[показать]
3.1.2.6. Лексемы со значением 'скупой; скупиться' Модель 'кривой, гнутый' → 'скупой' также относится к числу регулярных. Указанную семантическую трансформацию можно проследить на следующих примерах: бел. крук 'чрезмерно скупой человек' (Нос. 254), крюк 'сутяга', 'живодер, взяточник' - ср. крюк 'палка с загнутым концом' (Нос. 256 ); диал. каракуль 'богатый человек' (НЛ 93) - ср. рус. диал. каракуль 'сук', каракулька 'суковатое, кривое дерево' (СРНГ 13, 71); бел. диал. сук 'скупой человек' (Сц. 155) при общеизвестном сук (Козлова 1985 а, 49); рус. диал. (пск., твер., осташ.) кокора 'о скупом, жадном человеке' (СРНГ 14, 94); рус. (новг., перм.) карачун 'скряга' - ср. бел. диал. карачун 'кривоногий человек' (ТС 2 , 183 ), карачун и корачун 'сгорбленный, сутулый, кривоногий человек', 'корч, нечто кривое', 'березовый веник', 'старый веник' (ДСБ 88-89 ), 'кривое и суковатое дерево' (НЛ 77 ), 'чрезмерно искривленный' (НЛ 125); рус. диал. (пск.) веретеник 'скупец, скряга' - ср. веретень 'длина нивы, поля или расстояние на пашне между точками поворота сохи', веретенить 'вертеть', веретенный 'относящийся к веретену, на него похожий' (Д I, 180); рус. диал. (моск.) клятой 'скупой', калуж. в значении субстантива 'скряга, скупец' (СРНГ 13 , 336 ), смол. клят 'скряга' (СРНГ 13 , 335 ), вят., твер., яросл. клять 'скупой человек, скряга', новг., казан., смол., тамб. клятура 'скряга' (СРНГ 13 , 336 ; Д II, 124 ), зап., смол. клятиться 'скупиться, скряжничать' (СРНГ 13, 336; Д II, 124). Общим первичным признаком кривизны, изогнутости объединяются переносные значения рус. диал. (колым.) куликать 'подбирать, копить' (Фасм. II, 411 ); бел. карадзіцца 'представляться бедным; скаредничать' и 'корчиться, ежиться, боясь боли' (Нос. 229 ) - ср. бел. диал. карадзіцца 'кривляться, притворяться' (Янкова 152). Именно признак 'нечто согнутое, с неровностью, сгибом', по мнению Р.М.Козловой, определил полисемантизм таких единиц, как рус. диал. корпеть 'скупо жить', корпека 'скупец' (СРНГ 14 , 37 ), скарпетка 'скупая женіина' (Добр. 832 ), бел. шкарпетка 'гордая женщина' (Добр. 1002), обычно возводимых к итал. scarpa, scarpetta 'башмачок'. Восточнославянские единицы при такой интерпретации в этимологической литературе рассматриваются в качестве заимствований через польский язык (Фасм. IV, 447). При этом, как считает Р.М.Козлова, не принимаются во внимание ни отражение слова в славянской ономастике, ни широкое использование других однокоренных лексем для названий обуви и одежды, ни семантические показания исследуемых единиц, ни фонетическая вариантность основы и др. Автор делает вывод о том, что фонетический облик и семантика восточнославянских образований свидетельствуют об отсутствии отношений непосредственной выводимости между ними и польскими единицами; в соответствии с этим восточнославянские образования являются самостоятельными, имеющими, как и польские, единый источник - праслав. *kъrpeta/*skъrpeta < и.-е. *(s)ker- 'гнуть, кривить; вертеть' (Казлова 1989 , 146). Из приведенного материала видно, что большинство лексем, реализовавших рассматриваемую модель, утратило свой образный характер и первичные ассоциации. По этой причине исследование семантики в большинстве случаев требует выявления генетических связей. Так, бел. диал. скрага, скірга 'скупой человек' (ТС 5 , 39 ), по нашему мнению, связано с *kъrga, которое продолжают рус. диал. (астрах., волог.) карга 'искривленное дерево', волог., забайк. карга 'то же', краснодар. карга 'суковатый пень' (СРНГ 13 , 82-83), карга 'кривулина, каракуля, коряга, кривое дерево; коряга на дне реки' (Д II, 91 ). Этимологически праслав. *kъrga является экспрессивным преобразованием *kъrkъ (ЭССЯ 13 , 214). Современному русскому литературному языку известно груб., прост. карга 'бранное название старухи' с пометой (вслед за М.Фасмером) «от тюркск. карга 'ворона'» (Фасм. II, 196 ) (СРЯ II, 33 ). Действительно, в говорах зафиксированы употребления лексемы карга в значениях 'ворона', 'старуха' (СРНГ 13 , 82-83 ), корга 'то же' (Р 139 ), см. также бел. карга 'старуха' (ТСБМ 2 , 640 ), груб. корга 'старуха': Согнулася, як корга (Нос. 246 ; ЗНС 125). Однако, как отмечается авторами ЭССЯ, не исключена возможность вторичного сближения на русской почве (ЭССЯ 13 , 214). Очевидно, что рус. диал. (кур.) кукоба 'скопидом, скопидомка' (СРНГ 16 , 38 ; Д II, 213 ) и родственные кукобница 'любящая копить' (Ман. 102 ), кукобить 'копить, готовить приданое' (Ман. 102 ), бел. кукобіць 'накапливать': Грошы ўсе сабе кукобіць і кукобіць (СБГ 2 , 561) - восходят к корню *kuk- (ЭССЯ 13 , 90-91 ), который, в свою очередь, продолжает и.-е. *keu-k-, *kou-k- 'изгибать, искривлять; загнутое' (ЭССЯ 13 , 86-87 ). Ср. производные с этим корнем, воплощающие идею кривизны: кукиш, бел. кука 'кукиш, фига' (Бяльк. 236 ; Нос. 258 ), рус. кука 'кулак' (Д II 213). Характерно, что если соответствующее свойство проявляется менее интенсивно, то лексема теряет негативную маркированность, например: рус. диал. (кур.) кукоба 'бережливый хозяин, бережливая хозяйка' (СРНГ 16 , 38 ; Д II, 213 ), кукоб 'бережливый хозяин' (Эл. 173 ), кукобить 'нянчить, растить, воспитывать' (Р 143), 'хозяйничать' (СРДГ I, 264 ), 'быть хорошей хозяйкой; содержать дом в чистоте и порядке', кукобница 'хорошая хозяйка' (Ман. 102 ), бел. кукобіць 'воспитывать, нянчить, лелеять' (Нос. 258 ), диал. кукобіць 'нянчить' (Бяльк. 