Е.И. Холявко

К ПРОБЛЕМЕ ГЕНЕЗИСА МИФОНИМА КОЩЕЙ
Однозначному выбору слова кость в качестве этимона препятствует многовековая орфографическая неустойчивость мифонима. Словари современного русского языка кодифицируют единственный вариант Кощей. «Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова фиксирует два варианта Кощей и Кащей [4, с. 508]. В Словаре Академии Российской 1792 г. и 1916 г. зарегистрирован вариант с корневым гласным о, в издании 1847 г. поддерживаются оба варианта [5, ст. 1563]. В.И. Даль, предлагая вариант Кащей, считает более поздней форму Кощей, возникшей в результате изменения генетической мотивации [6, с. 101]. В современной мифологической литературе употребляются оба написания, но преобладающим является вариант с гласным а. Отсутствие единой орфографической нормы в разные исторические периоды объясняется этимологической неясностью слова, препятствующей как закреплению традиционного написания, так и отражению на письме связей между родственными словами.
Рассмотрим существующие в науке этимологические версии.
В мифологической литературе слово Ка(о)щей характеризуется как заимствование из тюрк. Košči 'пленник' в период ранних славяно-тюркских связей [7, с.222]. В таком значении лексема кощей встречается в «Слове о полку Игореве»: СтрЬляи, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича! [8, с.42]. В словаре И.И. Срезневского указываются и другие значения: 'отрок, мальчик, младший отрок княжеский, раб' [9, ст.1307]. Заимствованное «слово кощей (пленник) переосмыслилось по сходству с исконно славянским прилагательным кощьнъ (от кость) 'костлявый, худой', что вполне естественно, так как половецкие пленники, конечно, не могли быть особенно упитанными. Отсюда сказочный образ злого старика Кащея бессмертного, который «над златом чахнет»» [10, с.83]. Трудно согласиться с мнением Н.А. Мещерского о вторичности фольклорного лексико-семантического варианта, развившегося на основе тюркского заимствования, из-за мифологической значимости и сущности персонажа, владеющего царством тьмы. Вероятно, отрицательное восприятие чужого, вражеского совмещается с более древней мифологической основой. Поэтому, на наш взгляд, правы авторы «Белорусской мифологии», возражающие Б.А. Рыбакову, считавшему, что образ Кощея является отражением опустошительных набегов кочевых племен на славянское степное пограничье. «Такую думку можна прыняць толькi як прыватны выпадак, калi вобраз захопнiка з iншага геаграфiчнага рэгiёна накладаўся на мясцовыя старажытныя мiфалагiчныя вобразы, звязаныя з iншым светам» [11, с.243].
Этимологические гипотезы, отстаивающие исконное происхождение мифонима, основаны на сближении его с *kastь или *kоstь с первоначальной негативной семантикой. В.И. Даль считает мифоним производным от кастить 'грязнить, гадить, пакостить; марать, сорить; бранить, сквернословить; испражняться' [6, с.95]. Весь спектр отрицательных значений представлен русским и белорусским диалектным материалом: рус. диал. кастить 'бранить, пачкать, грязнить' (Куликовский 34), 'пакостить, испражняться, извергать рвоту' (Васнецов 104), 'ругать, поносить, позорить' (Мельниченко 85), 'вредить' (Сл. Среднего Урала 22, 20), 'мусорить' (Картотека Словаря Белозерских говоров), 'портить' (Добровольский 315; Картотека Печерского областного словаря), блр. диал. касьц1ць 'портить без надобности' (З нар. cлоўнiка 125), касьц1ць 'сорить на пол' (Касьпярович 158); касьц1цца 'мучиться, перебиваться' (Нар. слова 114) [12, вып.9, с.156].
