диал. острга 'острый мыс' [6. Т. Ш. С. 166; 5. S. 420]. Как видим, у этих образований от основы *ostr- значения 'жердь, шпора', 'край горы, мыс, земля среди вод', 'крепость' оказываются конкретизациями единого корневого смыслообраза. В таком случае, что мешает генетически объединить *ostry / *ostrovъ 'кол, шест, жердь' и *ostrovъ 'остров', 'холм, гора', 'крепость', как дающие в совокупности тот же пучок смыслов для основы от того же корня? При этом в.-луж. wotrow оказывается особенно интересно возможностью двойной семантической мотивировки. По линии модели «гора ~ крепость» это слово причастно зна-чению 'возвышение, холм', но вместе с тем как наименование для "крепостной стены, палисада" оно трудно отделимо от уже упоминавшихся польск. ostrowie 'решетка в оборонительных сооружениях', русск. диал. острви, острвья 'вбитые в землю колья'. Паронимия, наблюдаемая в польском, где ostrowie -это и 'решетка', и 'остров' (устар.), и в русских диалектах, где имеем острвья 'колья', но островья 'острова' [l7. Вып. 24. С. 84), - эта паронимия, проецирующаяся на праславянский уровень, в лужицких языках обретает свойство вторичной синкретизации уже и так изначально родственных основ с семантикой "возвышения" и "ограды", имеющих общую этимологическую внутреннюю форму "торчания, остроты". Еще раз вспомним германские именования острова как "выступа, мыса", скорее всего, от того же корня kel- 'торчать, выситься, колоться', что представлен в слав. *kolъ 'кол, шест, подпорка, т.д.', а заодно в композите *sto-kolъ 'ограда, палисад'. Я усматриваю лишь один серьезный контраргумент, который мог бы быть выставлен против предлагаемой этимологии. В глаза легко бросаются акцентные различия по русским диалектам между стров 'остров, курган и проч.'. и острв 'кол, жердь', а особенно между дериватами от них: ср. такие пары форм, как островна 'остров, отмель', но острвина, вар. островна срубленное нетолстое дерево без сучьев, шест или длинный кол'; островще 'низкий, заливаемый водой или подводный остров, крупная мель, едва прикрытая водой', но острвище 'воткнутый в землю кол, вокруг которого ставятся снопы'; островнк 'архипелаг', но острвник 'срезанное нетолстое дерево'; островья 'острова', но острвья 'вбитые в ряд шесты, жерди' [17. Вып. 24. С. 81-84]. Я признаю, что на первый взгляд эти факты могут быть использованы против гипотезы, генетически отождествляющей акцентно разли-чающиеся основы, и хочу сейчас обстоятельно обсудить это предвидимое возражение. Согласно славянской акцентной реконструкции В.М. Иллича-Свитыча и В.А. Дыбо, слав. *ostrъ < и.-е. *ak'ros принадлежит к индоевропейским баритонированным основам с краткостным корневым слогом, который в славянском обычно теряет свое ударение [31. С. 58; 33. С. 21]. У таких основ производные с суффиксом -ov- - все равно, выступает ли он в своей обычной роли показателя отыменных прилагательных (типа *bobrvъ) или включается как "интерфикс" в суффиксальные цепочки -ov-ьje, -ov-ina и т.д. - получают устойчивое ударение на этом элементе [33. С. 126, 155, 173]. И в самом деле, хотя в *ostrvъ 'кол, жердь' суффикс -ov- парадоксальным образом выполняет не атрибутивную, но, напротив, субстантивирующую функцию, однако, целая лексическая серия, порожденная от этой основы в русских диалектах, строится сообразно с правилом, выведенным Дыбо: острв, острвище, острвник, острвина.