236), укр. кукібник, кукібниця 'рачительный, заботливый человек' (Гринч. II, 320). В словарях современного русского литературного языка кулак 'стяжатель' и кулак 'кисть руки с согнутыми и прижатыми к ладони пальцами' (СРЯ II, 147 ) квалифицируются как омонимы. Бел. кулак 'кисть руки с пригнутыми к ладони пальцами' и кулак 'богатый крестьянин-собственник' (ТСБМ 2 , 751) определяются как заимствования из русского, причем в ЭСБМ указывается, что внутренняя форма русского слова надежно не выявлена (СБМ 5 , 152), Между тем на фоне анализируемого нами материала становится очевидно, что оба омонима связаны отношениями семантической производности и реализуют рассматриваемую модель 'скупой' ← 'гнутый', в связи с чем интересна интуитивная интерпретация Н.В.Гоголя в «Мертвых душах»: «Нет, кто уж кулак, тому не разогнуться в ладонь!» (Петлева 1972 , 208). Семантический параллелизм свойствен рус. диал. (пск., твер.) колыга 'скряга' (ср. волог. колыга 'закрутка в веревке, сгиб с перевоем, особенно в новой, крутой либо в мокрой веревке') (Д II, 144 ) и комыга 'скряга, скупец' (ср. комлыга 'ком, колыга на пашне') (Д II, 149). Вторичное значение 'скупой' рус. диал. (пск., твер., осташк.) колтыг, колтыга, колтышник, колтовня (СРНГ 14 , 197 ), бел. колтыга (Нос. 242 ), не имеющих общепринятой этимологии, дает возможность высказаться в поддержку их связи с глаголом колтать (ЭСБМ 4 , 198), основными значениями которого являются 'хромать', 'двигать', 'разговаривать' (Фасм. II, 297 ), 'качать, колебать, колыхать, шатать' (Д II, 143 ). Между тем данный глагол определяется как звукоподражательный (Фасм. II, 297). Однако при учете вторичного характера семантики 'колебать, качать, шатать', складывающейся на базе 'гнуть', наиболее приемлемым представляется отвергнутое М.Фасмером предположение Г.А.Ильинского о родстве с колдун (историю семантики лексемы колдун см. ниже). Вероятно, исторически тот же корень можно выделить в составе рус. диал. сколдыра 'скряга, крохобор' и соотносительных глаголов (волог., вят.) сколдырить, скалдырничать, сколдырничать 'крохоборничать, копить и приберегать от скупости' (Д IV, 201 ), поскольку все существующие этимологии признаются недостоверными (Фасм. III, 631). И.П.Петлева вслед за А.А.Потебней считает, что семантическая модель 'кривой, гнутый' → 'скупой' имеет промежуточное звено 'сжатый, сжимающий' и основывается на представлении о «твердости, неуступчивости, черствости, прижимистости скупых, у которых и «снега зимой не выпросишь»» (Петлева 1972 , 207). Действительно, нельзя не согласиться с этим положением при иллюстрации его примерами типа кремень 'самый твердый и жесткий из простых камней', 'о человеке - крепкого нрава, твердый, стойкий; безжалостный; скупой' (Там же), где доминирует сема 'твердый', или тугой человек 'прижимистый, скуповатый, осмотрительный в расходах' ← 'крепкий, упорный, стойкий, твердо упругий, неподатливый' (Д IV, 440). Представляется спорным, однако, факт осуществления семантического перехода на основе представления о твердости в структуре диал. (твер.) лексемы корень 'скряга, суровый, неуступчивый' (ср. также корневой (пск., твер.) 'скупой') (Доп. к Оп. 88-89 ). Предположение И.П.Петлевой о том, что мотивирующим признаком, обусловившим развитие переносного значения, стало представление о корне как о подземной части растения, твердо или крепко вросшего в землю (Петлева 1972 , 207), вызывает сомнения из-за наличия в тех же твер. говорах значения лексемы корень 'клюка или кочерга' (Д II, 162), подтверждающей возможность реализации типичной семантической модели 'кривой, гнутый' → 'скупой' и обеспечивающей семе 'кривой' доминирующую функцию. С течением времени под влиянием общеупотребительного значения корень 'подземная часть растения, посредством которой оно укрепляется в почве и получает воду с растворенными в ней минеральными веществами' (СРЯ II, 103) произошло забвение внутренней формы, вследствие чего изменилось восприятие основного мотивирующего признака. В связи с этим интересна мысль А.А.Потебни, высказанная им, правда, относительно других лексем, входящих в лексико- семантическую группу 'скупой': «Скупость сознавалась в образе камня, кости, пня, предметов, туго связанных, сжатого вообще и чего-то твердого. Такой взгляд на нравственное качество человека, а вместе - и такая память внутренней формы возможны только до тех пор, пока мы обращаем внимание на одну сторону скупости, именно на отношения скупого к другим, на его неподатливость, пока не видим, что эта неподатливость может вовсе не быть скупостью. Чем успешнее идет то обобщение и углубление, к которому мысль направлена словом, и чем более содержания накопляется в слове, тем менее нужна первоначальная точка отправления мыслей (внутренняя форма), так что если дойдем до понятия о скупости как о преувеличенном и ненормальном стремлении предпочитать возможность наслаждения благами жизни действительному наслаждению, то необходимо наглядное значение... слов... затеряется в толпе других признаков, более для нас важных и, на наш взгляд, более согласных с действительностью» (Потебня 1990 , 41).