Глагол с исходным а-вокализмом является производным от *kastь: др.-русск. Касть, прозвище (Наволоцк. Пог., 1495 г., Веселовский. Ономастикон 136), русск. диал. касть 'потрава хлебная, шалость, пакость; кал, испражнение '(пск., твер.) (Доп. К Опыту 78), 'крыса или мышь' (твер.), 'дрянь, гадость' (ряз.) (Опыт 80), 'нечистота, сор, смрад, вонь' (Подвысоцкий 64), касть, кастливо, касто 'грязь, грязно' (Куликовский 34), касть 'наказание' (Нарым.), 'принудительное покаяние' (том.) (Филин 13,119), 'сор, мусор' (арх.), 'вонючая, смрадная грязь' (арх., твер.), 'грязь (на дороге), распутица' (арх., олон.), (собир.) 'о вредных животных и насекомых' (твер., яросл., пск., ленингр., ряз., новг.), 'ругательство, брань' (арх., волог., пск., новг.), 'порча, вред, убыток' (твер.) (Филин 13, 118), 'дрянь, гадость' (Диттель. Сборник рязанских областных слов. - ЖСт. VIII, 1898, 214; Картотека Новгородского ГПИ; Картотека Печорского областного словаря), касть 'нечистота, сор' (арх., Опыт 80), 'ненастная погода' (арх., Картотека СТЭ) [12, вып.9, с.157].
Нельзя не обратить внимания на параллелизм значений глаголов кастить и костить. В русских говорах глагол костить, рефлекс праслав. *kоstiti, имеет значения 'осыпать бранью, ругать, бить сильно, наотмашь' (перм., кубан., свердл., Филин 15, 75), 'бранить, ругать' (влад., Опыт 91; Васнецов 113) [12, вып. 11, с.156]; 'испражняться', 'марать, грязнить, гадить или поганить'; 'костерить, поносить ругательски' [6, с.175]. Семантика осквернения характерна также для продолжений праслав. *kоščunъ / *kоščuna, производных от глагола *kоstiti: русск.-цслав. кощуна, коштюна, косщуна 'запретный грех' (Усп. Сб., 344.ХII в.), 'шутовство, насмешка' (Сл. и поуч. против языч.218, ХV в. СлРЯ ХI- ХVII вв.7, 398-399; Срезневский 1, 1308); русск. кощун 'кто кощунит' (Даль) [12, вып. 11, с.187]. Семантика нечистоты, скверны, последовательно прослеживающаяся в этих и других производных, дает этимологам основание генетического возведения исходного *kastь с продлением корневого гласного к *kоstь [12, вып.9, с.157]. У производных с о-вокализмом значение нечистоты возникает на основе представлений о преходящем, бренном. На связь *kastь и *kоstь указывает и Ж.Ж. Варбот в связи с этимологией *pakоstь. Она считает их родственными глагольной группе *kasati-*kosnQti и исходное значение имен *kastь и *pakоstь определяет как 'очески, отрепье, отбросы', значения же вреда, ущерба, порчи, зла квалифицирует как вторичные [13, с.39].
Таким образом, возможное генетическое отождествление корня мифонима с *kastь или *kоstь неизбежно приводит к изначальному *kоstь, которое и является непосредственной или опосредованной производящей базой мифонима. На наш взгляд, непосредственному возведению ко(а)щей к касть препятствует его акцентная характеристика.
Реконструкция первичной семантики также представляется сложной. Она неоднократно привлекала исследователей. Например, А.И. Соболевский считает кощей производным от костить 'бранить', при этом отрицая связь глагола с *kоstь [12, вып. 11, с.157]. Гипотезу А.И. Соболевского М.Фасмер называет маловероятной [14, с.362], хотя она позволяет объединить в одно гнездо кощей и кощун, кощунство, кощунствовать и др. Семантика порчи, вреда, свойственная глаголу, развивается закономерно на основе семантической эволюции 'грязь, скверна' > 'брань'. Вредоносное значение сохраняется в генетически однокоренном пакость - 'причиненный кому-либо умышленный вред'. «Связь с этим древним корнем лучше проясняет внутреннюю сущность Кощея, чем сопоставление с костью: ведь во всех сказках этот старый скряга только и делает, что «костит» - творит пакости положительным героям» [3, с.148]. Действительно, фольклористы характеризуют Кощея как сказочное существо, воплощающее в себе хитрость, вероломство, коварство и неблагодарность [1, с.218].
