В субботнее утро хорошо поваляться подольше в кровати, безвольной морской звездой распластавшись на перине и лениво поглядывая на пляску солнечных зайчиков на потолке – одним глазом, потому что второй досматривает сладкие утренние сны. Просыпаться, разумеется, следует от горького запаха свежепомолотого кофе, и, нежась под одеялом, слушать, как кто-то на кухне ритмично постукивает ложкой о край джезвы; и вот только когда к запаху кофе добавится запах жженого сахара, апельсиновой цедры и корицы, когда с кухни донесется сдавленное «дх'кар тка гхыр ан илпхтарр выггатый!», вкупе с возмущенным шипением раскаленной жаровни свидетельствующее о том, что кофе более чем готов, - вот тогда можно вставать, накидывать на плечи одеяло (субботним утром расставание с ним положительно невозможно), спускаться на кухню и долго, с чувством, толком и расстановкой, пить кофе, перемежая его с ледяным апельсиновым соком и свежими сплетнями…
Гхыра с два.
Момент моего пробуждения больше всего похож на торжественное начало похорон. На небе церемонно сияют звезды, на моем одеяле и, частично, лице лежит горсть (хотя, скорее, ком) земли. Не хватает крышки гроба и воплей «на кого ж ты нас покинул!»
Ругаясь сквозь зубы, отряхиваюсь, слезаю с кровати, выглядываю на улицу.

- С добрым утром, - виновато говорит Элли, - я, вообще, в стекло целилась, кто ж знал, что у тебя окно открыто.
- Действительно, - мрачно отвечаю я, - и какой идиот в июле открывает окно на ночь?
- Ты обещал сходить со мной за травами, - Элли выразительно машет корзинкой. Если это попытка сменить тему, то очень неудачная.
- Я обещал сделать это утром, - парирую я, выразительно поглядывая на луну.
- Так уже как раз три утра, - оптимистично сообщает приятельница.
Ну-ну. Три утра, значит. Я-то думал, это три ночи… В любом случае, спорить с ней бесполезно. Со вздохом натягиваю штаны, засовываю палочку за ремень, вылезаю на карниз; после пары секунд раздумий прыгаю.
…Все равно эта сирень никому особо не нравилась. Да и несерьезная она какая-то, даже труп под ней не прикопаешь. В крайнем случае, свалю все на Васеньку, он давно к кусту примеривался. А так по нему и не скажешь, что травоядный.
Закрываю за собой калитку и поворачиваюсь к Элли. Теперь я выгляжу не просто, как упырь, а как упырь, над надгробием которого цвела сирень, мир ее праху.
Элли осторожно вынимает у меня из-за уха земляного червяка, задумчиво разглядывает.
- Угощайся, - щедро предлагаю я.
- Спасибо, - вежливо отказывается девочка, - у меня есть бутерброды. И кофе.
«Пожалуй, утреннюю побудку я ей прощу, - размышляю я, на ходу доедая третий бутерброд. – А вот за способ этой самой побудки рассчитаемся отдельно»

- Где-то здесь, - глубокомысленно говорит она.
На мой взгляд, эта полянка ничем не отличается от полутора дюжин предыдущих.
- Слушай, - печально говорю я, плюхнувшись на траву, - может, мы поищем не папоротник, а что-нибудь… что точно здесь растет? И вообще, - я ложусь на спину, с блаженством вытягивая ноющие ноги, - вдруг он цветет, как кактус? Раз в сто лет или, скажем, сто пятьдесят?
Меня награждают таким уничижительным взглядом, словно я накануне обежал весь лес, выкорчевывая папоротник и прикапывая его под ближайшей сосной. Исключительно, чтобы насолить Элли.
- Травница здесь я, - популярно разъясняет моя подруга. – И мне виднее, что, где и когда цветет. А ты – маг-практик. Так что торжественно обещаю, что, если на нас выскочит вурдалак, не буду давать дурацких советов.
- От дьявольских силков отойди, травница, - благодушно советую я.
Элли ойкает и делает пару поспешных шагов в сторону, а я тихо радуюсь, что прогуливал не все факультативы.
- А все вурдалаки уже поужинали и спят в своих уютных берложках, - с завистью заканчиваю я, поднимаясь. – Пошли.