Утрата мотивирующего признака, обусловившего возникновение вторичной номинации, характерна для рус. скряга 'чрезвычайно скупой человек' (СРЯ IV, 124 ; Д IV, 211 ), не имеющего, по мнению М.Фасмера, надежной этимологии (Фасм. III, 659). Представляется убедительным заключение Р.Бернара, согласно которому рус. скряга восходит к *(s)kręg- < и.-е. *(s)kreng-, * (s)krengh- - назализованной основе, производной от и.-е. корня *(s)ker- 'вращать, сгибать', «причем значение 'скупой' толкуется как производное от значения 'согнутый, сжатый'» (Варбот 1972 , 70-71), что подтверждается многочисленными семантическими параллелями. Ж.Ж.Варбот поддерживает данное этимологическое решение и иллюстрирует структуру соответствующего праславянского гнезда дополнительным восточнославянским языковым материалом (Там же 70-74), среди которого приводятся лексемы с четко выраженной семой кривизны, например: полесск. крэж 'коряга, корявое дерево', крижоваты 'корявый, скрученный, изогнутый' (Там же 72).
Видимо, эта же модель обеспечила появление генетически вторичного, однако утратившего все признаки метафоричности русского слова скупой 'чрезмерно, до жадности бережливый, всячески избегающий расходов, трат (о человеке)' (СРЯ IV, 126). Указанное «праславянское слово общеславянского распространения» (Петлева 1972 , 216) не имеет общепринятой этимологии. По этой причине сошлемся на наиболее приемлемую, на наш взгляд, гипотезу, автором которой является Е.Цупина. Суть ее сводится к сближению *skQp- с лит. kumpas 'кривой', kumpti, kumpstú 'изгибаться', kampas 'угол', греч. χαμπή 'изгиб', χάμπτω 'гну, искривляю', гот. hamfs 'искалеченный' (Фасм. III, 662).
Обзор наиболее распространенных семантических моделей, образующих наименования разнообразных действий, свойств, состояний, связанных с морально-этическими отношениями людей, на основе представлений о кривизне, изогнутости, позволяет констатировать, прежде всего, свойственную вторичным номинациям негативную маркированность и присущий ряду лексем параллелизм семантических структур: образованные от разных корней, имеющих общую сему 'кривое, гнутое', эти производные дают синонимичные вторичные значения. Именно диффузность вторичной семантики, имеющей отрицательную оценочность, обеспечивает возможность ее разнонаправленных реализаций, скрепленных общностью отрицательной семы.
Обращает на себя внимание также отражение в семантике одной лексемы характерного для народного мышления сближения пороков физических и нравственных. Иллюстрацией тому служит семантическая структура прилагательного *krivъ: др.- рус., рус.-ц.-слав. кривъ 'кривой, изогнутый', 'лишившийся одного глаза', 'виновный', 'несправедливый, неправедный, ложный' (СРЯ ХI-ХVII вв. 8 , 54 ; Срезн. I, 1321- 1322 ), рус. кривой 'изогнутый', 'поврежденный или вытекший (о глазе)', разг. 'одноглазый, слепой на один глаз', устар. 'несправедливый, неправильный, ложный' (СРЯ II, 129), диал. кривой 'непрямолинейный, идущий не по прямой черте', 'одноглазый, слепой на один глаз', 'хромой, колченогий' (Д II, 193-194 ; СРНГ 15 , 245-246 ; МСС 117 , 140 ), 'ненормальный', 'больной', 'обидчивый' (Добр. 359 ); ст.- бел. кривыи 'кривой', 'виноватый', 'неправильный' (Ск. I, 285 ), бел. крывы 'кривой' (ТСБМ 2 , 738), диал. крывы 'кривой', 'хромой; кривоногий' (СБГ 2 , 540 ), 'недовольный, злобный' (Сц. 83 ), 'завистливый' (ММГ 2 , 66 ), крыву 'кривой', 'хромой', 'безногий', 'злой', 'завистливый' (ТС 2 , 241 ); укр. кривий 'кривой, искривленный', 'хромой', 'ложный, неправый' (Гринч. II, 303 ) (ЭССЯ 12 , 171-174).