Однако внимательное изучение вариантов сохранившихся сказок о Кощее дает основание утверждать, что его негативное поведение является следствием нарушения запретов со стороны главного героя. «Жалким и беспомощным существом он (Кощей) выглядит в заточении; наглым и неблагодарным - на свободе. Впрочем, обещания Кащея продлить жизнь своему освободителю (на два-три века) он соблюдает до тех пор, пока последний в третий раз не пытается вызволить от него свою жену или невесту» [1, с.198]. Похищение женщины и ее освобождение главным героем составляет драматическую основу сказки. Вредоносность сказочного персонажа и вызвана страстным стремлением к женщине, причем «он стремится овладеть только одной женщиной, к которой сохраняет удивительное постоянство, привязанность и доверие и от которой стремится добиться также ответного внимания и благосклонности» [1, с.195].
Интересно, что и на языковом уровне семантика вреда и сильного желания оказывается взаимосвязанной. Показательны в этой связи соотношения значений праслав. *pakоstь 'вред, порча, ущерб' и н.-луж. рakosćiś ' сильно желать', а также ст.-слав. ВРЂДЪ 'зло, болезнь, страсть', ПРИВРЂДИЕ 'стремление, страсть', ПРИВРЬДЬСТВО 'стремление', праслав. *stradati - *strastь [13, с.40]. «Драматизм положения Кащея заключается в том, что он, доверившись близкой и любимой женщине и не подозревая с ее стороны вероломной измены, выдает ей сокровенную тайну своей жизни и гибнет» [1, с.218]. Известный фольклорист Н.В. Новиков даже называет Кощея трагическим персонажем восточнославянского сказочного эпоса.
Таким образом, «пакости» Кощея являются реакцией на действия других героев, а его негативная характеристика идет не от сути сказочного образа. Бесспорно, Кощей принадлежит к демоническим существам, обладающим сверхъестественной силой, способностью к оборотничеству, владеющим тайными знаниями и несметными сокровищами, что роднит его с другими мифологическими персонажами, которые и в сказке могут замещать Кощея, например, Змеем и Карачуном. Поэтому нет необходимости настаивать на поиске обязательно отрицательной внутренней формы: при возникновении негативной семантики лексемы реализуется закономерная языковая модель: от названия мифического существа к обозначению всевозможных человеческих пороков [15, с.75-83]. В результате представления о хитрости, коварстве и вероломстве Кощея являются следствием его принадлежности иному, чужому миру, миру небытия.
По тем же причинам на базе мифонима развивается вторичная семантика скупости. Сказка, хотя и упоминает богатство Кощея, но не рассказывает, как «царь Кощей над златом чахнет». «Впрочем, упоминание о кощеевом богатстве или намек на него можно найти в нескольких сказках старой записи. В подавляющем большинстве вариантов ни о богатстве, ни тем более об эксплуататорской сущности Кащея ничего не говорится и на это даже не намекается. Все внимание сказка сосредоточивает на Кащее как необыкновенном существе...» [1, с.201]. Следовательно, наделение Кощея скупостью является отражением закономерности языкового сознания, поддержанного гением А.С. Пушкина. Вторичная сема скупости, развившись на основе исходной мифической, прослеживается и в однокоренных словах: кащейка 'скупая, весьма худая старушонка', кащеить, кащейничать 'скряжничать' и др. [6, с.101].
Также вторичными, мифологически обусловленными, являются представления о худобе Кощея. «Народная сказка воздерживается от воспроизведения внешнего портрета Кащея. Лишь в исключительных случаях она характеризует его старым и седым стариком «с длинной бородой», с клыками, «как у борова», называет «старым псом», представляет «Сам с ноготок, борода с локоток» и т.п. Однако он может выглядеть и иначе - молодым, могучим, под стать богатырю, способным поднимать меч в «пятьсот пуд», сражаться с противниками один на один и побеждать. В большом же количестве вариантов судить о внешности Кащея не представляется возможным -это эфемерное существо, которое летает, висит на одном волоске, горит и не сгорает в огне и т.п.» [1, с.217-218]. Н.В. Новиков называет и другие черты внешности Кощея: «Карачун ударился о землю и превратился в Кощея Бессмертного, старого, худого, высокого, длинноногого, горбоносого, а колени были вместе»; «А был он совершенно безобразный, очень из себя большой, со щетинистой длинной бородой и крючковатым носом» [1, с. 218].