Правда, судя по "Словарю русских народных говоров", наблюдаются два отклонения от этого правила. Во-первых, в некоторых диалектах (псковском, новгородском, тверском, пермском) чередуются варианты острвина и островна в одном и том же значении 'срубленное дерево' и т.п. Но, похоже, что это отклонение мнимое. Думается, русск. диал. островна с данным значением может восходить не к слав. *ostrъvina, а к *ostrvna, каковое, будучи образовано от *ostrъvь и потому не содержа "интерфикса" -ov-, закономерно следует модели *travá: *travna [33. С. 173]. Во-вторых, в нескольких говорах, наряду с острвь, острв 'кол, жердь' наблюдаются более редкие варианты с оттягиванием ударения на первый слог: стров и стровь [17. Вып. 24. С. 82, 84 и след.]. Они усложняют картину, и о них ниже придется говорить особо. Что же касается праслав. *ostrovъ 'земля среди вод', то его Дыбо, ссылаясь на прилагательное *ostrovьskъjь, русск. островскй и на древнерусские предложные сочетания с переходом ударения на предлоги в островы, нá островh, нá островъ, относит к основам с подвижным акцентом: это индоевропейская окситонеза, дающая в славянском колебание места ударения между началом фонетического слова и окончанием или элементом, предшествующим окончанию [33. С. 70]. Отсюда в самом деле выводятся стров, островна, островще, островнк, островья. Однако при этом жестко развести прилагательное *strъ и существительное *6strovъ, основываясь на различии их акцентных свойств, все равно не удается. Как показывает тот же исследователь, многие тематические существительные мужского рода, изначально принадлежавшие к баритонированной парадигме, очень рано в славянском - в отличие от прилагательных - переходят в парадигму подвижную (в их числе такие, как *rogъ, *gordъ. *zobъ и др.). Они утрачивают первичную акцентную характеристику основы, так что она пережиточно отражается лишь в некоторых окраинных хорватских диалектах [31. С. 119; 33. С. 22]. Ударение слав. *strovъ 'земля среди вод' и его производных легко может быть объяснено как раз таким переходом. Вопрос как раз в том, почему этот переход не охватил в русском продолжение слав.*ostrvъ 'кол', - точнее, охватил лишь на правах крайне редкого факультативного варианта, например, в вологодском диалекте, где в конце XIX - начале XX в. фиксируются в этом значении и острв и стров [17. Вып. 24. С. 82]? И почему он никак не проявляется в производных образованиях от этой последней лексемы? Я считаю, что это следует связать с аналогическим воздействием формы острвь < *ostrъvь < *ostr, сохранившей старое насуффиксальное ударение и закрепившейся исключительно в значениях 'жердь, кол', не проникая в сферу местообозначений. Согласно "Словарю русских народных говоров", этот термин засвидетельствован в таком виде от Перми до Пскова и от Архангельска до Костромы. Лишь в небольшой группе говоров появляется окказиональный вариант стровь. Возможно, он достаточно ранний, если его обусловил уход ударения с этимологического редуцированного. Достаточно отметить, что именно прототип *strъvь способен предшествовать тому *ostrъvь, которое отразилось в польск. ostrzew и в укр. остревá, поскольку переход ъ < ь перед смягченным согласным часто бывает в безударной позиции [27]. Но как бы то ни было, по русским говорам форма острвь, похоже, абсолютно преобладает. Подстраиваясь под ударение этой формы, вероятно, и устоял против общеславянской акцентной тенденции, отмечаемой Илличем-Свитычем и Дыбо, дублет острв с тем же значением и, соответственно, уцелело колонное ударение на -ов- в производных от него (даже в слове острвина, где соответствующее образование от самого древнего *оstr, напротив, предполагало акцентный сдвиг). Так ранняя специализация употребления слав. *ostr могла в последующем способствовать формальной дифференциации семантически разошедшихся продолжений "'ostrvъ 1. 'острие, шест, кол'; 2. 'выступ на местности', в том числе 'остров'. В последнем значении слово переходит, как и многие тематические имена мужского рода, в подвижную акцентную парадигму и дает *ostrovъ, а в первом - по преимуществу, лишь с очень небольшими локальными колебаниями, держится первоначальное ударение.