Рус. диал. клюка помимо исходного предметного значения имеет вторичные: волог., краснояр. 'горбатый человек', зап. 'согнувшийся от старости человек' (СРНГ 13 , 319-320 ) и 'непрямой, придирчивый человек' (Д II, 122 ); рус. диал. (вят., казан.) каракуля 'кривое дерево', яросл. 'о невысоком человеке с кривыми ногами', вят. 'о непостоянном человеке' (СРНГ 13 , 71-72).
Свидетельства присущего народному мышлению сближения физических и нравственных изъянов на основе единого образа кривизны сохранились не только на лексико- семантическом уровне. Следы подобного свойства обнаруживаются, к примеру, в гаданиях. Так, в гадании на поленьях кривое полено предсказывает «урода или с какими-нибудь физическими недостатками» (Русский народ 19 ), а при гадании на кольце, хлебе и крючке, если вытянется крючок, то жених будет бедняком. Интерпретация этой связи такова: «Бедный крюк в смысле того, что бедняк всегда горбится от труда и перед всеми изгибается» (Там же 21). Примечательно, что подобные ассоциации лежат в основе переносных значений рус. прост. ломать 'работать трудно и много на кого-либо' (СРЯ II, 198); гнуть горб (спину, хребет) 'выполнять тяжелую работу, заниматься тяжелым трудом' и гнуть шею (спину, хребет) 'кланяться, выражать покорность, заискивать' (СРЯ I, 322), горбатить 'быть в ломовой работе' (Д I, 378 ), гибеть 'работать, не разгибая спины' (Д I, 350 ) и 'находиться в неприятном положении, состоянии; плохо жить', 'заниматься трудом, не приносящим удовлетворения' (Ман. 39 ), загибеть, загибнуть 'прийти в состояние крайней усталости, физического или нравственного истощения' (Ман. 68) и др.
^ 3.1.3. АБСТРАКТНАЯ ЛЕКСИКА, СЛОЖИВШАЯСЯ НА ОСНОВЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О КРИВИЗНЕ, ИЗОГНУТОСТИ
Собранный материал свидетельствует о том, что на основе комплекса представлений, связанных с кривизной, изогнутостью, сформировался ряд абстрактных понятий, характеризующих психический мир человека. Несмотря на то что семантически эти понятия довольно разнородны, различаются также по степени соотнесенности с исходным конкретно-предметным значением, в их семантическом развитии обнаруживается интересная закономерность: лексемы, в семемном составе которых проявляется (или проявлялась) сема 'кривой, гнутый', обладают способностью передавать ограниченное число тематически закрепленных, семантически близких, негативно маркированных отвлеченных понятий. Основные из них условно разделены нами на несколько групп: смерть, несчастье и сопряженные эмоциональные состояния; грех и соотносительные понятия; ложь, хитрость. Охарактеризуем каждую из них.
3.1.3.1. Лексемы, обозначающие 'смерть; несчастье'
и сопряженные эмоциональные состояния
Представления о кривизне, изогнутости проявляют тесную связь с народным понятием о смерти, несчастье, бедствии, горе. Не случайно смерть представляется в виде косаря (Гринч. 2 , 290 ) или вооружена косой. Если учесть, что коса - 'длинный кривой нож' (Д II, 172), то основа этого мифологического образа очевидна. Показателен в этом отношении и постоянный эпитет персонифицированного эвфемического наименования смерти - курносая, курноска, например: Курносая со двора потурила. Турнула курноска со двора (Посл. 252). О связи кривого с бедой, несчастьем свидетельствует также следующие пословицы: Счастье пучит, беда крючит (Посл. 115 ). Бедность в клюку гнет (Там же 73 ). Бедность гнет, а счастье (богатство) дмет (Там же 70).
Отражением подобных представлений являются многочисленные производные с корнем *gyb-/*gub-: др.-рус., рус.-ц.-слав. гыбе"Û)ль 'потеря, погибель'(Срезн. I, 618 ), рус. гибель 'полное разрушение, прекращение существования (при катастрофе, бедствии, намеренном уничтожении и т.п.) (СРЯ I, 307), диал. 'пропажа, потеря, утрата, уничтожение, разрушение, конец, смерть', 'беда, бедствие, напасть, злополучие, упадок' (Д I, 349- 350 ; Добр. 125 ; ДС 109 ), бел. гібель (БРС I, 320 ), диал. 'смерть', 'несчастье' (СБГ I, 441); рус. погибель 'гибель, уничтоженье, пропажа, истребленье; смерть; крайняя опасность, беда, напасть или пагуба', диал. погин (Д III, 154 ), бел. погібель 'смерть', погіна 'гибель, горе' (Нос. 435 ), загіна 'гибель, страдание' (ср. загінка 'загибка'), загіненне 'гибель, мучение' (ср. загінанне 'загибание') (Нос. 164 ), згіна, згіненне 'погибель' (Нос. 201), диал. згінота 'погибель, уничтожение' (Сцяшк. 190 ), згібель, згібяль 'погибель' (СБГ 2 , 292 ), укр. загиб, загиба, загибок, загибель, загин 'погибель' (Гринч. II, 27 ), бел. згуба 'погибель' (Нос. 203 ; СБГ 2 , 296 ), укр. згуба 'гибель', 'потеря' (Гринч. II, 141), др.- рус., рус.-ц.-слав. пагуба 'гибель', 'зло', 'несчастье', 'убыток', 'погибель, смерть', 'мор', 'отрава', 'мрак, тьма' (Срезн. II, 857 ), рус. уст. и высок. пагуба 'гибель, сильный вред' (СРЯ III, 9 ), диал. 'гибель', 'вред, убыток', 'мор, чума', 'беда' (Д III, 6 ; Добр. 571) и т.д.