Худощавость находится в одном ряду с другими отличительными приметами демонических существ: асимметричностью, кривизной, другими отклонениями от нормы. Поэтому Кощей закономерно наследует универсальный признак своего мира [15, с.76-80]. По идеологическим причинам мифоним не сохранился в памятниках древней письменности. Ф. Миклошич возводит соответствующую мифониму лексему к *kоstь с первоначальным значением 'тощий, худой' [14, с.362]. Ее продолжениями в славянских языках стали др.-русск., русск.-цслав. кощь, кощии 'тощий, худой' (Сказ. о Дан. пр. Упыр., 338. XV в. Срезневский 1, 1309), русск. диал. кощá 'исхудалый, тощий человек' (ряз., ворон., моск., Филин 15,159), блр. кашчэй 'об очень худом человеке' (Тлумач. слоўнiк белар. мовы 2, 673) [12, вып. 11, с.187]. Возможно, эти значения являются производными, возникшими на базе мифонима в соответствии с существующей в языке семантической моделью [15, с.81]. Обнаруживается закономерная связь переносного значения с мотивирующим признаком, аналогом которой может стать типология производных значений лексемы кикимора. Восточнославянский ареал распространения лексемы совпадает с территорией бытования сказки, содержащей исследуемый образ, что является косвенным подтверждением нашего предположения о переносном обозначении человека по внешнему виду. Это актуализирует народную этимологию, прочно связывающую Кощея с костью. Только связь эта более древняя и глубокая, чем основанная на внешнем сходстве.
Бесспорно, в сказочном образе Кощея устойчиво сохраняются древние мифологические черты. По мнению А.Н. Афанасьева, Кощей - это «демон-иссушитель дождевой влаги, представитель темных туч, окованных стужею» [16, с.594], что приводит исследователя к генетическому отождествлению мифонима с глаголом костенеть.
Эта гипотеза поддерживается этнографом Л.В. Лошевским. «Роль похитителей или пленителей солнца в наших сказках, - писал он, - играют тучи, олицетворенные в виде Кащея; как тучи затемняют солнце и таким образом как бы похищают его, так Кащей уносит в свои владения красную девицу - солнце и разлучает ее с возлюбленным - землей, с которым она вступила в плодотворный союз. Основываясь уже и на том, что самое имя Кащей должно происходить от слова кость, откуда производится глагол косте-неть т.е. замерзать, сделать твердым, как кость... следует принять, что Кащей - похититель красной девицы-солнца олицетворяет собою зимние тучи, которые в это время года, как бы окованные холодом, не дают дождей и заслоняют собой солнце, вследствие чего цепенеет и самая земля в тоске от разлуки со своей возлюбленной...» (Лошевский Л.В. Башкирское предание о Луне // Известия общества любителей естествознания. - СПб.,1877. - Т.ХХVIII. - С.149) [3, с.148]. Сокровища Кощея при таком рассмотрении - это золото солнечных лучей и живительная влага дождя. «Народная сказка приписывает ему и обладание гуслями-самогудами, которые так искусно играют, что всякий невольно заслушивается их до смерти -метафора песни, какую заводят суровые осенние вихри, погружающие в долгий сон и оцепенение всю природу [17, с.168-169].
В этом отношении показательным является взаимное замещение мифонимов Кощей и Карачун. В русских говорах последняя лексема употребляется как в мифическом значении 'злой дух, черт, демон', на базе которого формируется переносное - 'внезапная, неожиданная смерть', так и в обрядовом, являясь номинацией дня зимнего солнцестояния, а также рождественского поста [15, с.56-58].
