Я помню, как Тигро любил подходить к обрыву над кишашей кислотно-белыми пожирающими друг друга исполинскими лицами бездне и смотреть вдаль - на запаляющую горизонт Ну Очень Синюю Из Себя луну. После этого он обычно брал тапочки-тигрюшки, мантию-невидимку, бидончик с осенними листьями и шел в таинственную неизмеримую мечеть, где никогда и никого нет. Там он садился в центре зала девчачье-кроссовочно скрестив ноги, отключал мобильник и растекался словоформами по резонирующим стенам, на которых некогда текла черная бессознательная лимфа Людей Природы.

Я помню, как в окне медленно тянущейся мытищинской закатно-часовой электрички в своей чудовищной непостижимости сочетались растягивающиеся серо-урбанные трубы, олицетворявшие Вечное Безвременье, и огромная грустно-глазая черно-черная небесная свастика, олицетворявшая Великий Кристалл, по-царски непоколебимо и успокоенно выплывающая из-за танцующей на своих поминках московоско-питерской топлено-молочной тараканьей кучи надменноватых и взрословатых кудрявых чумных скелетиков, щелкавших тазами о черепа. Со свастики падали маленькие стойкие паучки, они плевалсиь слизью в жителей Мытищ и те, хоть ничего и не замечали, торжественно засмотревшись на чьи-то бодрые сиськи, внезапно ощущали непреодолимую тягу сорвать с себя всю кожу, разлить с себя все митохондрии и начать нескончаемый акт щелканья тазов о черепа.

Я помню, как два крепко-сложенных длинноволосых парня ворвались в квартиру, где живет юная мучающаяся от собственных грехов и бесправедных химических реакций москвичка, аккуратно спрятали ласкающегося кота в мешок и протянули в коридоре нить с девятью узлами. Спрятавшись в углах, они видели, как юная москвичка запинается о нить, выкрикивает все свое греховное желание и просыпается в черной комнате с единственной дверью. Видя дверь, она с трудом, растерзаемая сильнейшим желанием подчинения и жалости, встает на ноги без костей, подкантовывается к двери, наседает на неё и проваливается в открытый космос, безвоздушное бездушное пространство. Её тело начинает подгорать, слизистые сохнут, легкие деформируются и она чувствует, как знакомый голос спрашивает её:"Хочешь ли ты умереть, увидев Настоящесть?!". Она кивает, неосознанно, и переносится в Великий Кристалл, за мнгновение понимает всё - как нужно было сделать, как не нужно было сделать, что есть "сделать", что есть "что есть" и чего стоят её кеды, но слишком поздно - не выдержав стыда, все её семь тел с душой вместе взрываются, а легкий волнующий импульс от взрыва по инерции еще немного визуализирует сочные фаллосы.

Я помню, как мы ночевали в высохшем туманном совином лесу и, трахаясь, Осознавали. Оно било меня ветками по глазам, натравливало мертвых кабанов, разрезало ягодицы, кидаясь их содержимым в пробегавших мимо женщин с топорами и вилами, хлестало, обблевывало кислотой, убивало, съедало, откапывало с горе трупов, читало Бунина, Монро, Платона и Беккера, потом поливало книги совиным говном и ломаным пропитым голосом верещало:" ни хуя-то ты не понимааааешь!..." Я, в свою очередь, его постоянно бил. Чтобы оно не делало, я бил, ожесточенно и озлобленно, отрывая забитые до гнили куски мяса и слизи. Когда мне надоедало бить, я срывал с деревьев висящие женские икры и ляжки и утрамбовывал их в его рот, после чего оно всенепременно изблевывало розовенькую прыщавенькую девочку, которая тут же округляла глаза и напряженным голосом прокашливала "Я нннне Тигро", затем быстро убегала, но по дороге сжиралась черной ведьмой с толстенным задом и умиротворенным взглядом полузакрытыми жирноватенькими глазами, из пасти которой доносилось львиное "ревность!" и "женщина идет за мужчиной!".

Еще я помню, что у того младенца разбился нос.
[586x421]