Интересными диалектными синонимами данной группы являются бел. диал. пералома 'смерть, погибель' (Юрч. НС 197 ), пераломіца 'несчастье' (СБГ 3 , 494 ); клямка 'гибель, конец, безнадежное дело' (Бяльк. 228 ) - ср. клямка 'приспособление, с помощью которого открывают и закрывают двери' (ТСБМ 2 , 703 ) и кляма 'дрот, согнутый в виде буквы П для укрепления расколотой деревянной посуды' (СБМ 5 , 77).
Близкие значения манифестирует рус. карачун 'конец, смерть, гибель' (Д II, 91 ), диал. (арх., волог., костром., новг., перм., сиб., тул.) 'внезапная неожиданная смерть' (СРНГ 13 , 79 ; Р 132 ), корочун 'предсмертные корчи', 'смерть' (Добр. 347), бел. корочун 'нечаянная, в молодых летах, преждевременная смерть', 'корчи' (Нос. 247 ), карачун 'внезапная смерть' (Высл. 464 ; Юрч. 34 ). В белорусских говорах карачун может проявлять конкретно- предметную семантику с отчетливым мотивом 'кривой' - 'кривоногий человек' (ТС 2 , 183), 'корч, нечто кривое', 'сгорбленный; сутулый, кривоногий человек', 'березовый веник', 'старый ободранный веник' (ДСБ 88-89 ), 'чрезмерно искривленный' (НЛ 125 ), 'кривое и суковатое дерево' (НЛ 77 ). Кроме того, лексема карачун известна как термин новогодне-святочной обрядности: др.-рус. корочунъ 'пост перед Рождеством' (Срезн. I, 1291), рус. диал. карачун 'предрождественский пост, «филипповки»', орл. 'святочный обряд, коляда' (СРНГ 13 , 79 ), 'солноворот, день 12 декабря, Спиридоньев день' (Д II, 91).
Попытка этимологизации рус. карачун была предпринята еще Н.М.Карамзиным, объяснявшим название поста "коротостью дней зимних" (Срезн. I, 1291 ). Той же версии придерживался Ф.Миклошич, определявший первоначальное значение слова как 'тризна, поминки' (Преобр. I, 361). Однако «произведение из короткий фонетически невозможно, так как все славянские языки имеют č» (Фасм. II, 336 ). Можно согласиться с мнением А.Г.Преображенского о возникновении значения 'корчи' из контаминации с *kъrčiti (Преобр. I, 361). Что же касается других значений, то наиболее распространенной в этимологической литературе является мысль о родстве *korčunъ c *korkъ 'нога' или * kоrčiti (ЭССЯ 11 , 56-58 ), против которой, однако, возражают авторы ЭСБМ (5 , 266), возводя *korčunъ в мифологическом значении к алб. kërkun 'пень' и аргументируя подобный выбор ритуалом сожжения пня во время зимнего солнцеворота. Таким образом, *korčunъ оказывается термином палеалбанского происхождения (ЭСБМ 5 , 266).
Как нам представляется, наиболее логичным (на фоне рассматриваемого нами материала и выявления существующих в языке семантических закономерностей) выглядит возведение вторичных значений *korčunъ к идее кривизны, изогнутости. В этой связи возможно несколько этимологических интерпретаций. Одна из них предложена Р.М.Козловой, квалифицирующей исходное значение *korčunъ как 'кривой, изогнутый предмет' (Козлова 1985 а, 49). Действительно, трансформация 'нечто кривое' - 'смерть' подтверждается типологией семантических связей; однако на основе указанного признака получают семантическое истолкование и лексемы с обрядовым значением, куда помимо названных Р.М.Козлова включает болг. диал. крачун 'народный праздник летнего и зимнего круговорота солнца; рождественский день', слвц. Kračun 'рождество' и др., закономерно продолжающие праслав. *korčunъ (Там же 50). Содержание этих единиц объясняется автором, исходя из распространенного у южных славян и соседних с ними народов (молдаван, румын, албанцев) рождественского обряда сжигания ствола дерева. «Этот ствол дерева, как правило, с многочисленными сучьями... и называли крачуном. Именно слово крачун в его генетическом значении, ныне забытом южнославянскими языками, могло послужить обозначением и обряда, и праздника, к которому приурочивали сжигание ствола дерева» (Там же). Мнение Р.М.Козловой подкрепляется как сохранением значения 'кривое, суковатое дерево' на полесской территории, так и типичностью использования для передачи понятий 'ствол дерева', 'пень' лексем с исходным значением кривизны, например: рус. кряж дерева 'бревно, колода, чурбан' (Д II, 208 ) из *kręg- (Варбот 1972 , 71-74 ), пск., твер. крючье 'выкорчеванные деревья' (Д II, 208 ), кочера 'пень' (Д II, 180 ), бел. корч 'пень с корнями' (СБГ 2 , 505) и др.