Сказка о Кощее согласуется с индоевропейским мифом о возвращении плодородия на землю, «як, напрыклад, у ведыйскiм мiфе пра выкраданне змеем Валай статкаў свойскай жывёлы i водаў i аб перамозе над iм Бога-Грымотнiка Iндры. Гэта ставiць казку пра Кашчэя ў шэраг каляндарных мiфаў, якiя выкарыстоўвалiся дзеля тлумачэння няспыннага i цыклiчнага паўтарэння сезонаў (параўн. прозвiшча Кашчэя ў казках -Бессмяротны, Неўмiручы)» [11, c.244].
Мифопоэтическая интерпретация образа убедительно обосновывает бессмертие Кощея, позволяет не судить его с позиции человеческой морали, но реконструкции первичной мотивации соответствующей лексемы все же препятствует отсутствие прямых словообразовательных отношений между словами кощей и костенеть.
Формальная возможность отношений словообразовательной производности *kоstь и *kоščь(jь), привлечение к анализу мифологических, этнокультурных данных, дает основание предположить в деривате актуализацию первичной семантики этимона *kоstь. В связи с его древностью генезис также затемнен. Этимологи полагают, что индоевропейским названием кости было старое имя с гетероклитическими признаками *ost-, *osti-, *ostr-, *ostn-. Корень этого слова является дериватом с -e/o-апофонией от и.-е. *es- 'быть, существовать', откуда празначением и.-е. *ost- было бы 'сущее, свершившееся, осуществленное'. Гипотетически реконструируемое при этом значении *ost- соотносится со значениями производных форм от *es- 'быть': *sent-, *sont- 'сущее, сущий, присутствующее', а также 'вина, грех, преступление'. Регулярные древние продолжения и.-е. *es-сближаются с хетт. haštāi-'кость': haš- 'производить, рождать'. «Развитые религии мира, наделив кость атрибутами греховности, бренности сущего, похоже, лишь оживили при этом древние этимологические истоки прежде всего и.-е. *ost(i)- 'кость'» [12, вып. 11, с.168-169]. Восприятие Кощея как воплощения основы, сущего соединяет воедино все разрозненные мифологические мотивы: конфликта с основным героем, пленения, подвигов во имя любви, плодородия и смены времен года, жизни и смерти.
Уровни восприятия и толкования образа могут быть разными, суть же останется одна. Кощей владеет тайной человеческого бытия, составляющей его главное сокровище. Добраться до него трудно. Сын Матери Сырой Земли [18, c.344], он живет на самом краю света, на хтоническом рубеже, между временем и вечностью. И есть глубочайший смысл в смерти бессмертного существа. Сам пленник, ставший свободным благодаря главному герою сказки, Кощей силой пытается добиться любви, дарующей бессмертие. Важно, что эту идею можно обнаружить и на уровне слова: мотив преодоления смерти через возрождающуюся жизнь отражает внутренняя форма латинской лексемы ămǒr 'любовь', 'сильное желание, страсть', 'возлюбленный, возлюбленная' [19, c.45]. Древний индоевропейский корень вычленяется исторически: ă-mǒr -'отрицание смерти'. И неслучайно именно из-за любви и во имя любви Кощей открывает тайну своей смерти.
Он бессмертен, пока существует яйцо - «начало всех начал, символ возрождения и обновления, плодовитости и жизненной силы» [20, c.397]. Найти это яйцо непросто: «на море на окиане, на острове на Буяне есть зеленый дуб, под тем дубом зарыт железный сундук, в том сундуке заяц, в зайце утка, а в утке яйцо; стоит только добыть это яйцо и сжать его в руке, как тотчас же Кощей начинает чувствовать страшную боль; стоит только раздавить яйцо -и Кощей мгновенно умирает» [17, с.169]. Смерть Кощея на кончике иглы, мифической божественной стрелы, до сих пор служащей и орудием порчи и надежным оберегом.
Тайна смерти Кощея прочно связана с восточной философией «матрешки», отражающей разные стадии познания мира, ступени преодоления, восхождения и познания. Это подтверждается динамичностью фольклорных образов Ивана и Кощея. Остальные сказочные персонажи статичны, и только Иван-Дурак превращается в Ивана-Царевича, а Кощей Бессмертный, владеющий тайной жизни, в конце концов, умирает, тем самым жертвуя собой ради возобновленной жизни, в основе которой любовь.