Я переминаюсь с ноги на ногу, нагруженный охапкой полыни (на оживленное «Абсент гнать будем?» я получил мрачное «Нет, понос лечить»), а Элли ползает на четвереньках, выискивая среди необъятного клеверного разноцветья четырехлистник.
Я знаком с теорией вероятности, и поэтому заранее тоскую.
Обведя взглядом луг, решаю, что тосковать лучше не стоя, а сидя, а вон тот пенек подойдет для этого как нельзя лучше.
Нервное «стой, придурок!» настигает меня, когда от моей задницы до приглянувшегося пенька остается дюймов пять. Стоять в таком положении я не умею, и по инерции продолжаю движение.
- Чего придурок-то? – сварливо интересуюсь я, устраиваясь поудобнее.
И почти сразу понимаю, «чего»: со всех сторон на меня набрасываются сильные, гибкие побеги, норовя не то связать, не то придушить. Впрочем, мои рефлексы по-прежнему при мне, и, отбросив будущее средство от поноса подальше (часть побегов, среагировав на движение и, очевидно, решив, что полынь – часть меня, тянется следом), я выхватываю палочку, выкрикивая «Effrego raft!». На агрессивную флору оно, слава Мерлину, действует не хуже, чем на агрессивную фауну. Часть побегов разрывает в клочья, но пенек на этом не успокаивается. Приходится повторить заклинание еще раз пять, свободной рукой не давая особенно шустрому побегу перекрыть мне кислород.
Когда я наконец обретаю относительную свободу движений и отбегаю подальше, пень успокаивается; жалкие остатки побегов втягиваются куда-то внутрь. Прихрамывая на обе ноги сразу (и заранее представляя количество и радужную окраску будущих синяков), разворачиваюсь к Элли, любовно прижимающей к груди два плода, похожих на памело.
- Могла бы помочь, - с упреком говорю я.
- Я знала, что ты сам справишься, - отмахивается она. – Смотри, Раймон: плоды цапня, их же гхыра с два добудешь…
- Ага, - не даю ей договорить я. – То есть пока я был, можно сказать, на грани жизни и смерти, пока я героически сражался с этим твоим… цапнем, ты, вместо того, чтобы не дать этому бгырызному пню (честное слово, молнии сорвались с моей палочки и полетели в пень совершенно случайно. От переизбытка, так сказать, эмоций) меня задушить, собирала плоды?!
- Ну, - невозмутимо отвечает она, делая на всякий случай пару шагов назад, - ты же у нас – маг-практик. А я – слабая, беззащитная травница. Кстати, ты не мог бы…
- Сама собирай свою полынь, - огрызаюсь я. Где-то в паре миль к западу раздается волчий вой.
- Могла бы, кстати, предупредить заранее, - продолжаю я, подрываясь с места и помогая ей собрать распавшуюся вокруг цапня полынь. – Когда мы только вошли на луг, потому что я, в отличие от тебя, не отличаю пень обычный от пня, долбанутого на голову… И потому что поднятый нами магический кипеш, - не давая Элли сказать ни слова, вручаю ей букет из полыни, хватаю в одну руку корзинку, а в другую – ее хозяйку, - максимум через минуту соберет здесь всю окрестную нежить, - последние слова я договариваю уже стоя на дороге возле своей калитки.

Убираю палочку за ремень, ставлю корзинку на землю. Провожать ее, травницу гхырову, вот еще…
Элли невозмутимо достает что-то у меня из-за уха, порождая неслабое чувство дежа вю.
- Спасибо за компанию, - улыбается она, верят в пальцах четырехлистник, неведомо как оказавшийся у меня в волосах.
- И тебе спасибо, - говорю я, стараясь вложить в это «спасибо» весь запас оставшегося у меня сарказма. – За внеплановый факультатив по травологии.