В основе другого этимологического решения лежит идея поворота, верчения, круговорота, смены - дней, лет, времени вообще (ср. *vertmen). В этом отношении показательны значения рус. карачун 'солноворот, день 12 декабря, Спиридоньев день', болг. диал. крачун 'народный праздник летнего и зимнего круговорота солнца'. Примечательно, что Спиридоньев день в народе иначе назывался поворотом, поворотником, солоноворотом. Считалось, что в этот день Солнце поворачивает на лето (Афанасьев 1982 , 444). Это представление могло метонимически распространиться и на предрождественское время - пост.
Относительно связи вторичных значений слова карачун 'смерть' и 'термин зимней календарной обрядности' интересно предложение Н.Н.Велецкой о необходимости специального анализа этих названий в связи с ритуалом проводов «на тот свет» (Велецкая 1978 , 113-114 ). Вполне вероятно, что рус. карачун 'смерть' является рудиментом древнейшего славянского ритуала проводов на «тот свет», тогда становится очевидной причина явной темпоральной закрепленности, поскольку день зимнего (летнего) солнцеворота был сопряжен с особой сакральностью.
Только в результате этимологического анализа могут быть соотнесены понятия 'кривизна' и 'зло'. Действительно, первоосновой лексемы зло, злой была все та же идея кривизны, изогнутости (ср. влад., калуж. кривость 'зло' (СРНГ 15 , 247)): праслав. *zъlo восходит к и.- е.- g'huel- 'сгибаться (в том числе духовно)' (Преобр. I, 256 ; Фасм. 2 , 99 ; ЭСБМ 3 , 335-336 ; Абаев 1968 , 252 ; Булахаў 1973 , 87-89) и представляет собой субстантивированную форму среднего рода краткого прилагательного *zъlъ в отвлеченном значении.
По всей видимости, сначала переносная семантика отличалась диффузностью и была определима в самом общем виде как 'нечто плохое', о чем свидетельствует разветвленная впоследствии семантическая структура восточнославянских реализаций праслав. *zъl-, наличие отвлеченных значений, в высшей степени обобщенных, а также место, занимаемое соответствующим понятием в картине мира. Значения существительного зло подтверждает эту мысль: др.-рус., рус.-ц.-слав. зъло% зло 'malum', 'беда', 'грех' (Срезн. I, 1000), рус. зло 'все дурное, плохое, вредное; противопол. добро', 'беда, несчастье', прост. 'злое чувство, гнев, досада (часто в выражениях: со зла, зло взяло, зло разбирает и т.п.)' (СРЯ I, 611-612 ), зло 'худое, лихое, худо, лихо' с комментарием: Духовное начало двояко: умственное и нравственное; первое относится к истине, а противоположное - ко лжи; второе - к добру (благу) и к худу, ко злу (Д I, 683 ), субстантивированная форма злая 'злая часть, година; зло, лихо, беда, несчастье' (Д I, 684 ), бел. зло 'все плохое' (СБГ 2 , 311) и т.п.
Этимологическая метафора др.-рус., рус.-ц.-слав. бÛда 'бедствие, опасность', 'нужда, принуждение' (Срезн. I, 214 ; СДЯ I, 355-358 ), рус. беда 'несчастье, бедствие, горе, невзгода' (СРЯ I, 67 ), бел. беда, біда 'несчастье, недоля, лихо', 'забота, беспокойство', 'печаль', 'проклятие' (ГСБМ I, 216-218 ), диал. бяда 'горе, несчастье', 'горе, беда', 'забота', 'интерес, дело' (СБГ I, 267 ; Бяльк. 99 ) и т.п. также основана на образе кривизны, что подтверждается архетипом данной лексемы: и.-е. *bhed(h)- 'гнуть' (Маковский 1989 , 38).
Русским народным говорам известно синонимичное образование (волог.) кибитка 'беда, неприятность' (СРНГ 13 , 194 ), которое, на наш взгляд, генетически соотносится с такими лексемами, как рус. кибить 'лука, дуга; выгнутое на пару дерево для лука (оружие)', влад. кибита 'большой полуобруч, служащий воротами, входом в рыболовную снасть шах', 'гнутый лучок, например, для беседки' (Д II, 106 ), иркут. кибиток 'веник' (СРНГ 13 , 194).
Укр. диал. глоба 'несчастье', 'забота', 'штраф' (КДС 184 ) имеет в украинском литературном языке значения 'хлопоты; забота; обуза; неприятности' (Гринч. I, 290). В русском языке оно обладает исключительно конкретной семантикой: пск. глоба 'перекладина, лежащий на чем шест, жердь, особ. на скирде', новг. глобка 'кладка, мостки', 'тропа, тропинка в лесу', южн. 'стежка' (Д I, 356 ). По мнению В.А.Меркуловой *globъ, *globa «словообразовательно производны от реконструируемого глагола *glebti 'долбить' (Меркулова 1985 , 68-69).