Тем важнее один факт, в котором можно усмотреть архаизм, подтверждающий вторичность этой дифференциации. Я говорю о словен. ostrv, род. пад. -va, 'остров'. В.А. Дыбо считает его акцент позднейшим, возникшим "вероятно через промежуточную стадию обобщения ударения окситонированных форм" [33. C. 70]. Но как могло быть обобщено насуффиксальное ударение в парадигме, которую, согласно мнению того же ученого, должно было отличать колебание акцентировки по типу русск. остров (др.-русск. нá островъ) - островв (род. мн.ч.)? Напротив, совпадение словен. ostrv в ударении с русск. диал. острв 'кол' скорее должно говорить о сохранении в словенском древнего облика лексемы, предшествующего акцентному размежеванию двух ее частных значений, т.е. превращению полисемии в паронимию. Таким образом, я нахожу достаточно оснований, чтобы усомниться в подверстывании праславянского местообозначения *ostrovъ под этимологическую внутреннюю форму "пребывающий среди струй" и предпочитаю сближать его с индоевропейскими словами от *Hek'-r- / *Hok'-r 'острый', относящимися к мысам, горам, холмам, также и к воздвигаемым на них укреплениям - от славянского острога до греческого акрополя. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Miklosich F. Etymologisches Wrterbuch der slavischen Sprachen. Wien, 1886. 2. Trautmann R. Baltisch-slavisches Wrterbuch. Gttingen, 1923. S. 279. 3. Skok P. Zum insula-Problem // Glotta. 1936. Bd. 25. S. 217. 4. Buck C.D. A Dictionary of Selected Synonyms in the Principle Indo-European Languages. Chicago 1949. 5. Mahek V. Etymologick slovnk jazyka eskho. 2 vyd. Praha. 1968. 6. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1964—1973. Т. 1-IV. 7. Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wrterbuch. Bern; Mnchen, 1959. Bd. I. 8. Schuster-ewc H. Historisch-etymologisches Wrterbuch der ober- und niedersorbischen Sprache. Bautzen, I988.Hf.22. 9. Fraenke1 E. Litauisches etymologisches Wrterbuch. Heidelberg; Gttingen, 1965. Bd. 2. S. 758. 10. Frisk Hj. Griechisches etymologisches Wrterbuch. Heidelberg, 1963. Bd. II. 11. Chantraine P. Dictionnaire tymologique de la langue grecque. Paris, 1968. Т. З. Р. 750. 12. Pisani V. Insula und νη=σος//Glotta. 1937-1938. Bd. 26. 13. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 3. С. 555. 14. Jakuba F'. Hornjoserbsko-nmski slownik. Budyin, 1954. S. 438. 15. Bezlaj F. Etimoloki slovar slovenskega ezika. Ljubljana, 1982. Kn. 2. 16. Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л., 1986. С. 7. 17. Словарь русских народных говоров. Л. (СПб.). 1965 -. Вып. I -. 18. Skok P. Etimilogijski rjecnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb, 1975. Kn. 2. S. 575. 19. Slovnk spisovnho jazyka eskho. Praha, 1989. D. III. S. 602. 20. Slovnk slovenskho jazyka. Bratislava, 1960. D. II. S. 612. 21. Sownik staropolski. Wroctaw; Warszawa; Krakw, 1960. Т. 5. Zesz. 9. S. 673 и след. 22. Sownik jezyka polskiego / Red. J. Karlewicza, A. Krynskiego, W. Niedzwiedzkiego. Warszawa 1904.T.3. 23. Sownik jezyka polskiego. Warszawa, 1992. Т. 2. S. 556. 24. Brckner A. Sownik etymologiczny jezyka polskiego. Warszawa, 1970. S. 386. 25. Гринченко БД. Словарь украинского языка. Киев, 1909. Т. 3. С. 72. 26. Словник укрансько мови. Кив, 1974. Т. 5. С. 789. 27. Мейe А. Общеславянский язык. М., 1951. С. 93 и след. 28. Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд / Под О.Н. Трубачева. М., 1974 -. Вып. 1 -. 29. Топоров В.Н. Прусский язык. Словарь. Е-Н. М., 1979. С. 245. 30. Русская диалектология / Под ред. П.С. Кузнецова. М., 1973. С. 269. 31. Иллич-Свитыч R.M. Именная акцентуация в балтийском и славянском. М., 1963. 32. Lietuvi kalbos odynas. Vilnius, 1968. Т. 1. 33. Дыбо В.Л. Славянская акцентология. М., 1981.