Кощей, по сути дела, выполняет жреческие функции, способствуя становлению главного героя, пока тот не накопит «сокровищ». Неслучайно его в сказке именуют царем, который, как известно, в древности воспринимался сакральным посредником. Поэтому, на наш взгляд, правомерен подход В.Я. Проппа к рассмотрению образа Кощея в связи с обрядами инициации [21].
Вещим смыслом наполнено с детства знакомое утверждение, что сказка -ложь, да в ней намек -добрым молодцам урок. Мудрость народной сказки помогает обосновать выбор этимона мифонима Кощей и связать воедино закономерно развившуюся на основе мифонима негативную семантику. В строгом соответствии существующим в языке семантическим моделям формируются обозначения скупости, низости и коварства, а также внешних признаков человека.
Литература
1. Новиков Н.В. Образы восточнославянской волшебной сказки. - Л.:
Наука, 1974.
2. Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т рус. яз; Под ред.
А.П. Евгеньевой. - 3-е изд. - Т.2. - М.: Русский язык, 1986.
3. Мокиенко В.М. В глубь поговорки. - Киев: Рад. школа, 1989.
4. Сводный словарь современной русской лексики: В 2 т. / АН СССР,
Ин-т рус. яз.; Под ред. Р.П. Рогожниковой. - Т.1. - М.: Русский язык,
1991.
5. Словарь современного русского литературного языка: В 17-и т. / АН
СССР, Ин-т рус. яз. - Т.5. - М.: Изд-во АН СССР, 1956.
6. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. -
Т.2. - М.: Русский язык, 1989.
7. Иванов В.В., Топоров В.Н. Кащей Бессмертный / Славянская
Мифология. Энциклопедический словарь. -М.: Эллис Лак, 1995.
8. Слово о полку Игореве. -М.: Худож. лит., 1983.
9. Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка: В 3-х т. - Т.1. -
Ч.2. - М.: Книга, 1989.
10. Мещерский Н.А. История русского литературного языка. - Л.:
Изд-во Ленингр. ун-та, 1981.
11.Беларуская мiфалогiя: Энцыклапед. слоўнiк / С. Санько, Т.
Валодзiна, У. Васiлевiч i iнш. -Мн: Беларусь, 2004.
12.Этимологический словарь славянских языков: Праславянский
лексический фонд. - Вып.9. -М.: Наука, 1983; Вып.11. -М.:Наука,
1984.
13. Варбот Ж.Ж. Заметки по славянской этимологии (слав. *naglъ,
*naprasьnъ, *pakоstь, *lĕzo, *lĕzivo) // Этимология. Принципы
реконструкции и методика исследования. - М.: Наука, 1965. - С. 27-
43.
14. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4-х т.
Т.2. - М.: Прогресс, 1967.
15. Холявко Е.И. Отражение мотива кривизны во вторичной семантике
русского и белорусского слова. - Гомель, УО «ГГУ им. Ф.
Скорины», 2002.
16. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 2-х т. -
Т.2. - М.: Индрик, 1994.
17. Грушко Е.А., Медведев Ю.М. Словарь славянской мифологии. -
Н.Новгород: «Русский купец», «Братья славяне», 1995.
18. Русские Веды. Песни птицы Гамаюн. Велесова книга. - М.: Наука и
религия, 1992.
19. Малинин А.М. Латинско-русский словарь. - М.: Гос. изд-во иностр.
и нац. словарей, 1961.
20. Славянская мифология. Энциклопедический словарь.-М.: Эллис
Лак, 1995.
21. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни
волшебной сказки. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1986.
Е. И. Холявко. К проблеме генезиса мифонима Кощей// Актуальные вопросы славянской ономастики: Материалы II Международной научной конференции «Славянская ономастика в ареальном, этимологическом и хронологическом аспектах» (11-12 ноября 2004 г.). -Гомель, 2004. - С. 205-216.
исток