ЭССЯ приводит большое число продолжений праслав. *globa с разнообразной семантикой (ЭССЯ 6 , 131-133 ), восходящих к первоначальному активному глагольному значению типа 'рыть, грести, с силой нажимать', откуда затем возникли производные 'тропа', 'жердь, которой прижимают' и переносные значения 'кара, штраф', 'печаль, забота'. «Эти названия штрафа состоят в тесном семантическом родстве с продолжениями праслав. *globa в других славянских языках. Не отделяя значение 'денежная пеня, штраф, убыток' (болг., макед., сербохорв., укр.) от значения 'стоимость' (н.-луж.) и 'забота, несчастье' (укр.), 'злость' (ст.- польск.), мы можем через обозначение примитивных форм физического наказания и угнетения возвести их к значению 'палка, орудие наказания', хорошо представленному в русском значении 'жердь, перекладина', укр. 'железный клин'. Родство значений 'палка' → 'наказание, кара' не нуждается в доказательствах». Авторы ЭССЯ обращают также внимание на «близость форм (и соответствующих значений) *globa, *globъ... к формам с корневым *globъ», параллелизм которых укладывается в отношение l : r (ЭССЯ 6 , 131-133).
На наш взгляд, пути семантического развития, предложенные авторами ЭССЯ, нуждаются в уточнении. В словаре фиксируется, однако не учитывается при семантической реконструкции значение укр. глоба 'согнутое от природы дерево'. Именно образ гнутости мог быть доминирующим не только в формировании укр. абстрактных вторичных номинаций 'несчастье', 'неприятность', 'забота' и т.п. по регулярной семантической модели, но и при образовании рус. диал. 'стежка, тропинка в лесу', которое, скорее всего, также было метафорой, основанной на сходстве по признаку 'извилистый'. Дополнительным, хотя и косвенным аргументом в пользу первичности семантики 'нечто кривое, гнутое' для лексемы глоба можно считать, во-первых, установление факта этимологического родства с функционирующими в русском языке поздними заимствованными производными с лат. корнем glŏbo-, отразившимся в лат. glŏbo 'округлять, делать шаровидным', перен. 'собирать в кучу, в толпу' (ср. укр. зглобити 'сплотить' (Гринч. II, 138 ), а также семантику бел. диал. ключ 'толпа (людей)', ключом 'вместе, совместно, взявшись друг за друга' (Янкова 160 )), glŏbōsus 'шаровидный, круглый', glŏbus 'шар' (ЛРС 287).
Во-вторых, лат. glŏbus 'шар, ком' оказывается родственным лат. glomus 'клубок' и далее - праслав. *klQbъ 'шар, клубок ниток' (Трубачев 1966 , 108), чьи рефлексы в русском и белорусском языках последовательно манифестируют семантику изогнутости, например: др.- рус. клубъ 'шар, клубок' (Срезн. I, 1226 ), рус. клуб 'большой клубок', 'масса чего- либо летящего, поднимающегося, имеющая шарообразную форму' (СРЯ II, 60 ), клуб дерева 'сучья, ветви и листья' (Д II, 120 ), бел. клуб 'летучая шарообразная масса пыли, дыма, пара; клубок' (ТСБМ 2 , 701). Показательны в этом отношении бел. дериваты усклубіцца 'согнуться' (ММГ 2 , 117 ), склубіцца 'сгорбиться' (Янкова 328).
В-третьих, первичная, на наш взгляд, сема гнутости проявляется в семантике производных с корнем глоб-, например: бел. суглоб 'горбатый человек', суглобіна 'высокий согнутый человек' (Бяльк. 425 ), кусуглобы 'косоглазый' (ЭСБМ 5 , 173). Сюда же относится пск. глобот 'частая сеть, которую привязывали жениху к поясу от дурного глаза' (ЭССЯ 6 , 134), поскольку основными в семемном составе данного образования являются семы вязания, плетения, исторически относящиеся к числу производных по отношению к семе 'кривой, гнутый', - ср. аналогично рус. кружево 'узорчатое сетчатое изделие для украшения белья, платья', перен. 'что-либо узорчатое или сетчатое, напоминающее своим видом такое изделие' (СРЯ II, 137 ), производное от корня *krQg- (Меркулова 1974 , 207).
Закономерность такого сближения подтверждается обнаруживаемой аналогией в эволюции семантики восточнославянских продолжений праслав. *(s)kręg- 'сгибать' и отглагольного, связанного отношениями чередования *krQgъ (Петлева 1989 , 68-69), например: рус. круг 'окружность, сомкнутая кривая черта, всюду равно удаленная от средоточия', астрах. 'обруч с сетью для ловли мальги, рыбки в наживу', кружало 'в строительном деле - деревянная или металлическая дуга, на которой возводят свод, арку и т.п.', 'дуга' из притесанных дощечек, которые ставятся и покрываются палубою для выкладки по ним каменных сводов' (Д II, 201 ), кружить 'двигаться извилистым путем, часто меняя направление, блуждая, плутая в поисках чего-либо' с оттенком значения 'делать многочисленные повороты, изгибы (о дороге, тропинке)' (СРЯ II, 137), что делает более правдоподобным наше предположение об истоках формирования вторичной семантики у рус. диал. глоба 'стежка, тропинка в лесу'.
Что же касается рус. диал. значения 'шест, жердь', то его наличие в семантической структуре продолжений праслав. *globa вовсе не противоречит исходному 'гнутый', доказательством чего можно считать факт сосуществования значений 'предмет изогнутой формы' и 'жердь' в пределах одной лексемы с отчетливой внутренней формой. Так, например, рус. диал. клюка 'крюк, крючок с прямым загибом', 'палка этого вида; трость', 'костыль', вост. 'кочерга, употребляемая также на заводах', 'копань или жердь, вырубленная с сучком, с корнем, для поддержки желоба под стрехою крестьянской тесовой кровли или для пригнету соломенной' (Д II, 122 ); диал. клюка 'дорожная палка, посох', 'кочерга', перен. клюка, влад. клюха 'убыток, тягость' (СРНГ 13 , 319-320 ); рус. диал. (кур.) ключина 'клюковатая жердь на кровлю для пригнета соломы' (Д II, 122 ), укр. ключина 'жердь' (Гринч. II, 255); рус. ключ 'клюка, крюк', арх. 'колышек в борту лодки, шняки для укрепы весла' (уключина 'два колка или вырезка в борту для весла'), горный термин 'ключ рудничной крепи', 'брус, сжимающий и укрепляющий стойки' (Д II, 122), бел. ключы 'скрепленные парами накрест короткие жерди, которыми прижимают солому или кострицу' (СБГ 2 , 485 ); рус. крюк 'клюка, закорюка, крутой, обратный загиб', арх. 'клюка, кочерга', диал. 'тонкое бревно, продолбленное в одном конце, где втыкают клин; их привязывают к стропилам, чтобы класть нижние поперечные бревна' (Д II, 207-208 ) и др.
Очевидно, во всех перечисленных случаях сема 'жердь' явилась в результате расширения первичной 'клюка'. Характерно, что в говорах отражены различные этапы этой семантической эволюции: ключина 'клюковатая жердь' (четкая реализация мотивирующего признака 'изогнутое') → ключина 'жердь вообще' (утрата указанного мотивирующего признака, затемнение внутренней формы, актуализация иной семы - 'жердь'). Весьма вероятно, что аналогичным был путь усложнения семантической структуры продолжений праслав. *globa дополнительными значениями 'шест, жердь', 'кладки моста' и т.п., откуда затем представляется правомерным развитие обозначений «примитивных форм физического наказания и угнетения» (ЭССЯ 6 , 131- 133).
Семантический параллелизм свойствен рус. диал. кука 'горе, печаль' (СРГМ, К-Л, 98 ), бел. диал. як кука 'в растерянности' (ТС 2 , 248), восходящим к корню *kuk- < и.-е. *keu-k-, *kouk-k- 'изгибать, искривлять; загнутое'. По мнению авторов ЭССЯ, славянский материал «сохранил очень четко старое значение 'крюк, крюкообразный'. Ср. далее, родственные и апофонически разнообразные *kvaka, *kyka, *kъk-» (ЭССЯ 13 , 86-87 ) (продолжения со знач. кривизны, отражающие семантический сдвиг 'крюк' → 'бугор, холм' см.: Куркина 1979 , 44-46). Ряд многочисленных производных с этим корнем, выражающих идею кривизны, можно дополнить бел. диал. кука 'старый танец, похожий на хоровод' (ТС 2 , 248 ) - ср. семантически параллельные рус. круг 'хоровод' (Д II, 200 ), диал. кочерга 'название весеннего хоровода' (Добр. 354 ), корогод 'хоровод' (СРНГ 14 , 358 ), бел. карагод (Козлова 1986 , 92).
Возможно, с этим же корнем связано рус. скука 'состояние душевного томления, уныния, тоски от безделия или отсутствия интереса к окружающему' с оттенком значения 'уныние, тоска, парящие где-либо, вызываемые чем-либо' (СРЯ IV, 125), скука 'тягостное чувство от косного, праздного, недеятельного состояния души', 'тоска, грусть', 'досада, неудовольствие, докука' (Д IV, 212 ), укр. скука 'скука' (Гринч. IV, 146 ); рус. уст. и прост. докука 'просьба', 'забота, беспокойство' (СРЯ II, 421 ), диал. докука 'беспокойство, забота' (Ман. 55), бел. дакука 'беспокойство со стороны посетителей или просителей' (Нос. 139 ), диал. дакука 'забота', 'скука, тоска, печаль' (СБГ 2 , 216 ), 'докука, назойливость' (Бяльк. 147).
Предположительно, внутренняя форма данной лексемы проявляется в следующих выражениях: ^ Молись до пупа, Бог любит докуку 'кланяйся больше, ниже'; быть (ходить) в докуке 'хлопотать, кланяться, просить' (Д I, 459 ), ср. докучать 'надоедать, просить неотступно, кланяться; приставать, кучиться кому' (Д I, 459 ), беспрефиксальное (вост., сев.) кучить 'просить неотступно, униженно, кланяться', а также сохраняющие первичную семантику изогнутости закучился 'закланялся', накучился 'накланялся' (Д II, 229).
Возможность объединения кука 'горе, печаль', скука, докука в составе одного генетического гнезда отражена этимологическими словарями, однако истоки семантики этих лексем традиционно выводятся из звукоподражательного кука, кукать 'издавать однообразный звук, надоедать' - ср. кукушка, кур (Преобр. I, 406; Фасм. II, 403, 404-405 , 231).